Автократизм хоть имя дико...

 Текст на фото: "Путин, разберись с Украиной, Брюсселем и нашим
 руководством". Демонстрация протеста польских фермеров против экологической
 политики Евросоюза 20 февраля 2024 года. Прокуратура польского города Гливицы
 передала в суд обвинительное заключение в отношении местного фермера и его
 дочери за размещение неполиткорректного обращения к президенту России Владимиру
 Путину.

                ><<>><

               Автократизм – хоть имя дико, но мне ласкает слух оно.
 
                Сделано из В.С. Соловьева.

                ><<>><

свобода пух
отрыв от корня
а равенство
как под гребенку шерсть
свобода равенству
не ровня
волкам свобода
овцам смерть

       © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 1979 год.

                ><<>><

как тошно жить
средь психбольных
и притворятся  ненормальным
что было правдой
нынче миф
что низко
стало достохвальным
любовь пресуществилась в секс
и стала поводом насмешек
не ангел правит курс а бес
вокизма продвигает пешек
на палубе ковчега лжи
плывущего к пучине грехопада
трансампутантства
запустения души
веселой пагубы
на радость силам ада
забыты
верность долг и честь
их заменила
самоволья нега
и стала нормой
извращенцам лесть
ничем не удержать их
к беспотомству бега
уже нет сил
среди безумцев жить
но паранойева ковчега
мне не дано
остановить

© Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2019  год.

                ><<>><

сколь мерзки
грех телопоклонства               
разгул физических страстей
и срамославия господство
служенье идолам идей
мир либеральных трансуродов
который прозирал Платон
пьян неразбавленной свободой*               
как неразбавленным вином
когда не знает воля меры
когда с колен встает порок
обожествляются химеры
и умирает в сердце Бог
без Бога человек хамеет
анархия крушит
традиций тесный круг
константы рушатся
закон и суд немеют
свобода обращается в недуг
в отказе от семьи
потомства веры долга
уже заложен
гибельный посыл
и демократия
отринувшая Бога
становится игрой
бесовских сил
__________________________________________________

Сноска: неразбавленная свобода*  —  в трактате «ПОЛИТИЯ»  Платон, рассуждая о народоправстве, иронично замечает, что граждане демократий «опьяняются неразбавленной свободой»,  имея в виду то обстоятельство, что высокоразвитые греки разбавляли  вино  водой, тогда как дикие народы, например, скифы, пили вино неразбавленным.  Из этого следует, что демократия, которая в идеале на свободе и равенстве должна покоиться, недостойна  имени цивилизованного общества.  Принцип равенства в этой системе властвования  по мере ее эволюции доходит до абсурда и неизбежно приводит к анархизации свободы.  Там, где размываются  границы власти,  каждый волен делать все, что пожелает, невзирая на интересы других.  Возникает ситуация, при которой все и каждый может безнаказанно выступать против всех и каждого.  После того, как всеобщая безопасность оборачивается опасностью для всех, к власти неизбежно приходят тираны,  то есть сильные личности, способные обеспечить стабильность и общественное спокойствие.  Поэтому все демократии с течением времени перерождаются в диктатуру.
               
© Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2019 год.

                ><<>><

по кругу ходит
демократии дракон
златыми заклинает
плебс устами
и каждый политический
сезон
меняет свои головы
местами
пойдет направо
речь заводит
налево
лозунги творит
но в них сокрыта ложь
за ними бесы шкодят
коррупция
под спудом спит
а поводильщики игру
ни на момент
не прекращают
и демократии
зернистую икру
народ в лице своих
избранников  вкушает

    © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2016 год.

                ><<>><

о демократия
ты вовсе не маяк
во тьме дневной
незрячими искомый
как ты себе
акафисты ни пой
на самом деле ты
фальшивый флаг
ты ложный свет
огней болотных над водой
народ не вождь
народ всегда ведомый
и властвовать
не волен над собой

       © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 1999 год.               

                ><<>><

демократии мнимое таинство
одного нам понять не дает
что свобода источник неравенства
инкубатор рабов и господ

как ни брезгуй огульно режимами
как ни меряй всех меркой одной
равноумствие недостижимо и
противно природе людской

там где монстры абстрактного равенства
в бой вступают во имя свобод
братство перерождается в каинство
брат на брата войной восстает

коалиции клики политики
избирательных схем лохотрон
не затмят не заступят великий мне
в небе Бога сияющий трон

там царят в Его вечной епархии
образцовый баланс и покой
но по образу Божьей монархии
сотворен Им и род наш людской

как чудесно мы централизованы
сверху мозг и внизу пара ног
в узах плоти но руки раскованы
так нас всех спроектировал Бог

государства больные на головы
неизбывный трясет катаклизм
невозможны свободные органы
без впадения в паркинсонизм

некий лорд* и знаток демократии
ее лучшей из худших назвал
мне отвратно деленье на партии
автократия мой идеал
____________________________________________________

Сноска: некий лорд*  –  имеется в виду без пяти минут герцог Мальборо сэр Уинстон Черчилль. Проиграв в 1945 году парламентские выборы, он произнес довольно забавную в устах аристократа фразу: "Democracy is the worst form of government, except for all the others" (демократия плохая форма правления, но остальные еще хуже). Обычно ее вырывают из исторического контекста.

Лорд Уинстон был расстроен волеизъявлением, как он тогда выразился, своих британских сыновей и дочерей, которые, видимо, решили, что он им надоел. За личиной остроумия скрывалась горечь поражения вперемешку с политическим лукавством.

На самом деле исчерпывающая классификация видов государственного правления существует с античных времен, чего Черчилль, получивший  худо-бедно классическое образование, не знать не мог.

О демократии писали Платон, Аристотель, Сократ, Полибий и многие другие мыслители.  Все они понимали под ней власть толпы, основанную на воле бессмысленной черни, и отводили ей последние места в перечне возможных политических систем.  Однако сэр Уинстон, видимо, почитал Британию за демократическую монархию, если не наоборот.

Что-то в этом есть. Например, римская республика, начиная с принципата Октавиана Августа, сочетала в себе все три типа властвования: монархию (власть цезаря), аристократию (власть сенаторов-нобилей) и демократию (псевдовласть плебса-электората).  Лично я квалифицирую англо-саксонскую демократию как колониально-пиратскую.

В августе 1941 года на острове Ньюфаундленд Уинстон Черчилль и Франклин Рузвельт подписали программу послевоенного переустройства мира — Атлантическую хартию, в которой провозглашалось в том числе суверенное право народов на самоопределение.

Однако по возвращении в Британию Черчилль заявил в Палате Общин, что хартия неприменима к цветным расам и распространяется только на государства и народы Европы.

Пресловутые британские вольности точно так же распространялись только на полноправных граждан Империи, тогда как по отношению к населению своих колоний она оставалась до самого конца ее существования (вскоре после Второй мировой войны) жесткой автократией.

        © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2011 год.

                ><<>><

гляжу я на нашу планету
пока еще в здравом уме
и вижу что сумма запретов
различная  в каждой стране

нигде я не вижу свободы
и меры не вижу нигде
ни в самодержавье народа
ни в тоталитарной узде

 © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2011 год.

                ><<>><

накинь на мозг
бронежилет
сунь в оба уха
по патрону
от избирателей
нигде спасенья нет
молящихся
в святыне Лохотрона
везде где правит бал
сверхкапитал
в демомонархиях
в демократурах и
авторицарствах
на деле
коллективный элитарх
делами заправляет
государства
имеет право плебс
голосовать
за тех кто
прикрывается народом
дипстейка власти
не дано ему вкушать
он достается только
лоховодам
но на выборы
как на торжественный парад
ходит лайкать
власть электорат

 © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 2011 год.

                ><<>><

                ВЕЛИКАЯ ЛОЖЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

                Константин Петрович Победоносцев*

                I

Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной.

Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть, изъявляет непосредственно свою волю и проводит ее в действие. Это идеальное представление.

 Прямое осуществление его невозможно: историческое развитие общества приводит к тому, что местные союзы умножаются и усложняются, отдельные племена сливаются в целый народ или группируются в разноязычные под одним государственным знаменем, наконец, разрастается без конца государственная территория: непосредственное народоправление при таких условиях немыслимо.

Итак, народ должен переносить свое право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их правительственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать еще меньшее число доверенных лиц — министров, коим предоставляется изготовление и применение законов, раскладка и собирание податей, назначение подчиненных должностных лиц, распоряжение военною силой.

Механизм — в идее своей стройный; но, для того чтобы он действовал, необходимы некоторые существенные условия. Машинное производство имеет в основании своем расчет на непрерывно действующие и совершенно равные, следовательно, безличные силы.

И этот механизм мог бы успешно действовать, когда бы доверенные от народа лица устранились вовсе от своей личности; когда бы на парламентских скамьях сидели механические исполнители данного им наказа; когда бы министры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства; когда бы притом представителями народа избираемы были всегда лица, способные уразуметь в точности и исполнять добросовестно данную им и математически точно выраженную программу действий.

Вот при таких условиях действительно машина работала бы исправно и достигла бы цели. Закон действительно выдержал бы волю народа; управление действительно исходило бы от парламента; опорная точка государственного здания лежала бы действительно в собраниях избирателей, и каждый гражданин явно и сознательно, участвовал бы в правлении общественными делами. Такова теория.

Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма она не удовлетворяет ни одному из вышепоказанных условий. Выборы никоим образом не выражают волю избирателей.
 
Представители народные не стесняются взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной партии.

Министры в действительности самовластны; и скорее, они насилуют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее могущественное личное влияние или влияние сильной партии.

Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей на счет народа, — и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство поддерживают — раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение.

В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьезной ответственности министра?

Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный — сравнительно с шумом торжественного производства.

Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого.

Испытывая в течение веков гнет самовластия в единоличном и олигархическом правлении и не замечая, что пороки единовластия суть пороки самого общества, которое живет под ним, — люди разума и науки возложили всю вину бедствия на своих властителей и на форму правления, и представили себе, что с переменою этой формы на форму народовластия или представительного правления общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия.

Что же вышло в результате? Вышло то, что mutato nomine (лат.: под другим именем) все осталось в сущности по-прежнему, и люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все прежние свои привычки и склонности.

 Как прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству.

На фронтоне этого здания красуется надпись: «Все для общественного блага». Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение.

Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу парламентской фракции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя.

Перед выборами кандидат, в своей программе и в речах своих, ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного.

И все это — слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом — для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе.

Так развивается, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. Затем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею представителя до тех пор, пока понадобится снова на нее действовать: тогда пускаются в ход снова льстивые и лживые фразы, — одним в угоду, в угрозу другим; длинная, нескончаемая цепь однородных маневров, образующая механику парламентаризма.

И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учреждением, венчающим государственное здание… Жалкое человечество! Поистине можно сказать: mundus vult decipi — decipiatur (лат.: мир желает быть обманутым — пусть же его обманывают).

Вот как практикуется выборное начало. Честолюбивый искатель сам выступает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он, более чем всякий иной, достоин их доверия. Из каких побуждений выступает он на это искательство? Трудно поверить, что из бескорыстного усердия к общественному благу.

Вообще, в наше время редки люди, проникнутые чувством солидарности с народом, готовые на труд и самопожертвование для общего блага: это — натуры идеальные; а такие натуры не склонны к соприкосновению с пошлостью житейского быта.

Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет воспевать хвалу себе на выборных собраниях, нанизывая громкие и пошлые фразы. Такой человек раскрывает себя и силы в рабочем углу своем или в тесном кругу единомышленных людей, но не пойдет искать популярности на шумном рынке.

Такие люди, если идут в толпу людскую, то не затем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые ее влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистичные натуры, желающие достигнуть личных своих целей.

Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность. Он не может и не должен быть скромен, — ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем.

Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, он вынуждается лицемерить и лгать: с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, любезничать, чтобы приобрести их расположение, — должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности и предрассудки массы, для того чтоб иметь большинство за себя.

Какая честная натура решится принять на себя такую роль? Изобразите ее в романе: читателю противно станет; но тот же читатель отдаст свой голос на выборах живому артисту в той же самой роли.

Выборы — дело искусства, имеющего, подобно военному искусству, свою стратегию и тактику. Кандидат не состоит в прямом отношении к своим избирателям. Между ним и избирателями посредствует комитет, самочинное учреждение, коего главною силою служит — нахальство.

Искатель представительства, если не имеет еще сам по себе известного имени, начинает с того, что подбирает себе кружок приятелей и споспешников; затем все вместе производят около себя ловлю, то есть приискивают в местной аристократии богатых и не крепких разумом обывателей, и успевают уверить их, что это их дело, их право и преимущество стать во главе — руководителями общественного мнения.

 Всегда находится достаточно глупых или наивных людей, поддающихся на эту удочку, — и вот, за подписью их, появляется в газетах и наклеивается на столбах объявление, привлекающее массу, всегда падкую на следование за именами, титулами и капиталами.

Вот каким путем образуется комитет, руководящий и овладевающий выборами — эта своего рода компания на акциях, вызванная к жизни учредителями. Состав комитета подбирается с обдуманным искусством: в нем одни служат действующею силой — люди энергические, преследующие во что бы ни стало — материальную или тенденциозную цель; другие — наивные и легкомысленные статисты — составляют балласт.

 Организуются собрания, произносятся речи: здесь тот, кто обладает крепким голосом и умеет быстро и ловко нанизывать фразы, производит всегда впечатление на массу, получает известность, награждается кандидатом для будущих выборов, или, при благоприятных условиях, сам выступает кандидатом, сталкивая того, за кого пришел вначале работать языком своим.

Фраза, и ни что иное, как фраза, господствует в этих собраниях. Толпа слушает лишь того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности.

В день окончательного выбора лишь немногие подают голоса свои сознательно: это отдельные влиятельные избиратели, коих стоило уговаривать по одиночке. Большинство, т.е. масса избирателей дает свой голос стадным обычаем, за одного из кандидатов, выставленных комитетом. На билетах пишется то имя, которое всего громче натвержено и звенело в ушах у всех в последнее время.

Никто почти не знает человека, не дает себе отчета ни о характере его, ни о способностях, ни о направлении: выбирают потому, что много наслышаны об его имени.

Напрасно было бы вступать в борьбу с этим стадным порывом. Положим, какой-нибудь добросовестный избиратель пожелал бы действовать сознательно в таком важном деле, не захотел бы подчиниться насильственному давлению комитета.

Ему остается — или уклониться вовсе в день выбора, или подать голос за своего кандидата по своему разумению. Как бы ни поступил он, — все-таки выбран будет тот, кого провозгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговоренных избирателей.

По теории, избранный должен быть излюбленным человеком большинства, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иногда очень скудного, только это меньшинство представляет организованную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано, и потому бессильно перед кружком или партией. Выбор должен бы падать на разумного и способного, а в действительности падает на того, кто нахальнее суется вперед.

Казалось бы, для кандидата существенно требуется — образование, опытность, добросовестность в работе: а в действительности все эти качества могут быть и не быть: они не требуются в избирательной борьбе, тут важнее всего — смелость, самоуверенность в соединении с ораторством и даже с некоторою пошлостью, нередко действующею на массу. Скромность, соединенная с тонкостью чувства и мысли, — для этого никуда не годится.

Так нарождается народный представитель, так приобретается его полномочие. Как он употребляет его, как им пользуется? Если натура у него энергическая, он захочет действовать и принимается образовывать партию; если он заурядной натуры, то сам примыкает к той или другой партии.

Для предводителя партии требуется прежде всего сильная воля. Это свойство органическое, подобно физической силе, и потому не предполагает непременно нравственные качества.

При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильною волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами.

Вот какова, по свойству своему, бывает руководящая сила в парламенте. К ней присоединяется еще другая решительная сила — красноречие. Это — тоже натуральная способность, не предполагающая ни нравственного характера, ни высокого духовного развития.

Можно быть глубоким мыслителем, поэтом, искусным полководцем, тонким юристом, опытным законодателем — и в то же время быть лишенным действенного слова; можно, при самых заурядных умственных способностях и знаниях, обладать особливым даром красноречия.

Соединение этого дара с полнотою духовных сил — есть редкое и исключительное явление в парламентской жизни. Самые блестящие импровизации, прославившие ораторов и соединенные с важными решениями, кажутся бледными и жалкими в чтении, подобно описанию сцен, разыгранных в прежнее время знаменитыми актерами и певцами.

Опыт свидетельствует непререкаемо, что в больших собраниях решительное действие принадлежит не разумному, но бойкому и блестящему слову, что всего действительнее на массу — не ясные, стройные аргументы, глубоко коренящиеся в существе дела, но громкие слова и фразы, искусно подобранные, усильно натверженные и рассчитанные на инстинкты гладкой пошлости, всегда таящиеся в массе.

Масса легко увлекается пустым вдохновением декламации и, под влиянием порыва, часто бессознательного, способна приходить к внезапным решениям, о коих приходится сожалеть при хладнокровном обсуждении дела.

Итак, когда предводитель партии с сильною волей соединяет еще и дар красноречия, — он выступает в своей первой роли на открытую сцену перед целым светом. Если же у него нет этого дара, он стоит, подобно режиссеру, за кулисами и направляет оттуда весь ход парламентского представления, распределяя роли, выпуская ораторов, которые говорят за него, употребляя в дело по усмотрению — более тонкие, но нерешительные умы своей партии: — они за него думают.

Что такое парламентская партия? По теории, — это союз людей одинаково мыслящих и соединяющих свои силы для совокупного осуществления своих воззрений в законодательстве и в направлении государственной жизни.

Но таковы бывают разве только мелкие кружки: большая, значительная в парламенте партия образуется лишь под влиянием личного честолюбия, группируясь около одного господствующего лица.

Люди, по природе, делятся на две категории: одни — не терпят над собою никакой власти, и потому необходимо стремятся господствовать сами; другие, по характеру своему, страшась нести на себе ответственность, соединенную со всяким решительным действием, уклоняются от всякого решительного акта воли: эти последние как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо, следующее за людьми воли и решения, составляющими меньшинство.

Таким образом, люди самые талантливые подчиняются охотно, с радостью складывая в чужие руки направление своих действий и нравственную ответственность. Они как бы инстинктивно «ищут вождя» и становятся послушными его орудиями, сохраняя уверенность, что он ведет их к победе — и, нередко, к добыче.

Итак, все существенные действия парламентаризма отправляются вождями партий: они ставят решения, они ведут борьбу и празднуют победу. Публичные заседания суть не что иное как представление для публики.

Произносятся речи для того, чтобы поддержать фикцию парламентаризма: редкая речь вызывает, сама по себе, парламентское решение в важном деле.

Речи служат к прославлению ораторов, к возвышению популярности, к составлению карьеры, — но в редких случаях решают подбор голосов. Каково должно быть большинство, — это решается обыкновенно вне заседания.

Таков сложный механизм парламентского лицедейства, таков образ великой политической лжи, господствующей в наше время. По теории парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практике господствуют пять-шесть предводителей партии; они, сменяясь, овладевают властью.

По теории, убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике — оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса.

По теории, народные представители имеют в виду единственно народное благо; на практике — они, под предлогом народного блага, и на счет его, имеют в виду преимущественно личное благо свое и друзей своих. По теории — они должны быть из лучших, излюбленных граждан; на практике — это наиболее честолюбивые и нахальные граждане.

По теории — избиратель подает голос за своего кандидата потому, что знает его и доверяет ему; на практике — избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором натвержено ему речами и криками заинтересованной партии.

По теории — делами в парламенте управляют и двигают — опытный разум и бескорыстное чувство; на практике — главные движущие силы здесь — решительная воля, эгоизм и красноречие.

Вот каково в сущности это учреждение, выставляемое — целью и венцом государственного устройства.

Больно и горько думать, что в земле Русской были и есть люди, мечтающие о водворении этой лжи у нас; что профессоры наши еще проповедуют своим юным слушателям о представительном правлении, как об идеале государственного учреждения; что наши газеты и журналы твердят о нем в передовых статьях и фельетонах, под знаменем правового порядка; твердят — не давая себе труда вглядеться ближе, без предубеждения, в действие парламентской машины.

Но уже и там, где она издавна действует, — ослабевает вера в нее; еще славит ее либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождемся мы, — но дети наши и внуки, несомненно, дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает еще в самообольщении поклоняться…

                II

Много зла наделали человечеству философы школы Ж.-Ж.Руссо. Философия эта завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представлении о совершенстве человеческой природы и о полнейшей способности всех и каждого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта философия проповедовала.

На том же ложном основании стоит и господствующее ныне учение о совершенствах демократии и демократического правления. Эти совершенства предполагают — совершенную способность массы уразуметь тонкие черты политического учения, явственно и раздельно присущие сознанию его проповедников. Эта ясность сознания доступна лишь немногим умам, составляющим аристократию интеллигенции; а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы — «vulgus», и ее представления по необходимости будут «вульгарные».

Демократическая форма правления — самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества. Вот причина — почему эта форма повсюду была преходящим явлением и, за немногими исключениями, нигде не держалась долго, уступая место другим формам. И не удивительно.

Государственная власть призвана действовать и распоряжаться; действия ее суть проявления единой воли, — без этого немыслимо никакое правительство. Но в каком смысле множество людей или собрание народов может проявлять единую волю?

 Демократическая фразеология не останавливается на решении этого вопроса, отвечая на него известными фразами и поговорками вроде таких, например: «воля народная», «общественное мнение», «верховное решение нации», «глас народа — глас Божий» и т.п. Все эти фразы, конечно, должны означать, что великое множество людей, по великому множеству вопросов, может прийти к одинаковому заключению и постановить сообразно с ним одинаковое решение.

Пожалуй, это и бывает возможно, но лишь по самым простым вопросам. Но когда с вопросом соединено хотя малейшее усложнение, решение его в многочисленном собрании возможно лишь при посредстве людей, способных обсудить его во всей сложности, и затем убедить массу к принятию решения.

К числу самых сложных принадлежат, например, политические вопросы, требующие крайнего напряжения умственных сил у самых способных и опытных мужей государственных: в таких вопросах, очевидно, нет ни малейшей возможности рассчитывать на объединение мысли и воли в многолюдном народном собрании: — решения массы в таких вопросах могут быть только гибельные для государства.

 Энтузиасты демократии уверяют себя, что народ может проявлять свою волю в делах государственных: это пустая теория, — на деле же мы видим, что народное собрание способно только принимать — по увлечению — мнение, выраженное одним человеком или некоторым числом людей; например, мнение известного предводителя партии, известного местного деятеля, или организованной ассоциации, или, наконец, — безразличное мнение того или другого влиятельного органа печати.

Таким образом, процедура решения превращается в игру, совершающуюся на громадной арене множества голов и голосов; чем их более принимается в счет, тем более эта игра запутывается, тем более зависит от случайных и беспорядочных побуждений.

К избежанию и обходу всех этих затруднений изобретено средство — править посредством представительства — средство, организованное прежде сего и оправдавшее себя успехом в Англии.

Отсюда, по установившейся моде, перешло оно и в другие страны Европы, но привилось с успехом, по прямому преданию и праву, лишь в Американских Соединенных Штатах. Однако и на родине своей, в Англии, представительные учреждения ступают в критическую эпоху своей истории.

Самая сущность идеи этого представительства подверглась уже здесь изменению, извращающему первоначальное его значение. Дело в том, что с самого начала собрание избирателей, тесно ограниченное, присылало от себя в парламент известное число лиц, долженствовавших представлять мнение страны в собрании, но не связанных никакою определенною инструкцией от массы своих избирателей. Предполагалось, что избраны люди, разумеющие истинные нужды страны своей и способные дать верное направление государственной политике.

Задача разрешалась просто и ясно: требовалось уменьшить до возможного предела трудность народного правления, ограничив малым числом способных людей — собрание, призванное к решению государственных вопросов. Люди эти являлись в качестве свободных представителей народа, а не того или другого мнения, той или другой партии, не связанные никакою инструкцией.

Но с течением времени, мало-помалу эта система изменилась под влиянием того же рокового предрассудка о великом значении общественного мнения, просвещаемого, будто бы, периодическою печатью и дающего массе народной способность иметь прямое участие в решении политических вопросов.

Понятие о представительстве совершенно изменило свой вид, превратившись в понятие о мандате, или определенном поручении. В этом смысле, каждый избранный в той или другой местности почитается уже представителем мнения, в той местности господствующего, или партии, под знаменем этого мнения одержавшей победу на выборах, — это уже не представитель от страны или народа, но делегат, связанный инструкцией от своей партии.

Это изменение в самом существе идеи представительства послужило началом язвы, разъедающей все системы представительного правления, Выборы, с раздроблением партий, приняли характер личной борьбы местных интересов и мнений, отрешенной от основной идеи о пользе государственной.

При крайнем умножении числа членов собрания большинство их, помимо интереса борьбы и партии, заражается равнодушием к общественному делу и теряет привычку присутствовать во всех заседаниях и участвовать непосредственно в обсуждении всех дел.

Таким образом, дело законодательства и общего направления политики, самое важное для государства, — превращается в игру, состоящую из условных формальностей, сделок и фикций. Система представительства сама себя оболживила на деле.

Эти плачевные результаты всего явственнее обнаруживаются там, где население государственной территории не имеет цельного состава, но заключает в себе разнородные национальности.

Национальность в наше время можно назвать пробным камнем, на котором обнаруживается лживость и непрактичность парламентского правления. Примечательно, что начало национальности выступило вперед и стало движущею и раздражающею силою в ходе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии.

Довольно трудно определить существо этой новой силы и тех целей, к каким она стремится; но несомненно, что в ней — источник великой и сложной борьбы, которая предстоит еще в истории человечества, и неведомо к какому приведет исходу.

Мы видим теперь, что каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплеменного государства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь свое самостоятельное управление со своею, нередко мнимою, культурой.

И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, отдельную политическую жизнь и культуру, — но и с теми, которые никогда не жили особою политическою жизнью.

Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы, — и не одною только силой, но и уравнением прав и отношений под одною властью.

Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей — не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти — и к господствующему племени, и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению.

Какой нестройный вид получает в подобном составе народное представительство и парламентское правление — очевидным тому примером служит в наши дни австрийский парламент.

Провидение сохранило нашу Россию от подобного бедствия, при ее разноплеменном составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар — всероссийского парламента! Да не будет.

                III

Указывают на Англию, но к этим указаниям можно бы, кажется, применить пословицу: «слышали звон, да не знают, где он». Социальная наука в последнее время принялась вскрывать исторические и экономические ключи, откуда истекают особливые учреждения англосаксонской и отчасти скандинавской расы, сравнительно с учреждениями остальных европейских народов.

Англосаксонское племя с тех пор, как заявило себя в истории, и доныне отличается крепким развитием самостоятельной личности: и в сфере политической и в экономической этому свойству англосаксонское племя обязано и устойчивостью древних своих учреждений, и крепкой организацией семейного быта и местного самоуправления, и теми несравненными успехами, коих оно достигло своею энергическою деятельностью и влиянием своим в обоих полушариях.

Этой энергией личности успело оно в начале своей истории осилить чуждые норманские обычаи своих победителей и утвердить быт свой на своих началах, которые сохраняются и доныне.

Существенное отличие этого быта состоит в отношении каждого гражданина к государству. Каждый привыкает с юности сам собою держаться, сам устраивать судьбу свою и добывать себе хлеб насущный.

Родители не обременены заботой об устройстве судьбы детей своих и об оставлении им наследства. Землевладельцы держатся своих имений и сами стремятся вести на них хозяйство и промыслы. Местное управление держится личным, сознательным по долгу, участием местных обывателей в общественном деле. Учреждения административные обходятся без полчища чиновников, состоящих на содержании у государства и чающих от него обеспечения и возвышения.

Вот на каком корне сами собою, исторически выросли представительные учреждения свободной Англии, и вот почему ее парламент состоит из действительных представителей местных интересов, тесно связанных с землею: — вот почему и голос их может считаться, в достаточной мере, голосом земли и органом национальных интересов.

Прочие народы Европы образовались и выросли совсем на ином основании, на основании общинного быта. Свойство его состоит в том, что человек не столько сам собою держится, сколько своею солидарностью с тем или другим общественным союзом, к которому принадлежит.

Отсюда, с ходом общественного и государственного развития слагается особливая зависимость человека от того или иного семейного или общественного союза, и, в конце концов, от государства. Эти союзы, быв в начале крепкими учреждениями — семейными, политическими, религиозными, общественными, крепко держали человека в его жизни и деятельности, и ими, в свою очередь, держалось все общественное и государственное устройство.

Но эти союзы с течением времени или распались, или утратили свое вековое господственное значение, однако люди продолжают по-прежнему искать себе опоры и устройства судьбы своей и благосостояния — в семье своей, в своей корпорации и, наконец, в государственной власти (все равно, монархической или республиканской), возлагая на нее же вину своих бедствий, когда этой опоры, по желанию своему, не находят.

Словом сказать, человек стремится к одной из этих властей пристроить себя и судьбу свою. Отсюда, в таком состоянии общества, оскудение людей самостоятельных и независимых, людей, которые сами держатся на ногах своих и знают, куда идут, составляя в государстве силу, служащую ему опорою, и напротив того, крайнее умножение людей, которые ищут себе опоры в государстве, питаясь его соками, и не столько дают ему силы, сколько от него требуют.

Отсюда крайнее развитие в таких обществах, с одной стороны, чиновничества, с другой — так называемых либеральных профессий. Отсюда, при ослаблении в нравах самодеятельности, крайнее усложнение отправлений государственной и законодательной власти, принимающей на себя заботу о многом, о чем каждый для себя должен бы заботиться.

В таком состоянии общество мало-помалу подготовляет у себя благоприятную почву для развития социализма, и привычка возлагать на государство заботу о благосостоянии всех и каждого обращается, наконец, в безумную теорию социализма государственного.

В таких-то условиях своего социального развития все континентальные государства, с англосаксонского образца, учредили у себя представительное правление, иные еще при всеобщей подаче голосов. Очевидно, что при описанном составе общества и при легком отношении его к общественному делу оно не может выделить из себя истинных, верных представителей земли и прямых ее интересов.

Отсюда печальная судьба таких представительных собраний и тяжкое, безысходное положение власти правительственной, которая неразрывно с ними связана, и народа, судьбы коего от них зависят.

Что же сказать о народах славянского племени, отличающихся особливым у себя развитием общинного быта, при крайней юности своей культуры, о Румынии и о несчастной Греции? Сюда, поистине, представительные учреждения внесли сразу разлагающее начало народной жизни, представляя из себя в иных случаях жалкую карикатуру Запада, напоминающую басню Крылова «Мартышка и очки».

                IV

Величайшее зло конституционного порядка состоит в образовании министерства на парламентских или партийных началах. Каждая политическая партия одержима стремлением захватить в свои руки правительственную власть и к ней пробирается.

 Глава государства уступает политической партии, составляющей большинство в парламенте; в таком случае министерство образуется из членов этой партии и, ради удержания власти, начинает борьбу с оппозицией, которая усиливается низвергнуть его и вступить на его место.

Но если глава государства склоняется не к большинству, а к меньшинству, и из него избирает свое министерство, в таком случае новое правительство распускает парламент и употребляет все усилия к тому, чтобы составить себе большинство при новых выборах и с помощью его вести борьбу с оппозицией.

Сторонники министерской партии подают голос всегда за правительство; им приходится во всяком случае стоять за него — не ради поддержания власти, не из-за внутреннего согласия в мнениях, а из-за того, что это правительство само держит членов своей партии во власти и во всех сопряженных со властью преимуществах, выгодах и прибылях.

Вообще — существенный мотив каждой партии — стоять за своих во что бы то ни стало, или из-за взаимного интереса, или просто в силу того стадного инстинкта, который побуждает людей разделяться на дружины и лезть в бой стена на стену.

 Очевидно, что согласие в мнениях имеет в этом случае очень слабое значение, а забота об общественном благе служит прикрытием вовсе чуждых ему побуждений и инстинктов. И это называется идеалом парламентского правления.

Люди обманывают себя, думая, что оно служит обеспечением свободы. Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента, с тою разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли; а в парламенте нет его, ибо здесь все зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством; но как скоро при большинстве, составляемом под влиянием игры в партию, есть меньшинство, воля большинства не есть уже воля целого парламента: тем еще менее можно признать ее волею народа, здоровая масса коего не принимает никакого участия в игре партий и даже уклоняется от нее.

 Напротив того, именно нездоровая часть населения мало-помалу вводится в эту игру и ею развращается; ибо главный мотив этой игры есть стремление к власти и к наживе.

Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемою на бумаге, параграфами и фразами конституции; начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашая свободу, равенство и братство — там, где нет уже места ни свободе, ни равенству.

Такое состояние ведет неотразимо к анархии, от которой общество спасается одною лишь диктатурой, т.е. восстановлением единой воли и единой власти в правлении.

Первый образец народного, представительного правления явила новейшей Европе Англия. С половины прошлого столетия французские философы стали прославлять английские учреждения и выставлять их примером для всеобщего подражания. Но в ту пору не столько политическая свобода привлекала французские умы, сколько привлекали начала религиозной терпимости, или, лучше сказать, начала безверия, бывшие тогда в моде в Англии и пущенные в обращение английскими философами того времени.

Вслед за Францией, которая давала тон и нравам, и литературе во всей западной интеллигенции, мода на английские учреждения распространилась по всему Европейскому материку. Между тем произошли два великих события, из коих одно утверждало веру, а другое — чуть было совсем не поколебало ее.

Возникла республика Американских Соединенных Штатов, и ее учреждения, скопированные с английских (кроме королевской власти и аристократии), принялись на новой почве прочно и плодотворно. Это произвело восторг в умах, и прежде всего во Франции.

С другой стороны — явилась Французская республика, и скоро явила миру все гнусности, беспорядки и насилия революционного правительства. Повсюду произошел взрыв негодования и отвращения против французских и, стало быть, вообще против демократических учреждений. Ненависть к революции отразилась даже на внутренней политике самого британского правительства.

Чувство это начало ослабевать к 1815 году, под влиянием политических событий того времени в умах проснулось желание с свежею надеждой соединить политическую свободу с гражданским порядком в формах, подходящих к английской конституции: вошла в моду опять политическая англомания.

Затем последовал ряд попыток осуществить британский идеал, сначала во Франции, потом в Испании и Португалии, потом в Голландии и Бельгии, наконец, в последнее время, в Германии, в Италии и в Австрии. Слабый отголосок этого движения отразился и у нас в 1825 году, в безумной попытке аристократов-мечтателей, не знавших ни своего народа, ни своей истории.

Любопытно проследить историю новых демократических учреждений: долговечны ли оказались они, каждое на своей почве, в сравнении с монархическими учреждениями, коих продолжение история считает рядом столетий.

Во Франции, со времени введения политической свободы, правительство во всей силе государственной своей власти было три раза ниспровергнуто парижскою уличною толпою в 1792 г., в 1830 и в 1848 году. Три раза было ниспровергнуто армией, или военной силой: в 1797 году 4 сентября (18 фруктидора), когда большинством членов директории, при содействии военной силы, были уничтожены выборы, состоявшиеся в 48 департаментах, и отправлены в ссылку 56 членов законодательных собраний.

В другой раз, в 1797 году 9 ноября (18 брюмера) правительство ниспровергнуто Бонапартом, и наконец, в 1851 г. 2 декабря другим Бонапартом, младшим. Три раза правительство было ниспровергнуто внешним нашествием неприятеля: в 1814, в 1815 и в 1870. В общем счете, с начала своих политических экспериментов по 1870 год Франция имела 44 года свободы и 37 годов сурового диктаторства.

Притом еще стоит приметить странное явление: монархи старшей Бурбонской линии, оставляя много места действию политической свободы, никогда не опирались на чистом начале новейшей демократии; напротив того, оба Наполеона, провозгласив безусловно эти начала, управляли Францией деспотически.

В Испании народное правление провозглашено было в эпоху окончательного падения Наполеона. Чрезвычайное собрание кортесов утвердило в Кадиксе конституцию, провозгласив в первой статье оной, что верховенство власти принадлежит нации.

 Фердинанд VII, вступив в Испанию через Францию, отменил эту конституцию и стал править самовластно. Через 6 лет генерал Риего во главе военного восстания принудил короля восстановить конституцию.

В 1823 году французская армия, под внушением Священного союза, вступила в Испанию и восстановила Фердинанда в самовластии. Вдова его, в качестве регентши, для охранения прав дочери своей Изабеллы против Дон-Карлоса, вновь приняла конституцию. Затем начинается для Испании последовательный ряд мятежей и восстаний, изредка прерываемых краткими промежутками относительного спокойствия.

 Достаточно указать, что с 1816 года до вступления на престол Альфонса было в Испании до 40 серьезных военных восстаний с участием народной толпы. Говоря об Испании, нельзя не упомянуть о том чудовищном и поучительном зрелище, которое представляют многочисленные республики Южной Америки, республики испанского происхождения и испанских нравов.

Вся их история представляет непрестанную смену ожесточенной резни между народною толпою и войсками, прерываемую правлением деспотов, напоминающих Коммода или Калигулу. Довольно привести в пример хотя Боливию, где из числа 14 президентов республики тринадцать кончили свое правление насильственною смертью или ссылкой.

Начало народного, или представительного правления в Германии и в Австрии — не ранее 1848 года. Правда, начиная с 1815 года поднимается глухой ропот молодой интеллигенции на германских владетельных князей за неисполнение обещаний, данных народу в эпоху великой войны за освобождение.

За немногими, мелкими, исключениями в Германии не было представительных учреждений до 1847 года, когда прусский король учредил у себя особенную форму конституционного правления; однако оно не простояло и одного года. Но стоило только напору парижской уличной толпы сломить французскую хартию и низложить конституционного короля, как поднялось и в Германии уличное движение, с участием войск.

В Берлине, в Вене, во Франкфурте устроились национальные собрания, по французскому шаблону. Едва прошел год, как правительство разогнало их военною силой. Новейшие германские и австрийские конституции все исходят от монархической власти и еще ждут суда своего от истории.

                «Московский сборник», 1896 год.
__________________________________________________

Сноска:  Константин Петрович Победоносцев*  —  русский правовед и государственный  деятель, доверенное     лицо императора Александра III.



                           ><<>><


                              В. А. Томсинов

                УЧЕНИЕ К.П. ПОБЕДОНОСЦЕВА О САМОДЕРЖАВИИ

     Консервативная правовая мысль России. Сборник научных статей / Под  
     редакцией А.А. Васильева. Барнаул, 2012. С. 130–155.

               

Основополагающие принципы русской доктрины самодержавной власти были сформулированы еще Иоанном IV (Грозным).

В своих сочинениях царь-идеолог подчеркивал, что православное христианское самодержавие — это прежде всего династийная власть, то есть власть, передающаяся в течение многих веков в рамках одной династии государей. Вместе с тем в его понимании православное христианское самодержавие являлось также властью, действующей в соответствии с традициями предков.

Кроме того, Иоанн Грозный трактовал православное христианское самодержавие как власть, данную от Бога. Православное христианское самодержавие представлялось им также властью всецело единоличной, независимой от боярства, духовенства — вообще от какой бы то ни было общественной силы.

По мнению Иоанна Грозного, царь должен был сосредотачивать в своих руках абсолютно все дела управления и нести ответственность перед Богом буквально за все помыслы и поступки своих подданных. Выражая желание властвовать, ни перед кем не отчитываясь, Иоанн Грозный имел в виду свободу царской власти от какого-либо контроля со стороны подданных, но при этом не подразумевал возможности для царя творить полный произвол.

В период правления Петра I доктрина самодержавной власти существенно обновилась. В ее содержании появились новые постулаты, соответствовавшие переменам в социально-экономической, политической и культурной жизни русского общества, которые произошли в процессе петровских реформ. Но при этом основные принципы этой доктрины, сложившиеся в прошлые эпохи, сохраняли свое значение.

Некоторые из них получили законодательное оформление, отлились в более четкие доктринальные положения. Так, в толковании к арт. 20 «Артикула воинского» 1715 года давалась следующая характеристика самодержавной власти:

«…Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен. Но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианскии государь, по своей воле и благомнению управлять».
  
Данная характеристика самодержавной власти была повторена в «Уставе морском» 1720 года.
  
В приведенных словах были обозначены те свойства самодержавной власти, которые выделял в своей теории «православного христианского самодержавия» Иоанн Грозный.

Взгляд на царя как на православно-христианский по своему назначению институт проводил и «Духовный регламент» 1721 года.

Царь Петр I представлялся здесь «яко христианский государь, правоверия же и всякого в церкви Святей блюститель».
Как и прежде самодержавная власть мыслилась в качестве власти данной от Бога.

Эта идея закреплялась в царском титуле Петра I, который начинался со слов: «Божиею  милостию, Мы, пресветлейший и державнейший Великий Государь, Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России самодержец…».
На божественное происхождение самодержавной власти указывал также его императорский титул: «Божиею поспешествующею милостию Мы Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский…».

В теории «православного христианского самодержавия», сформулированной Иваном Грозным, на самодержца возлагались функции защиты русского общества от врагов, искоренения зла, наказания злодеев.

Подобные функции возлагал на себя как на самодержца и Петр I. Он говорил в одной из своих речей:

«Первые и главные обязанности монарха, призванного Богом к управлению целыми государствами и народами, состоят в защите от внешних врагов и в сохранении внутреннего мира между подданными посредством скорого и праведного воздания каждому по справедливости. Долг монарха самому вести войска свои в бой и наказывать зло в лице людей, наиболее высоко стоящих по рождению или по богатству, совершенно так же, как и в лице последнего мужика».

Подобно  Иоанну Грозному, Петр I считал, что царский титул делает его ответственным буквально за все происходящее в России и наделяет правомочием вмешиваться во все сферы общественной жизни.

Теория «православного христианского самодержавия» отождествляла самодержавную власть с властью отца в семье. Подданные царя представлялись при этом его детьми. Одним из наиболее значимых догматов официальной доктрины самодержавной власти стала в XVIII веке идея служения самодержца общему благу, славе и чести народа российского.

Петр I был привержен ей на протяжении всего своего царствования. Так,  в изданном в 1702 году «Манифесте о вызове иностранцев в Россию» он заявлял о том,  что со вступления на престол все его старания и намерения клонились к тому, как бы сим государством управлять таким образом, чтобы все его подданные, попечением его «о всеобщем благе, более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние».

В речи перед войсками накануне Полтавской битвы русский царь говорил: «И не помышляли бы вооруженных и поставленных себя быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ всероссийский… А о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние».


Способность служить общему благу, славе и чести народа российского стала рассматриваться в русской политической идеологии XVIII века таким же основанием для наделения того или иного лица царской властью, каким прежде считалась его богоизбранность.

Этому представлению вполне соответствовал Именной указ Петра I от 5 февраля 1722 года «О праве наследия престолом», по которому устанавливалось, что «в воли правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит».

В условиях XVIII столетия идея служения самодержца общему благу, славе и чести народа российского приобрела такое же значение, которое имела концепция божественного происхождения самодержавной власти. В соответствии с этой идеей повиноваться самодержцу надлежало не только потому, что его власть — от Бога, но и по той причине, что он служит «общему благу» или «общей пользе».


                                                           * * *


В период царствования императора Николая I официальная доктрина самодержавной власти получила краткую формулу, выразившую ее основополагающие принципы: православие, самодержавие, народность.

Самодержавное правление, соединенное с началами православия и народности, стало рассматриваться в качестве панциря,  спасающего самобытность России от разрушающего влияния европеизма.

Идеологическое обоснование этого взгляда было дано в докладе С.С. Уварова, поданном государю 19 марта 1833 года.

«Самодержавие, — говорилось в нем, — представляет главное условие политического существования России в настоящем ее виде. Пусть мечтатели обманывают себя самих и видят в туманных выражениях какой-то порядок вещей, соответствующий их теориям, их предрассудкам; можно их уверить, что они не знают России, не знают ее положения, ее нужд, ее желаний. Можно сказать им, что от сего смешного пристрастия к европейским формам мы вредим собственным учреждениям нашим; что страсть к нововведениям расстраивает естественные сношения всех членов государства между собою и препятствует мирному, постепенному развитию его сил. Русский Колосс упирается на самодержавии, как на краеугольном камне; рука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает весь состав государственный. Эту истину чувствует неисчислимое большинство между русскими; они чувствуют оную в полной мере, хотя и поставлены между собой на разных степенях и различествуют в просвещении и в образе мыслей, и в отношениях к правительству. Эта истина должна присутствовать и развиваться в народном воспитании».


Называя православие, самодержавие и народность тремя главными началами, «без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить», С.С. Уваров выражал тем самым традиционное русское воззрение на устои Российского государства, воплощавшееся с давних времен в лозунге русских воинов: «За Веру, Царя и Отечество!»

В то время С.С. Уваров являлся товарищем (заместителем) министра народного просвещения. 21 марта 1833 года он был назначен исправляющим должность министра народного просвещения.

Придание самодержавию значения не просто образа правления, но и жизненно важного принципа устройства Русской цивилизации,  давало сторонникам самодержавной власти основание рассматривать   любое преобразование, предполагавшее введение в России конституционного правления в качестве меры, губящей страну.  

Попытки провести подобную реформу, предусматривавшую привлечение к законосовещательной деятельности общественных представителей, были предприняты в период правления Александра II группой сановников, входивших в его ближайшее окружение.

Наиболее серьезной среди них оказалась мера, предложенная министром внутренних дел М.Т. Лорис-Меликовым в докладе Александру II, поданном 28 января 1881 года. Она была одобрена императором 17 февраля, за 11 дней до его гибели от бомбы революционеров-террористов.

Вступивший на престол Александр III поначалу воспринимал эту реформу в качестве завещания отца, которое необходимо было выполнить. Поэтому внутренне настроенный против этой меры, молодой государь не спешил отказаться от нее. Только 29 апреля Александр III издал Манифест, в котором объявил, что глас Божий повелевает ему «стать бодро за дело правления в уповании Божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти» и что он призван ее «утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».

Автором текста этого судьбоносного для России Манифеста был наставник молодого императора обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев. Именно он подвиг Александра III на решительный отказ от проекта создания института всероссийского общественного представительства, считая его несущим гибель России.

Главное достоинство самодержавной власти Победоносцев видел в ее способности обеспечить непосредственную связь царя и народа.

Главный вред общественного представительства соответственно усматривался им в том, что оно разрывает непосредственную связь царя с народом.

В своей речи на совещании сановников, собравшихся 8 марта 1881 года у Александра III для обсуждения проекта М.Т. Лорис-Меликова о привлечении общественных представителей к законосовещательной деятельности, Константин Петрович говорил:

«Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться! Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему  справляться с безысходною часто нуждою. Вот удел к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования».


Если С.С. Уваров рассматривал начала православия, самодержавия, народности в качестве принципов, которые должны лежать в основе процесса воспитания, то Победоносцев представлял их принципами реальной государственной политики.

Его мысли, вошедшие в политическое мировоззрение императоров Александра III и Николая II, составили основу нового варианта государственной идеологии России.

  Доминантой учения Победоносцева о самодержавии была идея о пагубности политических и юридических учреждений, оторванных от исторических устоев общества и несоответствующих быту и сознанию народа. Такими учреждениями Победоносцев считал для России институты Западной демократии — парламент, так называемую «свободную» печать, суд присяжных и т. п.

В программной по своему содержанию статье «Московского сборника» «Великая ложь нашего времени» он писал:

«Что основано на лжи не может быть право. Учреждение, основанное на ложных началах, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений. Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции — и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть изъявляет непосредственно свою волю и проводит ее в действие. Это идеальное представление. Прямое осуществление его невозможно… Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою против партии.

Министры в действительности самовластны; и скорее они насилуют парламента, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее — могущественное личное влияние или влияние сильной партии.

Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей на счет народа, — и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство поддерживают — раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение.

В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьезной ответственности министра?».


Подобные факты Победоносцев считал скорее правилом, чем исключением. Поэтому парламент определялся им как «учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей».

На фронтоне здания парламентаризма красуется надпись: «Все для общественного блага», но это, отмечал он, не что иное, как самая лживая формула: в действительности «парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я».

Выступая на совещании сановников у государя 8 марта 1881 года, Константин Петрович заявлял:

 «Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды...».
Вред парламентаризм проявляется всего явственнее, полагал Победоносцев, «там, где население государственной территории не имеет цельного состава, но заключает в себе разнородные национальности».


Он обращал внимание на то, что «начало национальности» стало «движущей и раздражающею силою в ходе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии». При этом им выражалось предположение, что в этой силе таится «источник великой и сложной борьбы, которая предстоит еще в истории человечества и неведомо к какому приведет исходу».

Разрушительное воздействие национальных движений на имперское государство при наличии в нем парламента Победоносцев усматривал в неизбежно появляющемся в этих условиях в каждом отдельном племени разноплеменного государства чувстве «нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами,  и желании «иметь свое самостоятельное управление со своею, нередко мнимою, культурой».

«И это происходит, — отмечал он, — не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, отдельную политическую жизнь и культуру, — но и с теми, которые никогда не жили особою политическою жизнью».

По мнению Победоносцева, «неограниченная монархия успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы, — и не одною только силой, но и уравнением прав и отношений под одною властью!

Но демократия не может с ними справиться и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей  местности высылает представителей — не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти — к господствующему племени и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению».


О том, что в полиэтническом обществе парламент может стать инструментом подавления одним этносом других этносов, Победоносцев писал и в письме к Александру III от 11 марта 1883 года.

Рассказывая о ситуации, сложившейся в Австро-Венгрии, Константин Петрович обращал внимание государя на плачевное положение в нем русских людей:

«Теперь вся парламентская сила — в руках у мадьяр и у поляков. Мадьяры — полные хозяева у себя и давят без пощады и без совести всякую иную народность, а система выборов так хитро ими же и поляками устроена, что никакая другая славянская народность не может иметь в палате сильного голоса. Поляки устроились так, что в польских провинциях, даже там где, как в Галиции, народ весь чисто русский, вся администрация и всякая власть в руках у поляков».


Забота об общественном благе, под знаменем которой вершится политика в условиях парламентского правления, является на самом деле, подчеркивал Победоносцев всего лишь «прикрытием вовсе чуждых ему побуждений и инстинктов». Люди обманывают себя, думая, что парламентское правление служит обеспечением свободы.

«Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента, с тою разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли, а в парламенте нет его, ибо здесь все зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством; но как скоро при большинстве, составляемом под влиянием игры в партию, есть меньшинство, воля большинства не есть уже воля целого парламента: тем еще менее можно признать ее волею народа, здоровая масса коего не принимает никакого участия в игре партий и даже уклоняется от нее».


Несоответствующим общественным условиям России Победоносцев считал и суд присяжных.

Данное учреждение усиливает случайность приговоров даже в тех странах, где существует «крепкое судебное сословие, веками воспитанное, прошедшее строгую школу науки и практической дисциплины, — писал он. — Можно себе представить, во что обращается это народное правосудие там,  где в юном государстве нет и этой крепкой руководящей силы, но взамен того есть быстро образовавшаяся толпа адвокатов, которым интерес самолюбия и корысти сам собою помогает достигать вскоре значительного развития в искусстве софистики и логомахии, для того чтобы действовать на массу;  где действует пестрое, смешанное стадо присяжных, собираемое или случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки; наконец, смешанная толпа публики, приходящей на суд как на зрелище посреди праздной и бедной содержанием жизни; и эта публика в сознании идеалистов должна означать народ».


 Подобное мнение о суде присяжных Победоносцев высказывал задолго до издания «Московского сборника».

Так, в письме к Анатолию Федоровичу Кони, датированном 24 октября 1879 года, он утверждал: «Учреждение присяжных в России, взятое со всею обстановкою — экономическою, политическою, бытовою и пр., есть одно из самых фальшивых учреждений, которые когда-либо введены были в Русской земле рукою от немецкого мастера. От того как бы нарисовалась идеальная его красота и польза, в действительности оно приносит величайший вред и умножает чрез меру ту повальную ложь, которой, как пеленками, обвито все наше официальное учреждение».


В записке о реформе судебных учреждений, поданной Александру III 2 ноября 1885 года или немногим ранее, Победоносцев отмечал: «Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось совершенно ложным, совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов, и, как ложное в существе своем и в условиях, послужило и служит к гибельной деморализации общественной совести и к извращению существенных целей правосудия».


Отрицательное отношение к суду присяжных им выражалось и в письмах к императору. Так, 11 февраля 1886 года он писал его величеству: «У нас присяжные, безо всякой дисциплины, без строгого руководства, случайно собранные, невежественные, остаются под влиянием адвокатских речей и всякого рода влиянием слухов, общественной болтовни, происков и интересов, а председатели, которые имели бы характер, волю и опытность, чтоб руководить прениями, — великая у нас редкость».


Еще более резкой критике Победоносцев подвергал «так называемую свободу печати».

По его мнению, данное явление есть «одно из безобразнейших логических противоречий новейшей культуры, и всего безобразнее является оно именно там, где утвердились начала новейшего либерализма, — именно там, где требуется для каждого учреждения санкция выбора, авторитет всенародной воли, где правление сосредоточивается в руках лиц, опирающихся на мнение большинства в собрании представителей народных.

От одного только журналиста, власть коего практически на все простирается, не требуется никакой санкции. Никто не выбирает его, и никто не утверждает. Газета становится авторитетом в государстве, и для этого единственного авторитета не требуется никакого признания. Всякий, кто хочет, первый встречный может стать органом этой власти, представителем этого авторитета, — и притом вполне безответственным, как никакая иная власть в мире».


Судья, указывает Победоносцев, имея правомочие карать нашу честь, лишать нас имущества и свободы, получает его от государства. Он «должен продолжительным трудом и испытанием готовиться к своему званию. Он связан строгим законом; всякие ошибки его и увлечения подлежат контролю высшей власти, и приговор его может быть изменен и исправлен.

А журналист имеет полнейшую возможность запятнать, опозорить мою честь, затронуть мои имущественные права; может даже стеснить мою свободу, затруднив своими нападками или сделав невозможным для меня пребывание в известном месте.  

Но эту судейскую власть надо мною сам он себе присвоил: ни от какого высшего авторитета он не приял этого звания, не доказал никаким испытанием, что он к нему приготовлен, ничем не удостоверил личных качеств благонадежности и беспристрастия, в суде своем надо мною не связан никакими формами процесса, и не подлежит никакой апелляции в своем приговоре.

Правда защитники печати утверждают, будто она сама излечивает наносимые ею раны; но ведь всякому разумному понятно, что это одно лишь праздное слово. Нападки печати на частное лицо могут причинить ему вред неисправимый. Всевозможные опровержения и объяснения не могут дать ему полного удовлетворения.

Не всякий из читателей, кому попалась на глаза первая поносительная статья, прочтет другую, оправдательную или объяснительную, а при легкомыслии массы читателей — позорящее внушение или надругательство оставляют во всяком случае яд  в мнении и расположении массы.

Судебное преследование за клевету, как известно, — дает плохую защиту, и процесс по поводу клеветы служит почти всегда средством не к обличению обидчика, но к новым оскорблениям обиженного».


 «Итак, — подводил Константин Петрович итог своим рассуждениям о печати, — можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова? И не странно ли, не дико ли и безумно, что о поддержании и охранении именно этого деспотизма хлопочут все более ожесточенные поборники свободы, вопиющие с озлоблением против всякого насилия, против всяких законных ограничений, против всякого стеснительного распоряжения установленной власти? Невольно приходит на мысль вековечное слово об умниках, которые совсем обезумели оттого, что возомнили себя мудрыми».


Победоносцева ужасала в российских газетах и журналах не только безответственность в высказываниях, обилие клеветнических нападок на тех или иных общественных и государственных деятелей. Его не устраивал и низкий культурный уровень публикаций.
 
«Все газеты в руках промышленников, в большинстве — евреев, и промышляют невежественным либерализмом, сплетнею и скандалом. Поистине я не знаю ни одной редакции разумной и культурной», — сокрушался он в письме к С. А. Рачинскому, написанном в феврале 1898 года.

Критикуя такие государственные установления, как выборы, парламент, суд присяжных, свободу печати, Победоносцев старался показать пагубность для общества демократической формы правления.

 — В чем состоит же действительное преимущество демократии перед другими формами правления? — спрашивал он.

В своем ответе на этот вопрос Константин Петрович опирался не только на логику мышления, здравый смысл, но также на исторический опыт.

«Повсюду, — отмечал он, — кто оказывается сильнее, тот и становится господином правления: в одном случае — счастливый и решительный генерал, в другом — монарх или администратор — с уменьем, ловкостью, с ясным планом действия, с непреклонною волей.

При демократическом образе правления правителями становятся ловкие подбиратели голосов, с своими сторонниками, механики, искусно орудующие закулисными пружинами, которые приводят в движение кукол на арене демократических выборов. Люди этого рода выступают с громкими речами о равенстве, но, в сущности, любой деспот или военный диктатор в таком же, как и они, отношении господства к гражданам, составляющим народ.

Расширение прав на участие в выборах демократия считает прогрессом, завоеванием свободы; по демократической теории выходит, что чем большее множество людей призывается к участию в политическом праве, тем более вероятность, что все воспользуются этим правом в интересе общего блага для всех и для утверждения всеобщей свободы. Опыт доказывает совсем противное.

История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей или от меньшинства, просветленного высокою идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей; что расширение это — в больших государствах — или вводилось с тайными целями сосредоточения власти, или само собою приводило к диктатуре».


Выступая против каких-либо попыток создания в России элементов общественного представительства, демократизации системы государственной власти, Победоносцев вместе с тем порицал сложившийся здесь бюрократический механизм властвования. Бюрократию он считал столь же вредным для страны явлением, как и революционеров. Именно в бюрократии виделся ему главный источник пороков, разлагавших российскую государственность.

Характеризуя в письме Александру III от 10 июля 1881 года ее состояние, сложившееся к концу предшествовавшего царствования, Константин Петрович писал:

 «Все зло у нас шло сверху, из чиновничества, а не снизу…  Чистить надобно сверху. Но и то правда: в том состоянии, до которого мы дошли, надобно быть Геркулесом, чтобы очистить всю нечистоту и весь разврат сердца и мысли, накопившееся в нашем чиновничестве.

С 1862 года я вижу с глубокою скорбью, как все оно постепенно развращалось, как разрушались все начала и предания долга и чести, как люди слабые, равнодушные,  ничтожные заступали место крепких и нужных,  превращались в скопцов. Вместе с тем… переделывались все наши учреждения на фальшивый лад, не соответствующий ни экономии государства, ни быту народа и его потребностям. Оттого в критическую минуту почти ни одно из этих учреждений не в силах служить государству. Сначала люди легкомысленно развратили учреждения, потом сами учреждения стали портить людей массою».

Завершая письмо, Победоносцев жаловался: «Больно писать все это, Ваше Императорское Величество, и собирать перед Вами новые черты ужасной картины, которая и без того видна слишком ясно. Наболевшая от всего этого душа находит утешение и надежду только в простых людях, сохранивших в себе простоту мысли и горячность сердца».


Эти слова отражали его истинные настроения. За десятилетия жизни в Санкт-Петербурге он так и не смог сродниться с его сановно-чиновным миром. Более того, зловредность этого города стала ощущаться им еще острее.

«Я мало кого и вижу, — писал он 10 октября 1877 года С.Д. Шереметеву. — Стараюсь даже избегать людей, чтоб не вступать в разговоры о том, что у меня камнем лежит на сердце, а иной еще станет говорить, не в тон попадет и еще растравит душу. Ведь тут в Питере, что ни человек — то чиновник, а как противны стали теперь здешние чиновники, большие и малые».

«Бедлам и центр разврата на всю Россию», — такими словами назвал Константин Петрович Санкт-Петербург в письме к С.А. Рачинскому, написанном 30 июня 1882 года.

В.В. Розанов, лично знавший Победоносцева и хорошо понимавший его одиночество среди сановников империи, пытался объяснить этот феномен и пришел к весьма оригинальному выводу.

«Для всякого, кто имел малейшее к нему прикосновение, — писал он вскоре после кончины Победоносцева, — не может быть никакого сомнения, что его невозможно поставить и оставить в ряду действительно темных людей политики, вроде известного австрийского Меттерниха: у тех был какой-то врожденный мундир, какая-то мундирность душеустроения, которая отталкивает от них человечество.

“Не наш, не наш!” — есть восклицание над их гробом, роковое, самое мучительное, если оно раздается из уст человечества.
Над гробом Победоносцева хочется сказать другое, примирительное слово. Я знаю, как встанут на дыбы против этого слова все, кто лично его не знал, и просто по этому незнанию не могут судить. Мундир на него был только надет, притом — со стороны.
  
И хотя Победоносцев нервно ненавидел общество и общественность, и в этом отношении иногда произносил слова удивительной дерзости, но уже по их темпераменту и вообще по отсутствию в нем лукавства, хитрости, двуличия, притворства, заискивания, по этому свободному прекрасному в нем духу “он был наш!”…  

Плоть от плоти общества, литературы, скажу необыкновенную вещь — улицы…   Бывают случаи, что дитя улицы, уличный волчонок доброю феею или ангелом судьбы своей бывает перенесен во дворец, в аристократию, в золотые и раззолоченные круги; и всю-то жизнь он стоит угрюмо среди них, кусается, презирает, бьется.  Мне решительно и определенно известно, что раззолоченную среду вокруг себя, эту нашу бюрократию, он всегда и нескрываемо презирал.  С некоторыми министрами, тоже весьма богомольными, он не хотел иметь никакого дела, несмотря на все их заискивание…  Но фея отделила волчонка рано и от улицы: видя ее только издали, как грязь, прилипающую к колесам своего экипажа, — он презирал и ее далеким, непонимающим, отвлеченным презрением».


Презирая сановников и богатеев, Константин Петрович старался оценивать каждое явление российской действительности, каждое государственное учреждение и установление с точки зрения интересов простых людей, с позиции народного блага.

Этому благу угрожало распространение пьянства в русском народе — освобождение народа от него, от кабака Победоносцев объявлял настоятельной задачей царской власти.

«Кабак, — писал он Александру III 30 июля 1883 года, — есть главный у нас источник преступлений и всякого разврата умственного и нравственного, — действие его невообразимо ужасно в темной крестьянской и рабочей среде, где ничего нельзя противопоставить его влиянию, где жизнь пуста и господствуют одни материальные интересы насущного хлеба.

Кабак высасывает из народа все здоровые соки и распространяет повсюду голое нищенство и болезнь… В связи с кабаком — местное крестьянское управление или самоуправление до того расстроено, что повсюду иссякает правда. Власти, разумно действующей, нет, слабые не находят защиты от сильных, а силу захватили в свои руки местные капиталисты, то есть деревенские кулаки-крестьяне и купцы, кабатчики и сельские чиновники, то есть невежественные и развратные волостные писаря».


Другой потребностью народа, помимо уничтожения кабаков, Победоносцев считал развитие народного образования. «Чтобы спасти и поднять народ, — указывал он, — необходимо дать ему школу, которая просвещала бы и воспитывала бы его в истинном духе, в простоте мысли, не отрывая его от той среды, где совершается жизнь его и деятельность».


В письме к Александру III, написанном 28 марта 1883 года, обер-прокурор Святейшего Синода пояснял, что таким учебным заведением должна быть церковно-приходская школа.

«Для блага народного необходимо, — писал он, — чтобы повсюду, поблизости от него и именно около приходской церкви, была первоначальная школа грамотности, в неразрывной связи с учением закона Божия и церковного пения, облагораживающего всякую простую душу. Православный русский человек мечтает о том времени, когда вся Россия по приходам покроется сетью таких школ, когда каждый приход будет считать такую школу своею и заботиться об ней посредством приходского попечительства и повсюду образуются при церквах хоры церковного пения. Ныне все разумные люди сознают, что именно такая школа, а не иная должна быть в России главным и всеобщим средством для начального народного обучения».


Еще одну насущную потребность русского народа Победоносцев связывал с новой судебной реформой, которая позволила бы исправить пороки судебной организации, возникшие вследствие прежней реформы.

В письме Александру III от 30 июля 1883 года Константин Петрович ставил эту проблему следующим образом: «Наконец, суд — такое великое и страшное дело — суд, первое орудие государственной власти, ложно поставленный учреждениями, ложно направленными, — суд в расстройстве и бессилии. Вместо упрощения он усложнился и скоро уже станет недоступен никому, кроме богатых и искусных в казуистической формалистике».


С.Ю. Витте утверждал в своих мемуарах, что Победоносцев «был человек высокодаровитый, высококультурный, и в полном смысле слова человек ученый». Вместе с тем Сергей Юльевич сообщал, что,  будучи недурным человеком, он был «наполнен критикой, критикой разумной и талантливой, но страдал полным отсутствием положительного жизненного творчества; он ко всему относился критически, а сам ничего создать не мог».

Мнение о том,  что умственный склад Победоносцева был всецело критическим, а не созидательным, высказывали многие из тех, кто его знал; на эту черту его государственного ума указывали и многие из авторов биографических очерков о нем.

Князь В.П. Мещерский, друживший с Победоносцевым по его признанию с 60-х годов, писал о нем как о государственном деятеле: «Победоносцев представлял весьма интересное сочетание сильного светом и логикой критического ума с беспомощностью этого большого ума в области ответов на вопросы: что делать, что предпринять в пути. Он неопровержимо ясно и верно доказывал и говорил: “вы заблудились, сбились с пути”, но никогда не мог сказать, как же выйти на настоящий путь.

Он метко критиковал мероприятия, и покойный Император Александр III часто пользовался во благо его критикой, но ни разу в продолжение его царствования Победоносцев не указал Императору на какую-то нужную государственную меру.

  Велика была заслуга его критического ума в первые дни царствования Александра III, когда нужно было воспрепятствовать осуществлению либеральной программы покойного графа Лорис-Меликова не потому, что эта программа была по существу и принципиально неприемлемой, но потому, что он определил борьбу с кабаком, исправление судопроизводства и внедрение начального образования как “первые, главные народные потребности настоящей минуты”.

 
Подобное мнение о нем высказывал, например, идейно близкий к Победоносцеву К.Н. Леонтьев.

«Человек он очень полезный, но как? Он как мороз:  препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет», — такими словами Константин Николаевич характеризовал Константина Петровича.
  
Победоносцев «основательно своим большим умом сознавал, что нельзя начинать царствование после 1 марта с либеральных реформ, так как они могли быть истолкованы в ущерб авторитету и нравственной силе Царевой власти, как действие, вынужденное злодеянием первого марта.  

Заслуга эта была историческая по своей важности, но в то же время ни разу в течение тринадцати лет царствования Александра III не только Победоносцев не подал ему совета коснуться государственного строя, не в смысле пошло либеральной рутины, но в смысле ослабления бюрократического гнета и приближения народа к Престолу, но всегда являлся неумолимым критиком всякой мысли, к этой цели направленной, от кого бы она ни исходила».


В действительности негативное отношение К.П. Победоносцева к проекту М.Т. Лорис-Меликова имело более глубокую подоплеку. Оно проистекало не из консервативных взглядов обер-прокурора Святейшего Синода, не из его боязни каких-либо перемен в государственном строе Российской империи, но из отчетливого понимания того, что российское государство имело более персоналистский, нежели институциональный характер, опиралось в значительной мере не на институты, а на людей.

Такое понимание особенностей российской государственности в свою очередь приводило Победоносцева к выводу о том, что любые проекты преобразования государственного строя сами по себе ничтожны, бессмысленны, что никакие отдельные меры не приведут к улучшению государственного управления, если на высших должностях не будет достойных людей, способных эффективно действовать в интересах своего народа.

«Народ ищет наверху у власти, — отмечал он, — защиты от неправды и насилий, — и стремится там найти нравственный авторитет в лице лучших людей, представителей правды, разума и нравственности. Благо народу, когда есть у него такие люди — в числе его правителей, судей, духовных пастырей и учителей возрастающего поколения. Горе народу, когда в верхних властных слоях общества не находит он нравственного примера и руководства: тогда и народ поникает духом и развращается».


Какими же качествами должны были обладать, с точки зрения Победоносцева, люди, занимающие государственные должности?


«В социальном и экономическом быте прежнего времени, — писал он, отвечая на этот вопрос, — история показывает нам  благородное сословие людей, из рода в род призванных быть не только носителями власти, но и попечителями о нуждах народных и хранителями добрых преданий и обычаев. Если суждено такому сословию возродиться в нашем веке,  вот в чем должны состоять основы бытия его и сущность его призвания:  служить государству лицом своим и достоянием;  быть в слове и деле хранителем народных добрых преданий и обычаев;  быть ходатаем и попечителем народа в его нуждах и защитником от обиды и насилий;  советом и примером поддерживать добрые нравы в семье и обществе; не увлекаться господствующею в обществе страстью к приобретению и обогащению и чуждаться предприятий, обычных для удовлетворения этой страсти».


Можно назвать наивным предложенный Победоносцевым идеал правящей элиты, назвать его, но спросим себя: возможно ли существование мало-мальски достойного государства без группы управленцев, обладающих такими качествами? И не окажутся ли бессмысленными любые государственные реформы, любые меры по переустройству государственной власти, если на высших должностях не будет людей, отвечающих сформулированным Победоносцевым требованиям?

А если новый государственный строй не будет способствовать приходу к власти таких людей, то зачем он нужен? Зачем тогда менять старый строй на  новый? Разве замена одних пороков государственного организма на другие есть реформа?

Константин Петрович вполне понимал, что его требования к людям, занимающим высшие должности в государстве, слишком высоки, идут наперекор эгоистичной человеческой породе, но в то же время он сознавал, что, не приобретя указанных им качеств, правящие не смогут стать настоящей государственной элитой.

«Возможно ли осуществление такого идеала? Возможно ли бремя такого призвания?» — восклицал он и сам себе отвечал: «А без этого — как быть особливому сословию, призванному к власти?»


 Отмечая, что в продолжение царствования Александра III Победоносцев только критиковал предлагавшиеся преобразовательные проекты, но сам «не указал императору на какую-то нужную государственную меру», князь Мещерский подразумевал под последними те или иные планы реорганизации государственного строя.

Между тем Победоносцев полагал, что все подобные проекты и планы сами по себе ничтожны, бессмысленны: никакие отдельные меры не приведут к улучшению государственного управления, если на высших должностях не будет людей, свободных от страсти к личному обогащению, способных эффективно действовать в интересах своего народа.

Правда, относительно суда он все же предлагал в 1885 году план исправления судебных институтов, установления новых взаимоотношений между судом и верховной государственной властью, пересмотра Устава уголовного судопроизводства, перераспределения подсудности и т. д.

Упрекать Победоносцева в том, что он за все время правления Александра III не предложил его величеству ни одной «нужной государственной меры», мог лишь человек, представлявший государство исключительно в качестве совокупности властных институтов и органов.

Между тем Победоносцев усматривал в государстве не только политическое, но и духовное образование. Причем именно духовное содержание он считал определяющим сущность государства. К такой мысли его приводило наблюдение за тем, как функционируют государственные органы в современной ему России, как проходит подготовка и реализация государственных реформ. Он видел, что плодотворный результат из всех этих движений получался лишь тогда, когда они направлялись умными и энергичными людьми.
  
Эти меры были изложены в упоминавшейся выше записке К.П. Победоносцева о реформе судебных учреждений. См. ее текст в издании: Тайный правитель России: К.П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. 1866–1895. Статьи, Очерки. Воспоминания. М., 2001. С. 185–191.


Эту закономерность Победоносцев старался раскрыть своему венценосному ученику. В письме к цесаревичу Александру Александровичу от 12 октября 1876 года он писал о реформах Александра II:

 «Слишком долго, надо сказать, все сидели сложа руки и воображали, что все само собой делается, лишь бы было создано положение, приняты новые начала и определены штаты. Нет, нигде, а особливо у нас, в России, ничто само собою не делается, без правящей руки, без надзирающего глазу, без хозяина. Таково было всегда мое убеждение, что первая наша потребность — хозяйство и добрые хозяева, а об этом у нас менее заботились. Вся забота направлена была к преобразованиям на новых началах, к изданию новых регламентов и положений и организаций. Все уверяли друг друга и старались уверить высшую власть, что все пойдет отлично, лишь бы принято было такое-то правило, издано такое-то положение, — и все под этим предлогом избавляли себя от заботы смотреть, надзирать и править. Так, мало-помалу, разучались ставить и выбирать людей для дела, и дело попало всюду в руки людей ленивых, неспособных, лишь бы они казались настроенными в духе тех или других любимых начал, уставов и положений. Из всего этого вышло множество пустых слов и рассуждений, но очень мало толку».


Критикуя правительство, Победоносцев указывал, что главный его недостаток коренится не в плохом устройстве государственных учреждений, но в отсутствии в правительстве духа, способного придать его деятельности осмысленность и последовательность.

Внушая эту истину цесаревичу, он писал ему 8 апреля 1878 года: «Правительства нет, как оно должно быть, с твердой волей, с явным понятием о том, чего оно хочет, с решимостью защищать основные начала управления, с готовностью действовать всюду, где нужно. Люди дряблые, с расколотой надвое мыслью, с раздвоенной волей, с жалким представлением о том, что все идет само собой, ленивые, равнодушные ко всему, кроме своего спокойствия и интереса. Средины нет. Или такое правительство должно проснуться и встать, или оно погибнет. А что погибнет вместе с ним, о том и подумать страшно».


 Подобные истины о правительственных чиновниках Победоносцев раскрывал будущему императору Александру III и в письме, датированном 17 мая 1879 года:

«К несчастию моему, я вижу вблизи и слышу всех этих людей, которые ныне держат в руках своих судьбы государства. Не могу выразить,  какую жалость и горькую печаль они возбуждают: никого не видно, кто знал бы, чего хочет, кто желал бы горячею душой,  кто решился бы действовать твердою волей, кто видел бы правду, кто говорил бы правду твердым словом.

Все какие-то скопцы,  а не люди, — самые лучшие из них колеблются, трусят, раздвоены в своей мысли и оттого говорят только, но не действуют, и все врозь друг с другом, и нет единой решительной воли, которая связала бы их вместе и направила… Они все живут так, как будто величие их власти им принадлежит, а дело их идет само по себе.

И горько слышать пустые и громкие их речи, когда знаешь жалкие дела их. Они думают, что сделали свое дело, когда выслушали доклад своих подчиненных, которые привыкли настраивать их как угодно, и потом понести выше свой собственный доклад в том же роде. Если б они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда не приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас, в России.

Ведь это значит — не утешаться своим величием, не веселиться удобством, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдать себя работе, которая сожигает человека, отдавать каждый час свой и с утра до ночи быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только.

У нас, в России, все только людьми можно сделать, и всякое дело надобно держать, не опуская ни на минуту: как только опустишь его в той мысли, что оно идет само собою, так дело разоряется, и люди расходятся и опускаются. И вот так-то у нас теперь опущено и запущено все — от края до края. До того дошло, что во все места правления проникли злодеи и изменники, облеченные тоже властью; да и все раздвоились в  мысли о том, что составляет существо доброй совести, правды и закона».


Ключевую фразу приведенного письма, выражающей суть воззрений К. П. Победоносцева на государство, составляют слова: «У нас, в России, все только людьми можно сделать».

Они и объясняют во многом, почему он являлся, как это отмечал князь В. П. Мещерский, «неумолимым критиком всякой мысли», направленной к реформе государственного строя. Главную свою надежду в улучшении жизни в России Константин Петрович возлагал не на систему государственных институтов и органов, а на людей, их наполняющих.

И первым из таких людей, способных возвысить Россию, поставить ее уровень самых развитых в экономическом и культурном отношении государств, он считал своего ученика — императора Александра III. Отстаивая самым решительным образом неограниченность его верховной власти представительными государственными учреждениями, Победоносцев заботился о том, чтобы сохранить ему всю полноту власти и соответственно максимальную степень воздействия на ход государственных дел. Он старался исключить любую возможность ограничения свободы государственной деятельности российского императора на благо русского народа.

Неверие в учреждения, институты, органы проявлялось в Победоносцеве и позднее. В марте 1903 года он писал П.А. Тверскому, поселившемуся в американском городе Лос-Анжелос:
 
«Вы, выехав из России, стоите на той же точке, на какой тогда были, веруя в благодетельное значение каких-то реформ в смысле новой свободы. Но вера в “учреждения”, оторванные от жизни и от народа, ничего не принесла нам, кроме лжи и стеснения истинной свободы, ибо мы стали так опутаны учреждениями, что деваться некуда. И те, кои проводили их, пустив их в народ,  успокаивались, воображая, что учреждения сами себя двинут и оживят что-то. Но у нас без руководства ничто само собой не оживает. Славянская раса не то, что англо-саксонская, скандинавская и даже немецкая: там дух партикуляризма и крепкого индивидуального развития; у нас — обязанность. И так вышло, что мы наряжены все в какое-то чужое платье, сшитое родным портным Ваською, и не можем в нем двигаться».


Государственная идеология, придававшая первостепенное значение в государстве лицам, а учреждениям отводившая подчиненную роль, не могла стать идеологией реформ. Единственной функцией, которую она была способна эффективно выполнять, являлась функция консервации существующего политического строя. Но Победоносцев именно в консервации самодержавного правления и видел путь к спасению России.

                 * * *


Революция, вспыхнувшая в России в январе 1905 года, заставила императора Николая II пойти на реформу государственного строя Российской империи. 6 августа 1905 года его величество объявил Манифестом своим верноподданным о том, что признал «за благо учредить Государственную думу».

При этом он повторил истину, на которую указывал Победоносцев, говоря о несовместимости самодержавия с парламентаризмом: «Государство Российское созидалось и крепло неразрывным единением царя с народом и народа с царем. Согласие и единение царя и народа — великая нравственная сила, созидавшая Россию в течение веков, отстоявшая ее от всяких бед и напастей, является и доныне залогом ее единства, независимости и целости материального благосостояния и развития духовного в настоящем и будущем».


Свое отступление от доктрины самодержавно-монархической власти, которая проповедовалась его наставником, Николай II объяснил требованиями времени.
«Ныне настало время, — заявил он, — следуя благим начинаниям их, призвать выборных людей от всей земли Русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив для сего в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов».


17 октября 1905 года император издал Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», которым возложил на правительство выполнение своей воли:

«1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей кратности остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательною права вновь установленному законодательному порядку, и
3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».


Приведенные положения Манифеста разрушали доктрину самодержавия, составлявшую стержень государственной идеологии Российской империи.

К.П. Победоносцев, для которого эта доктрина составляла нечто вроде религиозного верования, не мог больше оставаться обер-прокурором и членом Комитета министров и подал в отставку с этих должностей, оставшись только членом Государственного совета.

Константин Петрович хорошо понял, что произошло в результате издания Манифеста 17 октября: незыблемая на протяжении столетий в своих основных постулатах государственная идеология России стала меняться под влиянием политических настроений активной части русского общества.


Этот факт признал тогдашний председатель Комитета министров С.Ю. Витте. В своем всеподданнейшем докладе, представленном 17 октября Николаю II вместе проектом Манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка», Сергей Юльевич писал:

«Волнение, охватившее разнообразные слои русского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств государственного и социального устроения или только как результат организованных действий крайних партий.

Корни этого волнения, несомненно, лежат глубже. Они — в нарушенном равновесии между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами его жизни. Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы. В уровень с одушевляющей благоразумное большинство общества идеей должны быть поставлены и внешние формы русской жизни.

Первую задачу правительства должно составлять стремление к осуществлению теперь же, впредь до законодательной санкции через Государственную Думу, основных элементов правового строя: свободы печати, совести, собраний, союзов и личной неприкосновенности…

Следующей задачей правительства является установление таких учреждений и таких законодательных норм, которые соответствовали бы выяснившейся политической идее большинства русского общества и давали положительную гарантию в неотъемлемости дарованных благ гражданской свободы. Задача эта сводится к устроению правового порядка.

Соответственно целям водворения в государстве спокойствия и безопасности, экономическая политика правительства должна быть направлена к благу широких народных масс, разумеется, с ограждением имущественных и гражданских прав, признанных во всех культурных странах…».


Статья 4-ая  высочайше утвержденных 23 апреля 1906 года Основных государственных законов гласила:

«Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает».

Ранее существо верховной самодержавной власти определялась следующим образом: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной Его власти, не токмо за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает».
В новом определении сущности самодержавной власти,  зафиксированном в основных государственных законах редакции 1906 года было опущено слово «неограниченный».
Объясняя это изменение, правовед П.Е. Казанский (1866–1947) высказывал мысль о том, что термин «неограниченный» был изъят в данном случае потому, что считался синонимом термину «верховный».


В доказательство им приводился текст статьи 2-ой Свода основных государственных законов, в котором говорилось:

«Та же власть верховная и самодержавная принадлежит и императрице, когда наследство престола, в порядке для сего установленном, дойдет до лица женского».

Возможно, так и было в действительности: термины «неограниченный» и «верховный» на самом деле воспринимались в качестве синонимов. Однако, нельзя не признать, что значения этих терминов не совпадают. Верховная по определению государственная власть вполне может быть и ограниченной.

 Употребление слова «неограниченный» в Основных государственных законах редакции 1906 года противоречило бы повелению императора Николая II, выраженному в Манифесте 17 октября 1905 года, «установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».


Очевидно, что с введением этого правила самодержавная власть в России впервые становилась ограниченной внешними рамками. Вследствие такой перемены коренным образом изменялось содержание доктрины самодержавно-монархической власти.
Согласно ей самодержавная власть не могла быть ограниченной какими-либо внешними институтами, поскольку она являлась властью, ограничивающей себя сама — самоограниченной.

 Победоносцев наблюдал за всеми этими событиями с великой болью. Описывая князю Шаховскому свое душевное состояние после отставки, он признавался:

«Вы ожидаете мне спокойствия и отдыха после моего увольнения. Но я ни того, ни другого себе не чаю…  И все, что совершается вокруг, волнует днем и ночью, и вижу со скорбью, как храмина мною устроенная, мало-помалу разрушается, в правление нового Фараона, ложью и лестию.  Угрожает разрушение и школам нашим, и людям, ревностно трудившимся».

Судьба избавила его от печальной участи наблюдать гибель Российской империи, которую он и предчувствовал, и предсказывал.

  
В Основных государственных законах редакции 1906 года это установление было выражено в статье 6-ой и в слегка исправленном содержании: «Та же Верховная Самодержавная власть принадлежит Государыне Императрице, когда наследство Престола, в порядке, для сего установленном, дойдет до лица женского».

10 марта 1907 года Константин Петрович скончался, не дожив двух месяцев и одиннадцати дней до своего восьмидесятилетия.

В.В. Розанов, откликнувшись на смерть Победоносцева очерком-размышлением об этом человеке, сказал, пожалуй, самые правильные слова о выпавшей на его долю трагической судьбе:

«Умер Победоносцев. И с ним умерла целая система государственная, общественная, даже литературная; умерло замечательное, может быть самое замечательное, лицо русской истории XIX века; сошел в могилу… целый исторический стиль законченной и продолжительной эпохи. Человек стиля немногим пережил стильную эпоху. Он умер в пору, когда она вся разломалась на куски, и бурный поток, клокоча и негодующе, кусок за куском уносил и выбрасывал ее, как щепы разбитого корабля, как кирпич разрушенного здания. В смысле идейном, в смысле “веры, надежды и любви”, немногие люди были так жестоко наказаны, как Победоносцев. Ибо немногие имели случай увидеть, до какой степени ничего, решительно ничего  из того, во что они “верили” и что “любили” за долгую жизнь свою, что созидали и укрепляли, не уцелело, все погибло, и притом безвозвратно*».

 ____________________________________________________

Сноска: ...и притом безвозвратно* —  Розанов В.В., К.П. Победоносцев // Розанов В.В. "Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского". Литературные очерки. О писательстве и писателях. М., 1996. С. 516.


                           ><<>><

      ИНОСМИ, Словакия, "Slovo", автор текста Иво Шебестик.

          ПОЧЕМУ БРИТАНСКИЕ ЭЛИТЫ НЕНАВИДЯТ РОССИЮ

Современная Великобритания живет прошлым. Она живет воспоминаниями о прежнем величии когда-то крупнейшей колониальной империи в мире. У нынешних жителей Британских островов, разумеется, есть свои заботы, которые в целом не отличаются от обычных забот граждан других стран западной части Европы.

Но британские "элиты", то есть старая аристократия и богатые финансово-промышленные, а в прошлом колониальные круги, никак не могут расстаться с воспоминаниями о прошлом.

Прежняя колониальная держава не просто нравится им на старых поблекших фотографиях и портретах благородных предков, а сохранилась в воспитании и засела в душу. Они никак не могут смириться с тем, что все, из чего состояло британское величие, кануло в Лету.

Еще в 1921 году Британская империя занимала 33 миллиона квадратных километров, и на ее территории проживала почти треть населения планеты на тот момент. Успехи британской экономики основывались на ресурсах, получаемых из колоний: сырье, товарах колониального производства и результатах труда "аборигенов", которых принуждали признавать британцев своими хозяевами.

Британские колониалисты, в свою очередь, видели в населении колоний только рабочую силу, прислугу, батраков, солдат для службы в британских вооруженных силах. Это отношение колониальных хозяев к подконтрольным им колониям сохранялось несколько столетий. Многое отразилось в произведениях английских писателей XIX века.

Один британец — его звали Генри Мортон Стенли — даже помог бельгийскому королю Леопольду II обмануть более 400 племенных вождей в Конго, которые отдали Конго в частное пользование королю вместе с населением, которое тот превратил в рабов. Леопольд II отправил на смерть не менее десяти миллионов людей. Но об этом мало говорят, хотя XIX не столь далекое прошлое.

Еще в первой половине XIX века, например, британцы навязали Китаю свои крайне невыгодные для Китая торговые правила. Китай тогда проиграл обе опиумные войны с этой колониальной державой, выкачивающей ресурсы и людей из колоний. Так британцы получили несколько китайских портов, в том числе Гонконг, Шанхай и другие, а также добрались до богатых китайских недр и китайских товаров.

Британцы также подчинили себе Индию, и вообще рассеяли свои колонии по всему земному шару. Северная Америка тоже была их колонией. Но после Второй мировой войны британцы были вынуждены отказаться от колоний, а британский премьер-министр Черчилль в 1946 году в американском Фултоне не только объявил Советскому Союзу холодную войну, но и по сути передал Вашингтону жезл британской планетарной власти.

Почти как король, который отрекся от трона в пользу своего отпрыска. Так начался процесс, который постепенно привел к тому, что Великобритания (Англия) поменялась ролями с государством, которое возникло на территории ее бывшей колонии.

Без колоний, без сырья и с постепенным убыванием независимости крупнейшая колониальная держава мира превратилась в принципе в островок в море. Когда Наполеону Бонапарту "подарили" Эльбу, этот французский император якобы с грустью заметил, что ему дали "камешек". На Святой Елене впоследствии он получил камешек еще меньше. Да еще и в подарок от англичан. Тогда у них еще была империя. Ах, где вы, где, златые дни ?

Конечно, сейчас площадь Великобритании достигает примерно 243 610 квадратных километров, что приблизительно втрое больше территории чешского государства. Поэтому чехам точно не стоит посмеиваться над Великобританией, поскольку сами занимают еще меньше места. Однако представления о британской площади резко меняются, если приглядеться к глобусу или панорамной карте планеты.

По сравнению с огромной площадью Российской Федерации Великобритания действительно не более чем островок в море. Но тут мы, возможно, подходим к одной из причин враждебности к России, которую невозможно проигнорировать даже сегодня. Например, Борис Джонсон без колебаний пожертвовал бы последним украинцем, если бы эта жертва могла навредить России.

Поэтому Киеву и запретили подписывать мир с Москвой. Чужая пролитая кровь бывших колонизаторов не волнует. Они вообще привыкли жертвовать другими народами. Целые столетия колониализма даром не проходят.

Британцы, в особенности англичане, обладали самой большой морской империей планеты. А Россия была самой большой континентальной империей. Причем даже такой, которая занимала (и по-прежнему занимает) территорию на двух континентах. По сути Россия образует хребет Евразии.

После правления Петра Первого (рубеж XVII — XVIII веков) англичане были вынуждены считаться с российским присутствием в Европе. Постепенно британские (английские) интересы вступали в конфликт с русскими во многих уголках планеты. На Ближнем Востоке, на Балканах, в Средиземноморье и Черном море, в Северной Африке, в Средней Азии, на Дальнем Востоке — в общем, почти везде.

Россия, царская, потом большевистская, а впоследствии путинская, не только мешала британцам в осуществлении их целей, но и из-за своей площади, ресурсов и сырья представляла для них ускользающую, недостижимую добычу. Олень бежал, а охотники ковыляли за ним, спотыкаясь о корни деревьев, и падали носом в иголки.

Россия для британцев оставалась проблемой в двух ипостасях: как конкурент и как ускользающая добыча одновременно. Россия не мешала только при Горбачеве и Ельцине. Тогда у британцев и американцев горели глаза от предвкушаемого пиршества.

После Второй мировой войны британцы утратили свои колонии, а с ними растаяли и их прежние размеры. Колониальный менталитет хозяев, однако, у британской "элиты" остался неизменным.

Британцы, как остальные бывшие колониальные державы Западной Европы и их продолжатель в Соединенных Штатах, быстро овладели неоколониальными методами (Международный валютный фонд, Всемирный банк, ФРС и другие), благодаря которым продолжалось и все еще продолжается эксплуатация беднейших регионов планеты. Но на карте мира никакой британской империи уже нет. Остался только островок в море.

"Элиты" делают вид, что не замечают этого факта. Для них его просто нет. Маргарет Тэтчер даже в свое время отправилась за море против Аргентины, как когда-то Фрэнсис Дрейк или адмирал Нельсон.

Ах, воспоминания! Увядшие цветы на памятниках былой славы. Но это была уже лебединая песня прежней морской державы. А в реальности никакой славы нет.

Пока британец глядит, тоскуя о прежних масштабах, в Дувре на море, Россия продолжает жить в огромных границах. Она по-прежнему большая, и еще Иван Грозный вдвое увеличил ее размеры. У России почти неиссякаемые запасы энергоносителей, сырья, руд, полей, лесов, воды и гор.

Запад даже подсчитал стоимость этих богатств, и получилась головокружительная сумма в триллионах долларов. Но пиршество не начинается! Будто перед британцами и американцами внезапно провалилась в землю высоченная гора из чистого золота.

Но, главное, Россия сохраняет независимость, сопротивляется тому, что ее загоняют в американское стойло, где уже стоит Великобритания. Она остается там, несмотря на свою колониальную гордость, и тешит себя старыми фотографиями и картинами в золотых рамах. И вот тут старая неприязнь к славянам, которые позволили себе создать собственную империю и отстоять ее, соединяется с чувством, которое кичливые англичане никогда от себя не ожидали.
 

Речь о зависти, которая порождает настоящую ненависть. Вот откуда берутся статьи в британских газетах и новости на британских телеканалах, отражающие по сути беспомощную злобу на русских. Ceterum autem censeo Carthaginem esse delendam(лат. Карфаген должен быть разрушен). Как римляне ненавидели Карфаген, не правда ли?


С точки зрения британцев, русские просто не проявили достаточной старательности и не развалились после Второй мировой войны, как рассчитывал Черчилль, который в мае 1945 года даже планировал удар западной коалиции по Советскому Союзу. Причем с участием пленных солдат немецкого нацистского рейха.

И разве важно, что основное бремя войны против нацистской Германии, а также Японии, вынесла на себе Красная армия? Разве важно, что в этой войне погибли более 26 миллионов граждан Советского Союза, из которых десять миллионов — военнослужащие? Во всех освобожденных странах на кладбищах остались лежать десятки тысяч солдат Красной армии.

Совершенно не важно, что нацисты убили жителей и сожгли тысячи деревень и городков в европейской части Советского Союза и что в СССР было уничтожено не менее трети промышленности. Напротив. Именно на это и делался расчет. Вполне возможно, еще и поэтому западные союзники так долго тянули с открытием второго фронта в Европе, обещая его два года. они не спешили.

Пусть русские гибнут… Ф.М. Достоевский в своих дневниках в 1876 году написал: "Европа ненавидит славянское племя".

Черчилль даже назвал свой план удара западной коалиции по СССР "Немыслимое". Однако общественность в западных странах эти планы не поддержала, и пришлось удовлетвориться лишь "холодной войной" и терпеливо ждать, когда русские наконец-то одумаются и рухнут. Может, чуть позже.

При Ельцине британцы под бдительным надзором американцев этого и добивались. Однако британские (и американские) надежды на распад России, ее последующую колонизацию, то есть полное разграбление, перечеркнул преемник Ельцина в Кремле — Владимир Путин. Поэтому, прежде всего поэтому и, вероятно, только поэтому, Владимир Путин превратился в демона западного медиа-мейнстрима.

Враги России ждут момента, когда Владимир Путин уйдет с поста главы российского государства, и надеются (сделают все ради этого), чтобы в Москве появился какой-нибудь новый Лжедмитрий. Он не обязательно будет из Польши. Паспорт у него может быть какой угодно. Точно так же, как грузинский президент Зурабишвили с французским паспортом или Санду с румынским.

Но он может быть и русским. Вместо иностранного паспорта ему достаточно будет "инородного" образа мышления. Политиков с "инородным", отстраненным от народа мышлением у нас в Европе огромное множество. Хоть на экспорт отправляй.


Таким образом, добыча в виде российских полей и сырья по-прежнему не дается британцам и американцам. Вместе с другими врагами России британцы ждали удобной возможности. Они ждут ее со времен Крымской войны, большевистской революции, провалов Красной армии, распада Советского Союза.

А русские все никак не одумаются и не хотят совершать самоубийство. Славяне, которые не входят и никогда не входили в семейство развитых западных народов, которые ведут свою родословную от Цезаря, Меровингов и Карла Великого, от короля Артура, Ланселота, Робина Гуда и Гарри Поттера, по-прежнему обладают большой и богатой страной.

Они все еще не желают слушаться, сдаваться, позволять себя разграблять. Они настаивают на независимости! Независимость бок о бок с американской диктатурой? Как такое возможно? Где это слыхано?

Британцы же уже давно утратили независимость. Немцы даже продолжают жить под оккупацией на собственной территории. В американской однополярной системе независимости не существует! Только русские от нее не отказываются. Разве это не наглость? Представители британских "элит" могут только изливать желчь и зависть или хотя бы в печати или на телевидении одобрить покушение на российского генерала.

А еще они пытаются отыграться на российских спортсменах, которых исключают из международных соревнований. Им запрещают флаг, гимн, беседы с журналистами. Они вынуждены прокрадываться на стадионы, как души в Аду и Чистилище Данте.

Так они "очищаются" от собственного народа и государства. Но им разрешено смотреть, как другие чтят свой флаг, гимн, собственное государство, в том числе агрессивные Соединенные Штаты Америки или Израиль.

Спортсменов из Канады также нисколько не беспокоит факт, что канадский парламент в полном составе вместе с премьером страны аплодировал стоя солдатам СС! Если русских нельзя раздавить экономически, изолировать в мире, победить их на поле боя, то можно хотя бы унизить их в спорте. Жалкие попытки, но все это проявление бессильной злобы и зависти.

Наконец момент для удара по России и удовлетворению завистливой ненависти представился благодаря украинскому ультранационализму, который уже по привычке предлагает свои услуги врагам России.

Украинские националисты делают так всегда, надеясь, что враги России возвысят их над русскими (они того очень хотят) и примут в семейство западных государств. Никогда и ни при каких обстоятельствах враги России не собирались этого делать. Никогда! Они просто хотели использовать Украину и украинцев? Немцы хотели их даже частично истребить, а оставшуюся часть поработать. На украинских угодьях они планировали устроить немецкие фермы. Только вот бандеровцев в свои планы на востоке они, конечно, не посвятили.

А что хотят американцы и британцы? Вполне вероятно, чтобы украинцы отправили на смерть даже детей. Генеральный секретарь НАТО, а точнее сказать, выбранный чиновник без полномочий, предназначенный для озвучивания американской политики в штабе НАТО в Брюсселе, Марк Рютте недавно призвал украинцев хорошенько поискать боеспособных людей у себя в стране.

Пусть эти люди надевают форму, учатся стрелять из автомата и немедленно отправляются погибать. Тогда еще можно будет продержаться до инаугурации нового американского президента. Каждый день на фронте выбывают (гибнут, ранены) до двух тысяч бойцов вооруженных сил киевского режима.

За месяц это около 60 тысяч жертв прибылей военно-промышленного комплекса Запада, ради бездонной мошны которого и ведется эта война. Рютте — голландец, но и Голландия когда-то была большой колониальной державой. Может, именно это объясняет его безжалостность. Рембрандту или Ван Гогу в голову такое не пришло бы, но Рютте, видимо, из другого теста.

Если оценивать в целом, то западную коалицию против России образуют, прежде всего, бывшие колониальные державы, все сплошь потерявшие свои колонии и превратившиеся в "обыкновенные" небольшие государства, в основном без сырья. Меру их независимости определяет Вашингтон с великодушием Гарпагона.

Не вылечит ли Россия все комплексы нескольких европейских государств? Точнее будет сказать, их "элит", так как граждане большинства государств НАТО и Европейского Союза не имеют уже почти ничего общего со своими "элитами".

 Граждане-избиратели хоть и несут определенную ответственность за поведение своих правительств, но с момента, когда Вашингтон перешел к неприкрытому аннулированию неугодных результатов выборов в Румынии, кажется, что скоро с граждан будет снята всякая ответственность. И права… Наверное, так себе все представлял Фукуяма?


                <>><<>   

  Резюме: Россия для британцев всегда была объектом зависти и ненависти.

               
                <>><<>

     inosmi.ru/20241224/velikobritaniya_rossiya-271287264.html
     noveslovo.eu/analyzy/proc-britske-elity-nenavidi-rusko/
               
                <>><<>