Новая подборка на портале Золотое руно 29 сентября

Любовь моя – билет в один конец...

***

Любовь моя – билет в один конец,
ты улица всегда с односторонним
движеньем, что приводит под конец
туда, где нету хода посторонним.

Отсюда далеко мой визави,
несбывшегося между и былого.
Я – только след заоблачной любви,
лишь отпечаток солнечного слова.

Я проводник, я лакмуса кусок,
я крысолова ласковая дудка,
целующий волну морской песок,
суфлёрская божественная будка.

Моя любовь не ищет своего,
и ей привычно, стоя на перроне,
от мира не сего быть, но всего,
не посторонней, а потусторонней.

***

Красная шапочка, красная футболка,
зелёный кузнечик в оправе...
Я знала, не будет из этого толка,
я знала, что я не вправе.

Прыжки по горам и мишки на стенке
и косенький зубик слева...
Зачем мне помнить эти безделки?
Куда я свой разум дела?

Тропа кладбищенская, лесная,
и термос в руках замёрзших..
Зачем пишу это всё – не знаю.
И что с этим делать – тоже.

Нашла эти записи. Много лет им.
Теперь уже всё иначе.
Всё начиналось весёлым летом.
А вот вспоминая — плачу…

***

Любовь последняя моя,
ты оказалась юной, летней.
В зелёном шуме бытия
тебе досталось быть последней.

Улыбкой скрашивая крах,
как будто шоколадной плиткой,
ты страх и трепет, вечный страх
перед захлопнутой калиткой.

Уже просвечивает дно,
но чей-то голос, – может, врал всё?, – 
шептал, что ждут меня давно,
да только адрес потерялся.

И я, как агнец на убой,
тропой, что тропиками выжгло,
к тебе, последняя любовь,
из дебрей сумеречных вышла.

И классики — а им видней
весь смысл жизни изначальный –
поют о ней на склоне дней,
что на закат блеснёт печальный.

Да, я не Тютчев и не Дант,
но в  этой жизни многолетней
любить мне небом дан талант
от первой строчки до последней.

О ты, последняя любовь,
живи взамен, когда я мину.
К тебе я ставлю рифму «кровь»,
держа как медленную мину.

***

Мелькала твоя футболка,
охапки травы в руках…
А это судьбы прополка
вершилась на облаках.

Вдруг жалко мне станет цветик, –
останься уж, вырастай...
И как в нарушенье этик –
небесные танцы стай.

Как будто Господня милость
явила свой летний лик...
И всё вдруг переменилось.
В один изменилось миг.

Не знаю, что это было...
Не знаю, что ждёт потом.
О сколько огня и пыла
на месте порой пустом...

Марина бросала в топку
живое за ради строк,
а мне бы живого только,
я в фикции не игрок.

Слова мне важнее строчек,
обыденны и тихи:
«Я дома». «Спокойной ночи».
«Спасибо Вам за стихи».

***

Забила гвоздик на окне.
Вот так бы мне забить
на всё, что треплет душу мне
и не даёт любить.

Прибила планку я к окну.
Теперь она плотна.
Не оставляй меня одну,
прибейся, как она.

В руках неловок молоток,
и жизнь – то вкривь, то вкось...
Какой я всё же молоток –
сама забила гвоздь!

Не нужен, чтоб стакан воды,
чтоб в стену гвоздь забить,
а просто так мне нужен ты,
чтобы тебя любить.

***

Пусть и кудри не завиты,               
платье выглядит худо-бедно...
Сорняки — это тоже цветы,
только это всем незаметно.

Жизни крутится колесо,
пребывая в плену инерций.
Люди все на одно лицо,
пока их не приблизить к сердцу.

Я нависла над жизнью твоей,
словно радуги коромысло.
В суете адекватных дней
в этом нет никакого смысла.

Улетучился на пути,
хотя вроде был изначально...
Мне теперь по нему идти
так беспечно и беспечально.

Я любовь свою обнулю
и стихами залью как йодом.
И воздушный шарик куплю,
чтобы жизнь показалась мёдом.

***

Любовь в нас спрятана как клад,
мы ничего о ней не знаем.
Недостижимый тот уклад
Олимпом кажется, Синаем.

Тебя нашла наощупь я
рукой, запущенною в сумку,
где сборников галиматья
взывала к трезвому рассудку.

Там музы местной был разлив,
и, с огоньком в глазах недобрым,
хотела, свет на них пролив,
кому-то садануть по рёбрам.

Но первым вытянула твой,
не зная, что тяну свой жребий,
и прочих дарований вой
потом мне не был уж потребен.

Так чисто голос зазвучал
под нарисованной обложкой,
почудился родной причал,
я те стихи черпала ложкой,

страницы нервно теребя,
как будто свежий ветер дунул,
и увидала вдруг тебя
таким, как Бог тебя задумал.

Тебя я вынула из книг
и спрятала в большом секрете.
А ты почувствовал в тот миг,
что не один уже на свете?

***

Лицо обрушилось как ливень,
что посылают небеса,
и сразу сделало счастливей
мои влюблённые глаза.

Лицо ресницами струится
и легче ветра всплеск волос.
Уже нигде не утаиться
от солнца, мокрого от слёз.

Что видела в твоём лице я,
что померещилось вдали?
Бальзам, лекарство, панацею
от недоликости земли?

Забытых черт очарованье
как обещанье впереди,
и губ изгиб как очертанье
границ, что можно перейти.

***

Любовь мою не вмещает
разметка твоих границ.
Размером своим смущает –
что рвётся из-под страниц.

Сочится из глаз, из пор
любви моей перебор.
Взлетает до самых звёзд
любви моей перехлёст.

А те остатки, что сладки,
излишки те, что не нужны,
они как воздуха глотки,
как дуновенье тишины.

Но некуда им приткнуться,
попутавшим берега.
И надо бы им заткнуться,
коль жизнь ещё дорога.

Но рвётся из всех гробниц
любовь моя без границ,
куда-то поверх голов,
помимо годов, полов.

Как водопад и снегопад,
как звёзд нестройные хоры,
сияя отблеском лампад
и свеч, не стоящих игры.

***

На душе ещё одна нашивка.
Боль свою замедливаю, длю.
Даже если ты моя ошибка,
я её как истину люблю.

Ты моё блаженство неудачи,
каверза, божественный каприз.
Плата жизнью, а любовь на сдачу,
маленький застенчивый сюрприз.

Я тебя укрою словно мехом
в лёгкость одуванчиковых слов.
Грусть моя, разбавленная смехом,
пусть тебя хранит со всех тылов.

Пусть в твоём лице живёт улыбка,
освещая память о былом.
Ты моя счастливая ошибка,
мой прекрасный промах и облом.

***

Презирая огранку,
взвешенность, стыд и страх,
жизнь моя наизнанку
в стиховых потрохах.

Кровотеченье речи,
а не труд ремесла.
Разбивалась о встречи,
а к тебе приросла.

То, как ты хмуришь брови
и как поджал губу –
входит в частицу крови,
вращивается в судьбу.

Вечно тянется ночка,
лунный горит маяк.
Комната одиночка,
жизнь, до чего ж моя.

Тесно стихам тут, тесно,
холодно и темно.
Не из того вы теста.
Вам улететь бы, но...

Вязнут они в рутине,
как за печкой сверчок...
Только лишь ты свети мне,
мальчик мой маячок.

***

К моей любви не липнет грязь,
пылинок нет на ней.
Почти невидимая связь,
но нет её прочней.

Нет ни примет и ни улик,
Мегрэ б в тупик зашёл.
А просто в небе лунный лик
и слова тонкий шёлк.

Кладбищенские соловьи,
пронзающие мглу...
И пальцы длинные твои,
обнявшие метлу.

***

Твою улыбку фотоснимком               
как бабочку сачком ловлю,
и если говорю с заминкой,
то чтоб не вырвалось: «люблю».

Салаты губы уплетают,
глаза вливаются в глаза.
Так незаметно пролетают
четыре радостных часа.

Уступит лето место Лете,
и жизнь моя слегка странна,
но, несмотря на многолетье,
как прежде, вымыслу верна.

Писать о том о сём не лень же,
но как бы строчки ни крои –
всегда слова на номер меньше,
чем те, что в сердце и в крови.

Твои объятия не грубы
и даже нежны были б, но
нечаянно целуешь в зубы,
а мне неловко и смешно.

Идёшь, души моей созданье,
твой провожаю взглядом путь.
Прощай, до скорого свиданья,
(что нужно сердцу – подчеркнуть).

***

Ты цветок домашний, а я кладбищенский,
ты дитя уюта, а я тоски.
Мои ветви тянутся к небу нищенски,
твои двери дома глядят в глазки.

Ты сынок рассвета, а я дочь полночи,
ты под солнцем ходишь, я под луной.
От судьбы ты земной ожидаешь помощи,
ну а я какой-то совсем иной.

Постепенно в жизни мы, постигая всё,
так различны сердцем и головой,
непонятно как, но пересекаемся
на единственной точке на болевой.

***

Счастье выпало полюбить.
Не империю – эмпирею.
Это то, что нельзя купить
и не выиграть в лотерею.

Сердце снег твоё укрывал.
Я стучала в тебя так долго.
Ты так долго не открывал.
Было холодно от осколка.

Эти строки мои без слёз,
со смешинкою и бравадой,
и запрятанный в них серьёз,
потому что ему не рады.

Но лишь только всё потеряв,
открываешься зазеркалью.
Эта тайна стоит в дверях,
закрывая лицо вуалью.

Отмывать ли золу в котле,
ожидая от феи помощь,
иль на бал лететь на метле...
Всё окончится ровно в полночь.


Скажи мне...

***

Я наше неслиянье дней
оберегаю словно знамя.
Как воздух чист любви моей,
свежо пространство между нами.

Храню дистанцию любви,
непревзойдённую границу.
Пусть будут звёзды, соловьи,
всё то, что жизни сторонится.

Пусть будет всё не в глаз, а в бровь…
Скажи мне что-нибудь такое,
что заменило бы любовь
дублетом воли и покоя.

Ты жаворонок, я сова,
и всё понятно без вопросов.
Как окровавлены слова,
как воздух между нами розов…

***

Я так услышать их хотела –
взамен соломок и перил.
Ты так несмело, неумело
их через силу говорил.

И поняла я, что не в слове
всё дело, что произнесёшь,
а в интонации, в покрое,
в каком его преподнесёшь.

Улов мой был до боли скромен.
В начале было слово? Нет!
Был голос и биенье крови,
тепло и свет как от планет.

***

Я слово это не произношу,
а просто так в себе его ношу,
читаю, вспоминаю и пишу,
но не ищу нигде и не прошу.

Должно быть, закатилось за порог,
когда ты был к нему излишне строг,
иль где-то схоронилось между строк.
Мир без него до ниточки продрог.

Оно звучит на разных языках,
и эхо отзывается в веках,
но не сказать губам его никак,
и души стынут мёртвые в снегах.

***

И даже пусть кому есть
украсить дни, тихи,
ни с кем я не рифмуюсь,
как белые стихи.

Боюсь, что это лето
закружит, как клико.
Ромео и Джульетта
отделались легко.

Но Маргарита с бала
вернулась в омут свой.
И Ярославна знала
любовь как вечный вой.

В трамвае нашей жизни
для юных лишь места.
Держись ли – не держись ли –
обрушишься с моста.

Пока же на подножке,
пред тем, как подыхать,
скажи мне, что и кошке
приятно услыхать.

***

Словом можно обняться, а можно отталкивать.
Тон и голос важнее порой, чем слова.
Чтобы нам не ругаться, мне лучше помалкивать...
Сердце тут перевесит или голова?

Я опять тебе чем-то, увы, не потрафила.
Ты спускаешь опять на меня всех собак.
Но я резкость и звук как в экране убавила,
чтобы не был похож ты на грубых рубак.

Ну скажи мне словечко, невзрачное, тихое...
Я его укрупню на экране своём,
чтоб оно словно сердце в ушах моих тикало,
чтобы были мы снова не врозь, а вдвоём.

***

Человек с молоточком устал стучать.
На сердцах сургуч, на губах печать.
Золотник мой дорог, но очень мал.
Этот призрак, морок всё отнимал.

Но остался ты, чтоб свече гореть,
чтоб не дать душе моей умереть.

Пока в трубке слышу твой бой часов,
и сияет созвездие Гончих Псов,
пока ангелы там о любви поют –
нас с тобой не догонят и не убьют.

***

Если я не проснусь, ты меня разбуди –
телефонным звонком, поцелуем воздушным.
Как бы крепко я не умерла – но в груди
что-то будет тем зовам и в смерти послушным.

Я очнусь для тебя молодой-молодой...
Не беда, что не будет в руках моих трубки.
Голос твой станет тою живою водой,
от которой срастаются жизней обрубки.

Ты включи там мой шелест на громкую связь,
и внимай, занимаясь своими делами,
как за окнами дождик лопочет, резвясь,
или голуби гулят и машут крылами.

Это всё буду я, или, может, почти...
Просто чем-то иным, что не голос, не тело.
И скажи мне тогда, прошепчи, промолчи
то, что я от тебя так услышать хотела.

***

Не первой нежности слова,
и не второй, не третьей,
но словно новая глава
в моём прекрасном бреде.

Любовь бывает лишь одна,
но выпив этот опий,
ты растворяешься до дна
среди её подобий.

Не оскудеет никогда
и не возьмёт остуда.
Поэзия — не путь туда,
а музыка оттуда.

Живём и любим однова,
но там, в конце страницы
таится новая глава,
стирая все границы.

Как сад, выращиваю рай,
зажмуривая веки...
О музыка, играй, играй,
не умирай вовеки.

***

Пусть музыка мы разная с тобой,               
но наши ноты из одной октавы.
Лишь только б не звучали вразнобой,
не составляли режущие сплавы.

Что это? Пережатая педаль?
Страдальческое ухо терпит муки.
Расстроенный внутри у нас  рояль
иль пальцы, перепутавшие звуки?..

О музыка, на мне не отдыхай,
элегия, соната или скерцо...
Звучи во мне, звучи, не затухай,
волнением переполняя сердце.

Но лишь не так, как острым по стеклу.
Пусть лишь душа – и ни малейшей фальши.
Неси меня к родимому теплу,
и так не важно, что там будет дальше.

Мне с музыкой не страшно быть одной.
Не важно, что любви и счастья нету.
Мы звуки из симфонии одной.
Мы из одной октавы и планеты.

***

Я тебя приручила, ты меня расковал.
Я тебя приучила к невесомым словам.
То ли тень приоткрылась листвой, то ли свет.
То ли есть между нами родство – то ли нет.
То ли мёртвая, то ли живая вода
подарит навсегда, унесёт в никуда.
То ли ты без меня, то ли я не с тобой,
то ли это любимый, а то ли любой.
То ль со мной это было, а то ль не со мной…
Мой элизиум, космос, мой компас земной.

***

Луна — как в горле слёз комок,
слова застряли нутряные.
Ты слово то сказать не мог,
но есть же однокоренные.

Всех слов не свете не избыть,
любое стать могло бы нежным.
И то, чего не может быть,
вдруг показалось неизбежным.


Обижаешься лишь на любимых...

***

Обижаешься лишь на любимых,
на любой отворот головы.
И душа утопает в обидах,
хоть давно они нам не новы.

Небрежения колкое слово,
разговора повышенный тон –
и душа замыкается снова,
погружаясь в обиды бетон.

Не обиды страшись, а остуды.
Сердцу раниться не мудрено.
Вот когда обижаться не буду –
это значит, что мне всё равно.


***

Всюду тернии и шипы.
Где же звёзды мои и розы?
Нехрустальные сплошь гробы,
где не выцеловать мороза.

Снег струится с небес фатой,
заметает следы подолом...
Это смерть, притворясь не той,
всё засыпала валидолом.

Догорающая свеча,
с наших празднований объедок,
ярко вспыхнула, горяча,
как любовь моя напоследок.

***

Как мы различны, мать честна.
Понять одно хватило духу:
я в мухе видела слона,
а ты в слоне – всего лишь муху.

Не бойся моего слона,
он слон, но как бы лишь отчасти.
Цепочка их была длинна
и приносила людям счастье.

И к мухе присмотрюсь я, да,
чтоб научиться зорче видеть.
И постараюсь никогда
твоей я мухи не обидеть.

***

«Не люблю» – слово очень злое.
Если ненависть от любви
далека уж не так порою,
всё бывает между людьми,

«не люблю» – это ближе к смерти,
к энтропии, к чёрной дыре,
похоронка в пустом конверте,
между датами лишь тире.

«Не люблю» – говорят не губы, –
воздух спёртый предгрозовой,
два словца, что отнюдь не грубы,
но жутчее, чем волчий вой.

Это оба чудища обло,
извергающие тоску...
Мои губы к ним не способны,
как к загробному языку.

***

Наша связь — оторви да брось.
Никакого в ней монолита.
Лишь в мечтах я с тобой не врозь,
словно с рифмою рифма слита.

«Ты и я» – это всё ж не «мы»,
но уже мне того довольно,
что выхватывает из тьмы,
словно круг от лампы настольной.

Это что-то вокруг любви,
то ли лето, а то ли Лета.
Это то, что не за рубли,
не имеет эквивалента.

Да не зыблется наша связь,
словно цепь облаков белёсых.
Мне любить тебя, не спросясь,
солнцу – слизывать снега слёзы.

Я давно уж не молода
и гляжу на мир безобманно,
но вокруг всё кричит мне «да»,
осыпая небесной манной.

И на мёрзлом стекле твоём
моя нежность кружок протает:
там идём мы себе вдвоём,
строчки бабочками летают.

Ангел прячется в мелочах,
и когда-то они созреют.
Нарисованный мой очаг
по-всамделишному согреет.

***

Я для тебя рутина и привычка,
обычный трёп, слова и падежи.
А я привыкла вспыхивать как спичка
на голос твой, раздавшийся в тиши.

Твоё бесстрастье и моё смятенье,
о стену ударяемый горох...
О как же велико несовпаденье,
несоразмерность пазлов и миров.

Одной любви высокое служенье
и – ничего душе моей в ответ.
Я для тебя одна из окруженья,
ты для меня один на белый свет.

Осыпанный стихами как цветами,
привыкший к ним, как к ливням и снегам,
глядел спокойно, как они слетали,
и соприкосновенья избегал.

Сор стихотворный стал чертополохом,
полно на свалках этого стебля.
А я привыкла вспыхивать сполохом
и радоваться крохам от тебя.

Наш разговор спокоен и обыден.
Как бой часов, привычен голос мой.
Но мне так жаль, что он тебе не виден –
тот огонёк, что лишь во мне самой.

***

Смертельная жажда
в пустыне тоски...
Но то, чего жажду,
укрыли пески.

О, как худосочны
попытки любить.
И хвост по кусочку
так больно рубить.

Растаяла льдинка
в бокале вина.
Рассеялась дымка,
и вот я одна.

Не может быть дважды
такое с людьми...
Смертельная жажда
в пустыне любви.

Разорвана завязь,
развенчана блажь.
А то, что казалось,
всего лишь мираж.

***

Любовь вместо смысла и вместо ума,
она за меня всё решает сама,
хоть возраст давно не весенний.
Но любо мне сладкое рабство моё,
застенчивых слов кружевное бельё,
от бед забытьё и спасенье.

Любовь журавлино нас манит в окне,
шаманит в тумане, приходит во сне,
ласкает мелодией детства...
Но если с любимой ты мог разойтись,
то любящей можешь пока обойтись,
ведь ей никуда уж не деться.

В стихах как хочу я – так и ворочу,
а в жизни на олово слова молчу
беспомощно и бестолково.
Ах, мне бы одуматься и отойти,
пока не разобраны шпалы пути,
пока ещё полночь моя без пяти,
но нету другого такого.

***

Не хватит мне воображенья
представить нас с тобой вдвоём,
но, словно чьи-то отраженья,
мы наплываем, настаём.

Да, день один и группа крови,
но невпопад мы родились,
хотя, в какой-то час неровен,
вдруг даль почувствую как близь.

Душа моя в пространстве неком,
сожжённая почти дотла,
лежит, засыпанная снегом,
опять прекрасна и светла.

С лица необщим выраженья
уходят бывшие людьми,
но как таблицу умноженья
я знаю правила любви.

Разбудишь ночью – и отвечу,
что дважды два, конечно, пять.
Любовь моя пребудет вечно,
Стикс поворачивая вспять.

***

Как мячик на резиночке из детства –
бросай его, а он опять в руке, –
так от тебя мне никуда не деться,
я вечно рядом, хоть и вдалеке.

Как варежка смешная на резинке –
не потеряюсь, сколько не роняй.
Храни меня в души своей корзинке,
я не родня, но я твоя броня.

Любовь моя не ведает кануна,
ни статус свой не знает и ни ранг.
Как жизнь иль смерть меня б ни оттолкнула –
я возвращаюсь, словно бумеранг.

***

Это были лишь огрехи,
не грехи.
Бог воздал мне на орехи
за стихи.

На прощанье на дорогу
обними.
У меня себя попробуй –
отними.

Высоко тебя держу я –
не достать.
Не проси любовь живую
перестать.

***

Мечта – прекрасная замена               
живого тёплого тебя.
Года сдуваются как пена
с нетленной сути бытия.

Лишь слабый абрис силуэта,
лишь слово в нужном падеже...
Я оставляю только это,
что помнить хочется душе.

Как скульптор, отсекаю камень,
что ранил, вложенный в ладонь.
Заплаканными облаками
гашу безжалостный огонь.

И нет могущественней миссий,
мне данной кем-то дармово,
поскольку – знаю я, зависит
всё лишь от взгляда моего.

***

Как хорошо, что всё уже прошло...
Как безымянно всё, что было с нами,
и всё, что с нами не произошло,
но что в душе ношу своей как знамя.

Не всё равно ли, как это назвать,
то, что нельзя руками и устами,
что можно лишь воздушно целовать
и осыпать словами как цветами.

Как хорошо, что можно быть собой,
не думая, как выгляжу снаружи,
и то, что было нежностью слепой,
преображать в созвучье и содружье.

Всё хорошо, всё к лучшему, мой друг.
Твои часы уж не пугают боем.
И в темноте настольной лампы круг
высвечивает близкое обоим.

И от звонков не вздрагиваешь ты,
привыкнув к их вечернему звучанью.
И я, у компа или у плиты,
всегда люблю тебя по умолчанью.