Отчеканенные тараканы

Отчеканенные тараканы

-----
Из других миров приходят к нам не только мысли, но и тараканы...
-----

И понёс меч таракан
Да на вражий строй клоповый.
Был он добрый хулиган,
А к врагам без мер суровый.
Он рубил мечом клопов –
Ненасытных кровопивцев,
Был спасти всегда готов
Он своих однопартийцев.
Ни в тереме, ни за бугром,
А в простом обычном доме
За плинтусом и подполом
В оконном и дверном проёме
Числился везде в жильцах
Он с собратьями своими.
Числился при всех делах –
Черная печать, как имя,
Красовалось повсеместно.
Во все щели таракан,
Будто призрак бестелесный,
Пролазил вёрткий хулиган…
Он жил у гения в квартире,
Что лудил кольчужки им
Как девам маслицем льняным
В особом куртуазном стиле…
Блестели спинки тараканов
От масел ало-золлотых,
Как кольчужки Чингисханов,
Пришедших из краёв степных.
Они ползли к нему, как мысли,
Что не вытравить ни чем,
Только не с небесной выси,
А, как яд, с земных гиен...
Они ползли к нему без края,
Чтоб кольчужки подковать...
Доля Мастера такая –
Искусство бренным создавать.
Он давал им имена,
Хоть не кликал вовсе в гости...
Но планета всё ж одна –
И едины души, кости...
Они ставили печати
На расплавленную гладь –
Нескончаемые рати,
Что земля родила мать...
Ни одни лишь только мысли
Приходят из других миров –
Тараканы тоже с выси
Падают к нам с облаков...
Они, как все, меняют масти
Под рукою Мастеров...
Природа дарит крылья, страсти,
Кольчугу, панцирь всех цветов...
Слиплись крыльца за спиною –
Вот и панцирь от невзгод...
Но он вовсе не укроет
От напастей и забот!..
Налетят другие твари
И нарушат твой покой...
Из неведомой из дали,
Из реальности иной...
Мир меняется, и сути
Меняют глубину и цвет...
Вон звезда в небесной мути...
Миг прошёл, её уж нет...
К нему сбегались тараканы
Изо всех концов дали...
Ставил вензель он чеканный
На созданий сей земли...

========================
***
ТАРАКАН

Шаг Петра был размашист и тверд. Друг его, сподвижник и соратник в потешных баталиях, Кожуховских маневрах и Азовских битвах, сын немецкого офицера из немецкой слободы – Адам Вейде, едва поспевал за ним. Теперь, после не столь давней кончины горячо любимого Франца Лефорта, он принял в командованье его полк, и пожалован в чин бригадир-генерала, думал он, семеня поспешно, но решительно и четко за царем, о проведенной им самим экзерциции. Служивые старались честно и до поту, сомнений, а тем паче страха, неуверья не виделось ни в ком… Каждый норовил предстать бесстрашным, бравым малым перед царем и командиром, готовым сей же миг пойти на пушку со штыком… Но неготовность виделась во всем: от длинности и неясности команд, до разности обмундированья – даже в звеньях!.. От неподвижности мортир до тлена кушаков на командирах!..
- Как мнишь, Адам, - прервал его раздумья Петр. – Скоро ли мы раздавим этого молокососку Карлу? – царь явно был доволен проведенным смотром.
- Хм… - Вейде почесал высокий, гладкий лоб – морщины еще не избороздили кожу, румянец от быстрой ходьбы да легкий пот покрыли лишь чуть пухлое лицо. Адам лишь на пять лет был старше своего царя. – Раздавить-то оно бы славно б было… Да полки наши порох нюхали-то еще лишь в потехах… Бои-то в шутку лишь бывали… А Карла, – как изволило твое величество его величать, уж всю Данию прошел и войною токмо бредит…
Поле, разделяющее воинские части и хуторок, где обосновались командиры, кончалось. Впереди, за тыном лег поселок в сотню или более крестьянских изб.
- Не уж что наши молодцы похуже будут? – опершись на тын одною левой, царь легко перемахнул через него. – Гляди, как на учении шагали… Стреляли, тоже, вроде, метко, деревянные болваны так и валились с бочек! Ну, давай-ка руку…
- Оно-то так: шагали дружно, целилися метко… - даже с подтяжкой царской десницы, генералу пришлось изрядно поднатужиться, чтоб вскарабкаться на частокол. – Да в учении, царь, не то, что на войне, там враг – не брат, клинки и сабли заточены, а ядра в цель точнёхонько летят… П-уф… - перевел дух Вейде, спрыгнув наземь.
- Ну, ладно, будя причитать, как баба! – отмахнулся царь, не останавливаясь. – В войне и поглядим… Куда меня ведешь на передых-то?
- К офицеру Скобцеву, мой царь, его изба тут ближе всех и чище будет… - Адам Вейде указал на четвертый от забора дом, стоявший на пригорке.
- Кстати, зело кстати, а то мне есть уже охота и вздремнуть…
Дорога, к удивлению царя, была довольно гладкой, без канав и рвов. Улица чиста, без вылитых с окон помоев и загнивающих огрызков. Зеленая трава еще лоснилась у дворов, зияя плешами наметенного сена с крыш. Низкие, скосившиеся избы стояли близко друг от друга, дразнясь и пугая одна одну из слеги и из кнеса почерневшим, оголенным колом. Народу было мало: кто спал посля недавнего обеду, кто в поле подался – сгрести последние остатки про запас.
Избу Скобцеву и вправду отвели довольно новую, покрытую еловым тесом, с резным конем на охлупени. Бревно еще не почернело от дождей, а в двух окнах по обеим сторонам не выпирали пузыри, а были вставлены кое-где побитые, стекла.
Высокий, в чисто глаженном кафтане молодец, лет двадцати пяти показался в распахнутой двери, и завидев гостей, сбежал вприпрыжку с крыльца. Бледное от печного угару, лицо его вспыхнуло розовым румянцем от схваченного на ходу воздуха и волненья.
- Милости прошу, наш царь-отец, милости прошу… - офицер расставил было по-хозяйски руки, но спохватился, вытянулся пред царем и отдал честь. – Входите, очень-очень ждали… - склонил он голову, срывая треуголку.
- Да что ж меня по давнему, по боярски-то величаешь? Я – Петр Михайлов – твой командир и брат. – хлопнул дружески по плечу детину царь. – Сказали, пустишь пообедать…
- Большая и велика честь!.. Входи… те… Ваше велич… айшие благородие! Каша, щи давно дымятся… - в радостном смущении все еще склонял голову, пропуская к двери Скобцев. В серых, бегающих глазках блеснул игривый огонек, тонких, закрученный усик чуть подергивался над губой.
- Каша, щи – то хорошо… - еле слышно чмокнул царь. – Давно уж есть, признаться, мне охота…
- Да, и рыбки, вот недавно наловил… Поджарила хозяйка…
При слове «рыба» царь поморщился – ее он с детства не любил. Во дворце все знали это, и ставили на приемах подальше от Петра, а в гостях он сам отстранял все блюда с ней, давая вид, чтоб более не подносили. Вейде сделал знак, что рыбу надобно убрать, и о ней не заикаться.
- Простите, командир, - осекся офицер, ступая в сени за гостями. – Капустка еще есть, жаренный телячий мозг и ветчина… - нашелся он, подводя гостей к столу.
- Ну, вот и хорошо, давай… - потер и хлопнул в длани Петр, потом приподнял скатерть, чтобы сев, укрыть колени по старинке.
- Ирка, мозг тащи, пока горячий, да хлебца более нарежь! – скомандовал офицер копошившейся у печи тучной бабе.
- Иду, Михал Захарьевич, иду, уже… - колыхнулся взбитым тестом зад под белой юбкой, показалось доброе и смуглое лицо с приподнятыми вверх серпом бровями и выщерились белые большие зубы. И тут же связанная над макушкою сорока вновь обернулася к распахнутой топке печи.
- Нет, хлеба более не надо… Хлеба тоже много я не ем… А на вас двоих с генералом хватит… Так, ведь, Адам?.. Так что, брат, и ты, хозяюшка, не хлопочи излишне…
- А я, извольте видеть, удальца прибил… - грозя из-под колена Ирке кулаком, чтоб та пошевелилась, желая развлечь царя перед обедом, похвастался Михал.
- Какого такого удальца? – заинтересовался добродушно Петр. – Уж не шведа ли, лазутчика споймал?..
- Да нет, пока еще не шведа, царь-отец… Хотя и этих тварей тоже скоро мы споймаем всех до одного, прибьём!
- А кого же? – продолжал смеяться Петр, потянув к себе горшок с капустой.
- Да вон, изволишь видеть, - Скобцев указал на середину противоположной от печки стены. – Гвоздем прибил прусака-таракана… Живой еще гадюк… Своих зовет…
Довольно жирный, почти с вершок длиною бедный рыжий таракан, беспомощно скреп тоненькими волосками лапок по бревну, шевеля, как Скобцев, тонкими усами. Насквозь пробитый остром большего, ржавого гвоздя, он все же не оставил тщетные порывы вырваться на волю и спастись. И, вероятно, неслышным человечьим тварям гласом, звал из последних сил своих.
- Пущай побьётся, позовет подмогу!.. Они, небось, попрятались, бояться, гадюки! Вот так шведский Карл будет на русской сабле трепыхаться! – распинался от гордости и предвкушенья царской похвалы Михал, макая в драный хрен зеленое и сочное перо только что сорванного с огорода лука.
Напрасно Вейде делал ему знаки, чтоб молчал. Офицер, сопя от гордости, уж разошелся, а Петр краснел, давясь капустой…
- Дурак! Болван! Невежда! Идиот! Козел! – обрушился на ошалевшего от его внезапного гнева офицера царь. Вскочив, еще кашляя и плюясь капустою из-за стола царь, освобождаясь с помощью Вейде от краев скатерти, он бросился к выходу, толкая тучную хозяйку на пути. Выронив с кочерги дымящейся горшок с мозгами, та заохала и принялась искать метлу…
- Всыпать двести батогов придурку!!! – скомандовал на крыльце генералу царь, отряхивая капитанский камзол от капусты.
- За что?!.. Помилуйте… Я ж не хотел… Не чаял… Ваше велич… айшие благо… родие… - причитал, спеша за ними и отплевываясь луком офицер.
Но царь его уже не слышал: вниманье его было занято подъезжавшим ко двору на заморенной гнедой кобыле всаднике в алом, сверкающем на солнце позументами мундире, и идущем вслед за ним мужике со спящею собакой на руках.
- Это что за петух на кляче едет?...

***
- Ступает, и не ведает – куда?.. - Эн едва коснулась ножкой тщательно расчесанных кудрей царевича. В голосе ее звучала жалость. – Загонят, словно дичь лесную, выгнанную на опушку…
- Ну, почему ж не – не ведает, он знает… - возразил ей Мышъ, огибая встречную колонну. – Да куда ж деваться от борзых?.. – Уф нарочно поддел шпагой буклю парика, чтобы Меншиков привстал и почесал за ухом.
- Ах, если бы ему звериное чутьё, не заблудился бы в дворцовых коридорах, нашел бы выход без подсказок лизоблюдов… - Эн присела на камзол царевича и провела рукой по гладкой розовой ланите. Алексей чуть встрепенулся и посмотрел в невидимые очи Мыши. Ток бурлящей и горячей крови застучал в ее висках.
- На то и звери, Энни, чтоб иной мир лучше видеть. Им не нужны ни трубы и ни телескопы. Для связи с неизвестным им не нужен бог, гимны аль иконы, али прочие культуры воссоздания. Они лишь ухом поведут, и слышат шорох звезд, и ведают, куда идти, чтобы попасть в нору родную… - На этот раз не только мудр, но и на удивленье многословен, оказался Мышъ.
- Ну, впрямь, как мы с тобой! – захлопала крылами Энни над головой царевича.
- Ну, впрямь, как мы с тобой, - ответил добродушною улыбкой Мышъ. – Однако рано опасаться за него, – опала грозного отца еще не близко, топор еще не занесен и даже из чехла не взят…
- Но точило уж готовят…
- Точило уж готовят…
---
- Да… - покачивалась Энни на коленях Уфа, сидевшем на вылепленной маске льва над окном царевны. – У людей привязанность к вещам, иной раз, сильней, чем к детям, аль к любимым!..
- Это не привязанность, Мышака, а связь с потусторонним миром… - Уфу было трудно удержаться на узкой и заледенелой гриве, но он не отстранял подругу, чувствуя, что ей тепло от пупыристой и мохнатой кожи.
- Через вещи, Черный Мышъ?.. – она приобняла его за шею, слегка покусывая ухо. Граф приказал грузить не все, лишь некоторую утварь для дворца, дабы нужное все было во время делового пребыванья его с Анной во дворце.
- Не совсем… Через воспоминания, связанные с ними… - пояснил Нахцерер Мышке, покуда выгружали свечи и постели. – Этим тоже люд разниться от животных тварей… Вещь связывает их с потаённой думой или действом, что исполнялось в этот миг, как человечье существо ее держало у себя в руках или глядело на него.

(Из моего романа Анна Иоанновна)

***
Муравей полз по указанной ему Вышним дороге. Каждая травинка, каждый прутик, которые с благодарной рачительностью подбирал он, казались посланием свыше именно ему. Он звал своих собратьев по колонии, если кладь была не посильной одному, и они тащили ее вместе в муравейник. Они тащили соломинку, не потому что их жилищу надо было перекрытье или еще одна подпорка переплетенному паутиною ходов конусу, а потому что неведомая сила, зудящая во всем их существе, заставляла и подталкивала делать это: поднять и нести к себе – домой – для всех…
И не в ком не зарождалось мысли, сравнивать себя с кем-то или с чем-то: в них не было понятья исключительности, – в крохотном существе каждого царило чувство целостности, сплоченности с каждым жителем муравейника и со всем миром. Муравейник был их большой планетой, а все вокруг него – огромным космосом...
И, если бы кто-нибудь сейчас воскликнул на их - муравьином языке:
- Эй, муравьишки, да вы же в точности как мы, люди: также копошитесь в своем муравейнике, также тащите в него нужные для жизни вещи и еду, также охраняете свой дом-крепость от напастей, заботитесь о больных и выселяете безнадежных и старых...
Любой из огромного и сплоченного единой природой коллектива ответил бы:
- А мы не люди… Это двуногие полярности видят в нас свои приметы… А мы просто упорядоченные всеобъемлющим хаосом ничтожные частички космоса, нужные мирозданию для всеобщей гармонии…

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия