Кабаниха

Нина в который раз пересчитала деньги. Д-а-а, не густо... Но что делать — зарплата инспектора по кадрам в пятой школе — незавидное богатство. А ведь нужно оплатить коммуналку, кредит, купить продукты, в конце концов. Она посчитала: чтобы дожить до аванса, нужно тратить в день не более трех сотен рублей. Издевательство какое-то!

Что можно купить? Нина бродила по сетевому магазину, легко узнаваемому по очаровательной циферке, и ахала от одного вида стремительно меняющихся ценников. Вышло, что она может купить бутылку молока, батон и пачку макарон. На масло уже не хватало, а вот спред из нефти — вполне. В принципе, продуктовую корзину можно поменять: десяток яиц, упаковка соевых сосисок, дешевый батон и одну помидорину. Яичницу пожарить — легко. А на чем? Опять с маслом пролетела.

Пролетала Нина и с кофе, и с чаем, и с конфетами к чаю, и с сыром маасдам, который очень любила. Оставалось уныло брести к бывшей свекрови за овощами и выслушивать очередное: «А я говорила».

Анна Васильевна — та еще штучка. И, главное, что бы она ни говорила — всегда была права. Наверное, из-за своей змеиной мудрости (и сущности) она прожила на этом свете почти семьдесят шесть лет. И если бы Нина прислушивалась к свекрови, то не копалась бы сейчас в кошельке со слезами на глазах, а жила бы как все нормальные люди. Или даже лучше! Вот!

Лучше, хуже, какая разница. Что было, то прошло и быльем поросло. Муж Нины Аркаша ушел два года назад. Да как ушел, в день рождения супруги, когда она, упарившись на кухне, накрыла стол как в «лучших домах Лондона».

Аркаша выпил стопку водки, крякнул, закусил маринованным огурчиком, ополовинил миску салата «оливье», Нининого фирменного, между прочим, и сказал:

— Все, Нинка. Нет моих больше сил. Ухожу.

Жена так и застыла. Аркаша глаз не прятал. Он это умел: во всех своих грехах, грешках и погрешностях обвинять Нину.

— Тебе сколько годочков стукнуло? Правильно, сорок один! А мне сорок пять. В этом возрасте у нас внуки должны вовсю бегать. А где они? Нету. А почему? Потому что нет у нас детей. Ты их завести не соизволила.

Вот оно как! Не соизволила! Как будто родить ребенка — это как в магазин сбегать или полы помыть! Ах, какая прелесть. У Нины просто дыхание перехватило:

— Да что ты говоришь? Бедненький, намучился! Да какие с тобой дети? Ты за котом не следишь, он голодный у тебя может сутками ходить, не то, что ребенок! Да я на цыпочках по квартире хожу, а ты вечно орешь, что топаю! Какие тебе дети, эгоист ты сраный! Да я, может, специально не хочу от тебя, козла, рожать!

И откуда в Нине взялась такая прыть? Злость такая, слова, как у торговки базарной. И зачем? Аркаша, будто бы ждал, вскочил, стул уронив, и ушел, на прощанье сказав:

— Пока поживу в другом месте. Даю тебе время найти другое жилье. Квартирка моя-я-я...

И хлопнул дверью, скотина. Нина сидела, как поленом стукнутая. Кот Мурзик вылез из укрытия и терся об ноги. В доме воцарилась гробовая тишина.

Это потом Нине доложили, что Аркашенька «маленько подженился» на девочке, продавщице обувного магазина, где как-то раз покупал себе ботинки. Рассказали в красках, смакуя, как ее благоверный таскался в магазин с цветами. А цветы те, смех, на даче, с грядки были сорваны. Нина по луковичке собирала годами, пестовала свои лилии: нежно-розовые, лимонно-желтые, тигровые и огненно-красные. А он взял и вырвал с корнем капризные цветы, грубо отломив прихотливые стебли от луковиц. Гад!

Впрочем, девице можно посочувствовать. Она думает, что приз оторвала. Ага, как же. Любимый пожалел денег на цветы, пожалеет и на платьице новое, и на туфельки. Хотя, если посмотреть со стороны на избранницу Аркаши, то сразу возникнут сомнения: кого тут надо пожалеть. Девочка из обувного магазина имела пятьдесят четвертый размер фигуры, четвертый — груди и талию примерно в девяносто сантиметров. Крепкая кость, ножки бутылочками, глазки — пуговичками, а носик — пупочкой. Сразу видно, Аркаша специально выбирал, дурак, думая, что такая ему целый детский сад нарожает. Ну-ну.

Интересно, свекровь знала о романе своего сына? Информация закрыта семью печатями. Она, конечно, при Нине за глаза осудила Аркашу, но и Нине досталось по полной.

— А я тебе что говорила, лет двадцать назад? А? Вечно напялит на жопу веревки какие-то, нет, чтобы трусы нормальные надеть, так ведь нет, пофорсить ей надо было! Перед кем? Ты мужняя жена! Я тебе сколько нормальных вещей надарила? И где они? Вот теперь и ходи, вся застуженная смолоду, форси, сколь хочешь!

Где, где... Нина помнит эти «наряды». Огромные панталоны до колен, с баечкой на изнанке, в нелепый цветочек. Аркаша бы тогда уже сбежал, если увидел бы на жене «изящное роскошество». А маленькие трусики в кружавчиках он просто обожал: на смуглой коже Нины они смотрелись изумительно. Но ведь права Анна Васильевна: застудилась невестка, отсюда и все проблемы. Да и не были страшными панталоны — сейчас даже молодые девчонки их заказывают с удовольствием, вместо скользких и неудобных нейлоновых пижамных комплектов.

Оправившись от первого удара, Нина попала под второй, более мощный — раздел имущества. Хоть бывший и бил себя в грудь с криками: «Все мое», но суд распорядился поделить «все мое» ровно пополам. Нине досталась дача, Аркаше — квартира. Но тут вмешалась свекровь, жившая на даче несколько лет и сдававшая свою «сталинку» за очень хорошие деньги:

— Так, деточки, а меня вы спросить не захотели, да? Нинка, значит, сюда переедет, мужиков начнет водить, а я куда?

— К себе домой, мама, — возразил Аркадий.

— Ах ты, молодец! Девка, значит, на лыжах, на оленях каждый день на работу должна ездить? А ты что, со своей толстомясой в квартире будешь прохлаждаться?

В общем, решили так: Анна Васильевна продолжила с комфортом проживать на даче, в новом пятистенке со всеми удобствами, свою квартиру отдав сыну, а Нина благополучно осталась в родном жилище.

Только вздохнула, с благодарностью думая о свекрови, как новая напасть: вместе с имуществом суд поделил пополам и долги обоих супругов. Так и повис ярмом на плечах Нины мужнин кредит. А что? Все по-честному. За красивую жизнь надо платить!

Вот почему волокла она ноги на автобусную остановку. Транспорт ходил теперь редко, раз в неделю, по указке прекрасной и всеми любимой городской администрации. Все на машинах, автобусы полупустые, и ездят в них только пенсионерки. Тьфу на них! Пусть на такси катаются. Или на оленях. Или на лыжах... Не ее, администрации, забота. И так денег в бюджете не хватает: елку искусственную зимой какую отгрохали! Забор вокруг дома культуры поставили! Плитку вокруг памятника Ленину положили! Правда, некоторые видели забор такой же ковки и плитку такой же формы у самого главы, но об этом благоразумно молчали. Себе дороже.

Подъехал старенький «пазик», устало вздохнул, распахнув дребезжащие дверцы. Как дедушка с трясущимися руками. Ему еще тащить на себе дачников-огородников-грибников-рыбаков, бедному. Пассажиры, знавшие друг друга всю жизнь, здоровались, судачили, сплетничали, жаловались на маленькие пенсии, на высокие цены, обсуждали новости. Нина молча смотрела в окно. Так не хотелось ехать. Будто на поклон к барыне, за милостынькой. На собственную любимую дачу...


Каждую грядочку она обиходила, подняла и вспушила, радуясь, глядя, как проклевываются, набирая силу от жирной, душистой земли, зеленые всходы. Дом утопал в цветах, деревья, заботливой рукой побеленные, опирались тяжелыми от плодов ветвями на дреколья. В избе — светло, цветастые занавески на окнах, кровать под нарядным пледом, а стол, окруженный изящными венскими стульями, покрыт белоснежной скатертью.

И никакого хлама: ни старых, раздолбанных диванов по периметру, ни ободранных кресел, ни вороха ненужных тряпок — ничего такого, простор, воздух и красота!

 Не зря Анна Николаевна лет пять назад запросилась на вольное житье! Она хитрая — сама себя не обидит! И денежка капала. Правда, Нина ни копейки не видела, да и зачем? Терпеть не могла такую привычку — последнее у родителей забирать! Мама с папой давно умерли, а так бы подтвердили — дочка в родительский дом всегда с сумками ездила, гостинцы возила, а не от них баулы таскала.

Развод разводом, а картошка сама себя не посадит. Нина трудилась до седьмого пота. Урожай в квартире не сохранишь, в подвале надежнее. Вот и приходится ездить каждую неделю — все прибыток к жалкой зарплате. Анна Васильевна стоит над душой, жизни учит, а все-таки берега видит: самовар поставит, накормит, спать уложит, ни на минуту не замолкая:

— А я говорила, говорила тебе, Нинка! Нельзя быть такой глупой! Вон, у Аркадия с этой, прости господи, уже Ванечка подрастает, скоро на бабку ребятенка скинут и нового заделывать зачнут! А ты ходишь туда-сюда, ничего в жизни не понимаешь. Работу сменила? Что ты в школе все сидишь? Какой пенсии ждешь? Вот, — она показывала фигу, — кляп тебе, а не пенсия!

А Нина будет слушать и злиться, понимая, что свекровь права: работу нужно менять. Никудышная работа, для одиноких разведенок не подходит. Так ведь она уже не девочка, кто возьмет в офис женщину за сорок? В магазин с красненькой циферкой идти? Так там силы лошадиные надо иметь, а где же их взять? От всего этого хотелось плакать, уснуть и не просыпаться никогда.


Дачное воинство в автобусе редело с каждой остановкой все больше и больше, на конечную «пазик» приплелся с одной только пассажиркой — Ниной. Она привычным взглядом окинула синее озеро, обнимающее деревню, новые красные крыши богатых дачников, скупивших с космической скоростью самые захудалые участки, поле с пасущимися на траве козамию

Не зря Анна Николаевна лет пять назад запросилась на вольное житье! Она хитрая — сама себя не обидит! И денежка капала. Правда, Нина ни копейки не видела, да и зачем? Терпеть не могла такую привычку — последнее у родителей забирать! Мама с папой давно умерли, а так бы подтвердили — дочка в родительский дом всегда с сумками ездила, гостинцы возила, а не от них баулы таскала.

Развод разводом, а картошка сама себя не посадит. Нина трудилась до седьмого пота. Урожай в квартире не сохранишь, в подвале надежнее. Вот и приходится ездить каждую неделю — все прибыток к жалкой зарплате. Анна Васильевна стоит над душой, жизни учит, а все-таки берега видит: самовар поставит, накормит, спать уложит, ни на минуту не замолкая:

— А я говорила, говорила тебе, Нинка! Нельзя быть такой глупой! Вон, у Аркадия с этой, прости господи, уже Ванечка подрастает, скоро на бабку ребятенка скинут и нового заделывать зачнут! А ты ходишь туда-сюда, ничего в жизни не понимаешь. Работу сменила? Что ты в школе все сидишь? Какой пенсии ждешь? Вот, — она показывала фигу, — кляп тебе, а не пенсия!

А Нина будет слушать и злиться, понимая, что свекровь права: работу нужно менять. Никудышная работа, для одиноких разведенок не подходит. Так ведь она уже не девочка, кто возьмет в офис женщину за сорок? В магазин с красненькой циферкой идти? Так там силы лошадиные надо иметь, а где же их взять? От всего этого хотелось плакать, уснуть и не просыпаться никогда.

А еще у нас есть сайт с рассказами - razkaz.ru
Дачное воинство в автобусе редело с каждой остановкой все больше и больше, на конечную «пазик» приплелся с одной только пассажиркой — Ниной. Она привычным взглядом окинула синее озеро, обнимающее деревню, новые красные крыши богатых дачников, скупивших с космической скоростью самые захудалые участки, поле с пасущимися на траве козами.

fotobus.msk.ru
Хорошо тут, просторно, и борщевика, проклятого недуга заброшенных земель, нет. Ученые адронный коллайдер построили, ракеты с роботом Федей и актриской в космос запустили, а от поганого растения избавить русскую землю не могут, умники.

С этими мыслями Нина вышла из автобуса и направилась к своему (или не своему) дому. Уже издалека она приметила буровую установку на участке и рабочих, суетящихся около. Неужели Анна Васильевна раскошелилась на скважину? Вот это номер! Откуда деньжищи такие? Аркаша дал?

Открыла калитку, поздоровалась со свекровью. Та, раскрасневшаяся, помолодевшая, стояла около машины и отдавала распоряжения, как барыня. Крута! С нее бы Кабаниху писать! Тот же разворот плеч, те же сдвинутые у переносицы брови и сверкающие острыми лезвиями глаза.

— Давай, проходи, некогда церемониться! Мужиков еще кормить обедом надо! — грозно рявкнула Анна Васильевна.

— Вот это да! Теперь у вас скважина будет? — спросила Нина.

— У в-а-ас, — протянула ехидно свекровь, — у вас, дурында! Радуйся. Надоело за каждым разом на колодец ползать! Зря я деньги копила, что ли? — Анна Васильевна осторожно глянула на рабочих, мало ли — услышат.

***

Пришлось остаться на выходные. Суетное дело — бурение скважины. Нина хотела было заикнуться, что мужиков кормить совсем необязательно, да куда там, спорить со свекровью — опасное дело. Правда, работники попались не наглые, трезвые, деловитые. Поедят, поблагодарят хозяюшек и — на улицу. Бригадир Петрович, кряжистый, коренастый, нет-нет, а покосится на Нину, задержит на ней взгляд, от чего она краснела до самых кончиков ушей.

— Что ты мнешься как девочка. Мужик справный какой. Сама бы за него замуж пошла, — шепотом говорила свекровь, — бери, да пользуйся. Петрович холостой, разведенный. Непьющий: стопку, две махнет, и шабаш! Тобой интересовался. Я сказала, что ты моя дочка. Ну, а что? Может ведь у меня дочка малость дурканутая быть?

— Ну как вам не стыдно? — возмущалась Нина. А сама думала: Анна Васильевна брякнет вечно, но все время в точку. Мужчина ей, и правда, нравился: такой настоящий, обстоятельный, немногословный. А смотрит так, что сердце куда-то в пятки ухает, как на качелях в юности.

— Вы мне скажите, вам это все зачем? — спрашивала она свекровь.

— А затем! «Дом два» закрыли, и радости мне от жизни никакой! А тут красота — стройте себе любовь на здоровье. Аркашка со своей толстомясой строит, и ты с этим... А потом как приедете одновременно на дачу, да к-а-ак раздеретесь между собой! Петрович Аркашке накостыляет, а евоная «прости господи» — тебе! Я специально соседок позову и семечек нажарю. Вот зачем!

Вот что поделать с проклятой, а? Выводит из себя! А Петрович взглядом спину сверлит, жжет, нахал бессовестный. Нина схватила полотенце и побежала на озеро — хоть в себя прийти немного.

Она с наслаждением бросилась в прохладную воду, а потом, перевернувшись на спину, неспешно плыла и смотрела на небо. Искупавшись, уселась на мостки и думала обо всем и ни о чем. Все-таки, это очень приятно, когда на тебя смотрят с нескрываемым интересом, не раздевающим, наглым, а восхищенным взглядом. Давно Нина такого не испытывала.

— Простите, пожалуйста, что помешал вам. Но ваша мама меня буквально палкой выгнала сюда. Я очень боялся вас напугать. Но маму я еще больше боюсь, — Петрович выглядел смущенным. А ведь подошел тихо, на мягких лапах, как кот Мурзик.

— Я даже догадываюсь, что она вам сказала, — почему-то Нина не стеснялась смотреть ему прямо в глаза.

— Интересно, — Петрович присел рядом.

— Она сказала, чтобы вы «шли уже и хватали эту дурынду, чтобы строить с ней любовь!».

Мужчина помолчал немного, а потом расхохотался, показав белые крепкие зубы.

— Смешно вам? Сейчас будет еще смешнее. Анна Васильевна мне не родная мама, но вполне родная свекровь! Правда, бывшая! И она мечтает, чтобы мы с вами и бывший муж со своей... молодой супругой встретились и подрались. А свекровь созовет соседок и будет семечки лузгать!

— Вот как? Вот это да? А мне чешет: дочка приедет, одинокая, неприкаянная, любимая, ха-ха-ха! — смеялся Петрович.

— Прямо-таки любимая? — Нина тоже заливисто хохотала. — И... единственная, неприкаянная?

— Ага.

Отсмеявшись, они немного помолчали. Петрович протянул ладонь:

— Меня зовут Николай. Разведен. Давно. Не сложилось с супругой, оба виноваты. Да и ладно, пусть счастлива будет. Детей нет. Не миллионер, но доход имею, копейки тебе считать не позволю. Говорю так, что влюбился в тебя. Прямо говорю. Стесняться мне нечего и некого.

— Прямо так и влюбился? — кокетливо переспросила Нина.

— Прямо так. Хотя я не бабник, а серьезный человек и простой. У тебя руки красивые. И глаза. И сама ты — для жизни создана. Вот так.

Они молчали, а потом разговорились, и Нина рассказала Николаю про всю свою жизнь так легко и просто, будто знала этого человека всегда, с самого рождения. Они говорили весь вечер, все утро, а потом Петрович, отпустив рабочих, попрощавшись с Анной Васильевной, отвез Нину в город.

Расставаться было трудно. И они решили... не расставаться. Нина еще потом долго стеснялась своей новой жизни, и на работе с огромным трудом ей удавалось скрывать алевшие щеки и блестящие глаза. Но разве от коллег что-то скроешь? Николай забрал Нину к себе. Вместе с Мурзиком.

Оба ходили ошалелые, прислушивались к себе, до сих пор не веря, что вот так просто можно перевернуть вверх дном спокойное, унылое, рутинное существование. Оказывается, у двоих могут быть общие планы и мечты. И самое странное — двоим не тесно и не тяжко. И не скучно. И никто ни на кого не давит, не нависает над душой, а просто дышит рядом. В унисон.

Анна Васильевна звонила Нине и ругалась:

— Что, голубки? Спокойно живете-радуетесь? Я, понимаешь, стараюсь, стараюсь, ночей не сплю, все для нее делаю, а ты? Хвост набок? Ну-ка, Кольке трубку дай, черти бы его драли! Коля, Коля, здравствуй. Ты что же это, Коля, такую мне поганую скважину пробурил? А я говорю — плохая! А я говорю — да! Вода мутная! Да ни кляпа ты не проверял! Вот приезжай, и посмотришь! А я говорю — приезжай! Все! Отбой связи!

Приедут как миленькие! Работы сколько в огороде! Аркашка не больно сюда рвется. И Ванечку не показывает, под дудку своей «прости господи» пляшет. Ну и пускай танцует. Это из Нинки можно было веревки вить, а новая жена его враз обрежет. Ничего, Аркаше полезно, испаскудился в последнее время мужик. Сама, наверное, виновата, что эгоистом воспитала. Да и бог с ним, лишь бы счастлив был, и Ванечка рос здоровеньким. А ей не скучно: Нинка есть, Колька, Мурзик ихний дурной, опять в калоши насикает. Хар-а-актер, как у меня. Дай им бог всем здоровья и долгой жизни.

Анна Васильевна посидела немного, положив на колени жилистые, артритные руки. Вздохнула и пошла ставить тесто: молодые очень любили пироги с капустой. Как раз к их приезду поспеют. Мужик в доме, нужно кормить хорошо. Как бы сказать ему, чтобы крышу с правой стороны посмотрел — подтекает что-то в последнее время.

---

Автор рассказа: Анна Лебедева