нареченная

Нареченной стала, моей невестой. Я взамен не выжег все королевство, и молва полощет меня не слишком, мне прощая вид безобразный мой. Говорю: тебя отпущу, но позже, можешь мне не греть, как велели, ложе. Это все равно мне поможет мало: не унять мне девичьей лаской боль.

Крылья, словно старый дырявый парус, от огня и дыма-то не осталось. Если кто узнает, как слаб, измучен, за ноги протащат по площадям. Она смотрит, и на лице нет страха, словно ее больше пугает плаха, что грозит мне, чем свой же плен, и мнится: когда ненавидят, так не глядят.

С каждым днем огонь во мне словно жарче. Я и сам не верю своей удаче: раны зарастают на крепких крыльях, жажда неба тело пускает в дрожь. И наоборот, она лишь бледнее. Говорит, что мне нужно ей поверить, мне подносит кубок резной, как будто что-то слаще сделает ее ложь.

У напитка этого привкус соли, вкус всех ночных бдений ее, бессонниц и молитв над ранами тихих, слезных, просьб кому-то свыше вернуть полет. А глоток последний уж слишком горек. Зверем вою, все осознав, от боли, но пожар, воскресший во мне, бессилен растопить застывших ее губ лед.