Сашка. Часть третья. 26-30

                26

   Карантинщиков раскидали по отрядам. Процедура простая – в баню, а потом – кого куда. Сентель уморил гримасами воспитателя, чтобы оказаться вместе с Сашкой. Помогло ещё то, что воспитателем был добродушный парень.
   Второй отряд, куда направили Сашку и Сентеля, находился в середине нескольких бараков; здание  напоминало угол, в остриё которого встроено крыльцо. С правой стороны располагалась дверь. Она с шумом открылась, и из неё в горизонтальном положении, скользя животом по деревянному настилу, выпорхнул  мальчик. Сев на пол и приподняв штанину, он стал вытаскивать из коленки занозу. Первое впечатление от прибытия в отряд было получено. Сентель, порывшись в карманах, нашёл ржавую булавку и протянул её мальчику. Тот, посмотрев на Сентеля глазами, полными слёз, вскочил и исчез за дверью. Туда же вошёл молодой воспитатель, пальцем поманив за собой друзей. Он повёл их по коридору в комнату воспитателей. В ней стоял сумрак от табачного дыма. За столом вальяжно восседал знакомый Сашке сероглазый мужчина. Сашка испугался,  узнав  в  нём  того, кто их принимал. Это был Мишаня, который, как музыканты говорили, дружит с Молчаном.
   - Теперь давайте знакомиться, - сказал молодой воспитатель. - Меня зовите Юрием Пантелеевичем, а вот его, - он указал пальцем, - Михаилом Фёдоровичем, он в вашем отряде старший воспитатель, сам бывший колонист.
   - И что, змеёныш, кусаться будешь? - Посмотрел Мишаня на Сашку.
   - Нет,- мотнул головой Сашка.
   - Я уверен, потому что зубы я тебе выбью.
   На этом со знакомством предполагалось, видимо, закончить, но Сентиль скорчил уморительную рожу. Увидев её, Мишаня рассмеялся.
   - Где ты, Юра, эту образину нашёл? - спросил он сквозь смех. - Курить хочешь? - Он подал Сентелю папиросу.
   Улыбаясь, Сентель протянул за папиросой руку; пощёчина прозвучала громко, казалось, на окнах  зазвенели стёкла. Сентель уставился на Мишаню  распахнутыми широко глазами.
   - Чего смотришь? - прошипел Мишаня.
   - Шустрый ты, Мишаня Федя,- кривя улыбку, ответил Сентель.               
   Почувствовав в тоне сказанного издевательство, Мишаня выбежал из-за стола, как ужаленный, и, подскочив к Сентелю, рубанул его по спине ребром ладони. Сентель согнулся, но сразу выпрямился и, продолжая кривить рот в улыбке и глядя в глаза Мишани, крикнул:
   - Бей, Мишаня Федя, бей, может, ручку  отобьёшь.      
   - Тьфу! - плюнул ему в лицо Мишаня. - Гони их, Юра, в  седьмую секцию, потом ими займусь.
   Мальчишки пошли за Юрием Пантелеевичем в конец коридора. По обе его стороны  сквозь стёкла над дверьми просачивался тусклый свет, бликами ложась на стены. Запахло туалетом.
   - Это помещение всегда должно быть чистым, -  ехидно улыбнулся воспитатель, - иначе попадёте в немилость Михаилу Фёдоровичу. Занимаются его уборкой нарушители, так что думайте.
   Он остановился у крайней слева двери и открыл её со словами:
   - Ваша группа. Самая отпетая. И командира нет; скоро выберем.
   Ряды коек стояли не ровно. Откуда-то из  глубины  секции  появился  подросток.
   - Почему не докладываешь, а, дежурный? - строго спросил воспитатель.
   Подросток лениво подошёл ближе. Заспанное его лицо изобразило улыбку. Сашка обратил внимание, что ноги у мальчишки обуты в большие, явно не по размеру, ботинки. Воспитатель повторил вопрос. Подросток потянулся и, лениво зевнув, отвечал:
   - Ну, чё, нормально всё, никого нету, - он залез рукой под рубаху и почесал спину.
   - Акулов, - не повышая голоса, спросил воспитатель, - разве так докладывают?
   Подросток опустил руки по швам и промямлил:   
   - Дежурный по секции Акулов. Происшествий нет. Группа в школе.
   - Ну, ведь мог же, -  похвалил  воспитатель. -  Теперь  постель  прибери. И  хватит кимарить –  царство небесное проспишь, Акулов.
   Подросток, не слушая его, уставился на Сентеля, у которого скорчилась уморительная рожица, отражая внутреннее восприятие происходящего.
   - Чё уставился? - прошепелявил Сентель. – Слушай, чего говорят.
   Акулов, громко смеясь, пошёл заправлять постель. Воспитатель вслед ему крикнул, чтобы он показал новеньким их постели, и вышел за дверь. Сентель подошёл ближе к дежурному.
   - И чё смеялся? По носу хочешь?
   Он даже поднял руку, но в неё вцепился подбежавший Сашка:
   - Не задирайся! Скоро придут другие, навешают.
   - Вот, вот, получишь по хребту, - выкрикнул Акулов.
   Сентель отошёл. Акулов оказался не злопамятным. Он шустро сменил  рваные простыни на грязные, но целые, вытянув их из других постелей,  и поправил одеяла.
   - Бельё сменено, можете занимать, - доложил. - Сказав это, он засмеялся. – Пойдёмте, что-то покажу.
   Он вышел из комнаты и открыл дверь, что напротив.
   - Смотрите, какой порядок!
   Сказав это, он вошёл в комнату, пригласив туда остальных. Пол в комнате блестел, будто натёртый воском, ряды кроватей были выровнены - по струнке, постели заправлены аккуратно.
   - Видали! - воскликнул Акулов.
   - Тебе чего, Акула, надо? Кыш отсюда! – От  окна  отошёл  дежурный  группы с книгой в руке.
   - Мы только взглянуть, - буркнул Акулов, поспешно отступая к двери. - У них тепло: все окна в  порядке. - С завистью сказал в коридоре.
   Возвратившись в свою секцию, Сашка, внимательнее глянув на окна,  понял  зависть  Акулы: в их спальне не оказалось ни одного целого окошка,  стёкла из кусков, иные куски отклеились, и в дыры сквозило. Акула, – дать кличку с такой фамилией просто, - сел на кровать и вынул из-под рубашки чистое полотенце. Потом, покопавшись в кармане штанов, достал нож, переделанный из ножовочного полотна, и, взяв в зубы край  полотенца,  искромсал его.
   - Зачем полотенце испортил? - удивлённо спросил Сашка.
   - Было полотенце, а теперь портянки, - весело сказал Акула и, вытащив из ботинок чёрные от грязи ноги, начал оборачивать их. -  Теперь тепло и мягко. А полотенце это чужое: я стыбрил у них. – Он ткнул пальцем в сторону соседней секции.
   - И когда ты успел? - удивился Сашка.
   - Хочешь жить, вертись. Мишаня говорит: « Когда ходите в  баню,  пополняйте недостающее бельё, у чужих можно воровать». И мы пополняем. И за счёт нас пополняют. Вот так.  Давай покурим, пока тихо. Поскребём в карманах. У меня  газетка и спички есть.
   Предложение понравилось; все потрясли карманы,  махорки  набрали  на закрутку. Акула первый затянулся  и, передав цигарку Сентелю, пошёл к двери.
   - Буду на атасе, - пояснил. - Мишаня меня раз застукал, так заставил непотушенный бычок проглотить. Я щёку сжёг.
   - Ого, надымили. А если зайдёт кто-нибудь? -  Сашка,  перестав  курить, стал ладошкой разгонять дым.
   - Всегда бояться будешь? Докуривай, - ухмыльнулся Акула. – Но пора в столовку. Бежите  за мной! - Он, махнув  рукой, вылетел за дверь.

                27

   Выбежав из коридора на воздух, Сашка  догнал  мальчишек. Здание столовой примыкало к клубу, где проводили время музыканты: оттуда слышались звуки  трубы. Сентель хотел было направиться к двери столовой, но увидев, что Акула нырнул за угол здания, направился за ним. Чуть отдышавшись, Акула объяснил, что они опоздали, скоро Мишаня выведет отряд из столовой, и если их заметит, то может присоединить к отряду и за опоздание лишить обеда. Подкравшись к окну, он заглянул в столовую.
   - Пожрали, выйдут сейчас; Мишаня бракует.
   - Кого бракует? - спросил Сентель.
   - Посмотри сам.
   Сентель, высунув в окошко половину лица, увидел, как Мишаня свалил кашу в миску с супом.
   - Нетронутые порции бракует, - пояснил Акула. - Придётся вам спешить в столовку: я – дежурный, обед мой не тронет, а ваш забракует.
   Новички пробились сквозь толпу выходящих из столовой и предстали перед глазами Мишани; тот, усмехнувшись, пригласил их за стол.
   - Садитесь, мальчики, покушайте. - Ещё раз взглянул  на  новичков.
   Сашка, чувствуя голод, придвинул к себе  тарелку, в которой  из  супа выглядывала  каша. Сентель  сделал то же.
   - Что вы, что вы! Не вздумайте! -  перед ними вырос Акула. – Он это забраковал.
   - И что? - спросил Сашка.
   - Не понимаете? Если кто-нибудь съест забракованное, даже насильно, то его назовут Помойкой. Нет ничего хуже. Над Помойками   издеваются, их за людей не считают. Ещё если хлеб у кого упадёт на пол, его брать нельзя, кто поднимет, Помойкой станет.
   Сашка внимательно слушал, постигая  тонкости   новой  жизни.  Когда  они вышли из столовой, чувствуя  голод, Акула, сославшись на то, что он дежурный, покинул  их. Друзья решили до ужина побродить. Проходя мимо школы, они мельком глянули по очереди в окно. Увидели сияющий чистотой класс и аккуратно  стоящие  парты.
   - Учиться погонят... - вздохнул  Сентель. -  Меня  во  второй  класс.  А тебя? -   обратился к Сашке.
   - В четвёртый.       
   - Мне тоже надо в четвёртый, но я сказал, что во второй: здесь за двойки, говорят, наказывают. Понял, Сашок?
   Они подошли к бане, что располагалась у забора. К торцу её была приставлена лестница на чердак. А чердак – это интересно. Сентель начал обследовать стропила и балку. И не зря! Через  короткое время в его руках оказалась чья-то заначка – спички и полпачки махорки. Закрутили две цигарки. Звуки со стороны входа на чердак заставили обоих насторожиться. В проёме показался черноволосый, мускулистый подросток. Он тоже увидел их и, вдруг, вися на первой стропиле и раскачавшись, как обезьяна, перепрыгнул на вторую, потом - на  третью, и, таким образом, добрался до приятелей и спрыгнул около них. Обращали на себя внимание его сильные руки с кровоточащими ранами. Паренёк, глянув на друзей  злыми,  смоляными  глазами, спросил:
   - Нравится чужое курить?   
   Сентель протянул ему остатки махорки:
   - Возьми. Мы не знали, чья махорка. Прости.
   - Ладно, пацаны, - подросток миролюбиво улыбнулся. - Я вас не видел в колонии.
   - Мы новенькие, - тяжело вздохнул Сашка.
   Подросток, скользнул  понимающим взглядом по Сашке и остановил его на лице Сентеля. Тот скорчил гримасу, подросток засмеялся.   
   -  Давай знакомиться, - он протянул Сашке твёрдую ладошку. -  Меня зовут Ланок.
   - Сашка.
   Ланок  взглянул  на Сентеля. Тот растерялся.
   - Сентелем  зови, - ответил за него Сашка.
   Познакомившись и усевшись, кто где, малолетние узники колонии принялись раскуривать цигарки и болтать на тему, как сюда попали. Ланок находился здесь год. Отец его - молдаванин, мать – румынка. Детство его прошло в Кишинёве, потом он бродяжничал с родителями, а после смерти отца попал в детприёмник, ну а затем - сюда после отказа от него  матери. Без утайки рассказал о себе и Сашка. До Сентеля очередь не дошла, так как надо было идти на ужин.
 
                28

   Ланок имел нрав крутой. Если решался на что-то, то не мучился сомнениями, как иногда бывало с Сашкой. За свой характер он расплачивался карцером или побоями, но всё равно мог оскорбить любого, не исключая начальника колонии. Из-за этого однажды пролежал в санчасти две недели с трещиной в голове. В последнее время Сентель и Сашка с ним сблизились, хоть последний был не из их отряда. Место встреч их - чердак бани, а потом чердак второго отряда, где кровля была без щелей.   
   Проблема с табаком была привязана к трудовому воспитанию: за осьмушку махорки в  станочном цехе нужно было обточить около ста плит, а за пачку папирос – очистить часть формовочного цеха от горячего литья. Крючкам из толстой проволоки приятели часами перетаскивали литьё в наждачный цех. Когда троица встречалась на бане, разговаривали о побеге. Ланок вспоминал свои попытки, заканчивающиеся побоями и обязательным карцером. Теперь решили бежать втроём. Ланок предлагал немыслимые варианты. Сентель соглашался на любой.
   Однажды Ланок забежал в секцию с новой идеей. Идея такая: у столовой  стоит автомобиль, уже разгруженный. Так вот – пока шофёр жрёт в столовой, надо, по мнению Ланка, привязать себя под кузовом, и таким путём выехать за территорию. Сашка назвал план дурацким, а Сентель  сказал, что от Сашки он ни куда, а ещё что с такой рожей, как у него, надо сидеть на  месте.
   Ланок психанул и отправился бежать один.  Залез под автомобиль, но тот долго стоял, и Ланок, не вытерпев, выбрался из-под него и попал в руки водителя. Отсидев неделю в карцере, он вышел оттуда с обидой на друзей. Встречи прекратились. Когда же Сашка, наконец, увидел его и спросил, что у него с  рукой, он поморщился и, спрятав руку в карман телогрейки, сказал, что обморозился под машиной. После этой случайной встречи к друзьям  возвратились  прежние отношения, только разговоры о побеге были  отложены.

                29

   Зима в Хакассии суровая. Жизнь за колючкой, наполненная злобой, матом, побоями, не показалась Сашке страшнее той, что может быть на воле, если, убежав, попасть в тиски холода. Однако случилось событие, поставившее под сомнение такое соображение. Командовать их отрядом поставили  верзилу. Он окружил себя, естественно, шестёрками и мог подкинуть ради порядка любому, чем не отличался от других командиров. И всё же обычно был весёлым, и зря не угнетал. Это Мишане не нравилось, так как подобное поведение противоречило методам его воспитания. Недружелюбие его проявилось вскоре: Мишаня, проходя строй колонистов, харкнул ему в лицо. Не решившись что-то сказать воспитателю, командир, молча, вытер рукой плевок. Текущая  по лицу слюна вызвала у колонистов смех. Но Сашка глянул зло на Мишаню и неслышно прошептал: «Скотина!» Мишаня увидел его взгляд. Подойдя к Сашке, он хлестнул его по лицу. Сашка свалился на снег. Поднимаясь и становясь в строй, он с горечью подумал: «Предупреждал же Акула – не портить отношение с Мишаней, бояться его.  Надо убегать».               
   - Эх, Сашок, - загнусавил, головой покачав, Акула. - Не попадайся на глаза Мишане, чуть что -  наряд в туалет.               
   - Пан или пропал, - хмуро отмахнулся  Сашка.
   Но отмахнуться от унылых мыслей было   трудно. Всё равно попадаться на глаза Мишане придётся. Спасибо ещё, что их воспитатель, молодой очкарик, не был склонен к жестокости.
 
   С тёмными мыслями Сашка воевал  воспоминаниями. У него теплело на душе, когда он представлял бабушку Агафью. Когда ему виделось её лицо, он не в силах был сдержаться от слёз, закрывался одеялом с головой, страшась расспросов и насмешек. Его слабые ещё мышцы сжимались в комок, точно готовясь к прыжку: «Бежать! Бежать!». Перед глазами являлись картины свободы, на которых изображены были леса, разноцветные луга и поля. Увы, реальность  оказывалась другой – заборы и, под ними, покрытая  снегом земля.
   После занятий в школе, поев, Сашка направлялся в рабочую зону, что примыкала к зоне жилой. Забор рабочей зоны находился вне взгляда охранников, и Сашка ежедневно, кроме воскресенья, остриём, заправленным на наждаке, успевал несколько раз копнуть землю под забором, после чего оставлял в подкопе железку, присыпав снежком. Со временем лаз был готов, но побег всё откладывался: было ещё холодно.
 
   Действительно, сурово задули ветра. Сашка,  забегал в литейку, на ходу поприветствовав дядю Колю – рабочего, и принимался за привычное дело – зарабатывал пачку минусинской махорки, перетаскивая крюком к наждаку готовые плиты, тисы и поддувала для печей или потел у наждака, где стачивал края плит и тисов. Махра здесь была валютой: несколько щепоток её можно было обменять на горбушку хлеба или кусок сахара у тех, кто работал на кухне. Сашка пользовался этим, разумно считая, что бежать, не подумав  о пище, глупо. 
   Он упорно готовился к побегу. План был прост:  с  наступлением тьмы подползти к подкопу до того времени, как загорится прожектор, и пролезть  в рабочую зону, закрытую к тому времени и потому  безлюдную. Сашка зажмуривал глаза, представляя свободу. О ней же мечтал Ланок. К побегу они готовиться стали двое, решив не брать слабого Сентеля. Но в их план вмешалось неожиданное событие.

                30

   Учёбу отменили, колонистов построили на заснеженном стадионе, что примкнул к рабочей зоне. Сашка, стоя недалеко от подкопа, скосил глаза и отметил, что, присыпанный снегом, он не виден.
   - Товарищи воспитанники! - между тем, произнёс начальник  Д.Т.В.К., его голос дрогнул. Он сжал скулы, выдержал паузу и продолжил, сняв шапку: - Умер вождь, Иосиф Виссарионович Сталин. - По стадиону прошелестел вздох, послышались всхлипы.    
   Колония погрузилась в траур. Вывесили чёрные флаги и окаймлённые черными полосками портреты  вождя. А когда начались занятия в классах,  учащимся предложили рассказать на память стихотворение о Сталине; декламирующие получали пятёрку.  Сашка тоже получил пятёрку, процитировав строчки: « Над дубом высоким две птицы летали, один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин».
   Пока продолжался траур, о побеге не могло быть даже  речи: внимание к колонистам со стороны воспитателей было строгим. Но когда сняли траурные флаги, в один из заснеженных вечеров подростки решились на побег. Первым к подкопу подполз Сашка, за ним – Ланок. Молдаванин согласился бежать, несмотря на то, что за ним должна была приехать мать. Как-то он Сашке рассказал, почему она отказалась от него: он украл дома деньги, которые за месяц прокутил. Но, наверное, она его простила. И всё равно он надумал бежать.
   - Ну, чё? Я полез,- с волнением в голосе шепнул Сашка. Он уже успел отгрести кучу снега и убрать в сторону железку.
   - Сашёк, подожди. - Ланок замялся и хмуро глянул на Сашку. -  Я пойду назад. Мать приедет. Она простила меня. Зачем же мне бежать?
   - А что раньше думал? Может, струсил?
   Ланок, промолчав, пополз назад. Сашка понимал, что про трусость сказал он только с досады: уж в этом Ланка не заподозришь. Но делать было нечего; махнув рукой и заново засыпав подкоп снегом, он пополз обратно.
   Стремление немедленно бежать на волю пришлось преодолеть разумными соображениями:  во-первых, бежать  придётся одному, Ланок ждёт  мать – бродяжку,  гадёныш;  во – вторых, всё-таки пока   морозно.

   И вновь потянулись медлительные дни за забором. Чтоб их скоротать, Сашка ударился  в  учёбу  и чтение книг. Он читал романы, радуясь, что умом   до них вполне дозрел. Пытался найти среди мальчишек кого-нибудь, кто разделил бы с ним впечатления о прочитанной книге, но нарывался на смешки. То ли всеобщее слабоумие, то ли бездушность. Правда, это не касалось  Ланка - он  жил особой жизнью.
   Как-то Ланок пропустил обед. Сашка увидел его, восседающим в окне новой недостроенной бани. Проём окна доходил до крыши. Ланок сидел в окне, повернувшись спиной и опустив голову так, что видны были смоляной его затылок и плечи. Сашка позвал друга, но тот не шелохнулся. У крыльца школы и у водопроводной башни стояли колонисты. Сашка незаметно юркнул в здание бани. Солнечные лучи косо ползали по земляному полу, образуя полосы.
   - Ланок, что делаешь? -  звонкий  голос  Сашки прокатился  по зданию. - Тебя  ищут.
   - Т-с-с, - прошипел Ланок, приложив палец к губам. - Не ори, хочешь, лезь сюда.
   - А как туда влез?
   - Вот так, - Ланок спустил перекинутую через раму верёвку.
   Упираясь ногами в стену, Сашка поднялся наверх и присел рядом с Ланком.
   - Чего  сидишь голодный?
   - Сашка, хана мне – не могу больше жить я в этой   неволе. Не приедет она за  мной, это брехня. - Ланок сжал кулак и ударил себя по груди. - Мне не нужно ничего – ни  обед,  ни  школа. Я спрыгну с крыши вниз головой, и прощайте мать и братишка!
   - Брось, Ланок. Зря не побежал. Но теплей будет – повторим.  Что,  согласен?
   - Спасибо, Сашка, а я подумал, что больше не побежишь со мной. И знаешь  что? Нечего бояться: попки на вышке стрелять не будут – мы малолетки;  наверняка у них холостые патроны, чтобы шум был.
   - Я тоже так думаю. А теперь на ужин пошли.