Сашка. Часть третья. 21-25

                21

   На перроне людей было мало. Упираясь в стекло окна щекой, Сашка всматривался в толпу, словно надеялся увидеть знакомого. Но откуда взяться  знакомому? Его никогда и никто не провожал. Он вспомнил слова воспитательницы: «В детприёмнике хорошая директорша…» Всё равно ехать туда не хотелось: знакомая тревога, связанная с неизвестностью, посетила его. Эвакуатор не следил за ним,  может быть, поэтому не пришла мысль о побеге. Тем более, что ему маячил в перспективе всё-таки детский дом, а не мамочкин.
   Вот и Шадринский детприёмник.  Деревянные перекошенные ворота миролюбиво скрипнули, впустив во двор мужчину и мальчика. Продолговатый двор, одноэтажное здание. Повеяло запахом навоза, заржал жеребёнок. В конце здания деревянная лестница уводила вниз. По ней поднялась женщина – розовощёкая, в белоснежном халате. От неё пахнуло на Сашку чем-то тёплым. Он осматривал всё внимательно, уже  имея опыт, чтоб  сравнить. 
   Эвакуатор из рук в руки передал его  невысокого роста полной воспитательнице и ушёл.  Воспитательница отвела Сашку в зал и усадила на стул. Вокруг сновала детвора; любопытные глаза стали  осматривать Сашку. Эта обязательная процедура знакомства его насторожила. Он ниже опустил голову и сидел насупленный, стараясь предугадать действия старожилов.
   - Хватит разглядывать, займитесь делом! -  визгливым голосом вмешалась в процедуру знакомства воспитательница.
   Юбка из плотного материала казалась  составной  частью её, на округлые, как белые булочки, щёки падали тёмные локоны. «Конечно, злая» - подумал Сашка. Успев обменяться взглядами с окружившими подростками, он успокоился, не заметив враждебности, одно любопытство.
   - Откуда? - мимо проходя и задержавшись, спросил его пухлый  пацан.
   - Из Курганска, - ответил Сашка, подумав: «Совсем  ребёнок».
   Когда воспитательница вышла за дверь, подростки плотно  обступили  Сашку.  Но разговора не получилось, так как пришла женщина в клетчатом фартуке. Она повела Сашку с собой. Сначала  спустились с крыльца, потом сошли в подвал, откуда пахнуло белым паром.
   - Быстро раздевайся, и – купаться, - широко улыбнувшись, приказала Сашке тётя. - Не задерживайся: скоро обед. Мыло и полотенце увидишь.
   В сыром, тёплом  помещении на длинной лавке громоздилась большая шайка, наполненная водой. Вода была приятной, он стал её не торопливо на себя лить. Дверь открылась, и, с клубами уличного воздуха,  в мойку вошла знакомая женщина в клетчатом фартуке.
   - Это так моешься? - с широкою улыбкой  произнесла. - А ну, в шайку!
   - Я сам, - попытался возразить Сашка, и потянулся за хозяйственным мылом.
   Но тётя уже подкатилась. И пришлось Сашке ей подчиниться. Женщина стала мыть ему голову и  остальное, как не отворачивался от неё полный смущения мальчик, почти подросток.
   - Вставай, ёжик! - женщина окатила его тёплой водой и удалилась.

                22

   В Шадринском детском приёмнике порядки были иными, чем в Новосибирске и Курганске. Это приметил Сашка. Главное, воспитатели по-хорошему вникали в проблемы  воспитанников.
   Прошёл месяц. Конюх, дядя Яша, пытался научить Сашку игре на балалайке, найдя у него    способности. «Талан, Саша, у тебя, талан!» - говаривал он. Но Сашке балалайка не нравилась. Гитара –  другое дело! На ней, кстати, прекрасно играл бухгалтер. Играл он чаще печальные мелодии, при этом в его глазах появлялись слёзы. Он был и хорошим шахматистом, становился даже чемпионом города. Нередко усаживался он за доску, играя против кучки что-то соображающих в шахматах пацанов.  Сделав ход, он выходил за дверь, покурить, а мальчишки обсуждали, куда поставить фигуру. Но выиграть у бухгалтера не удавалось. Бухгалтер же после игры брал в руки гитару и выдавал  щемящие душу аккорды. При этом обычно поглядывал на Сашку, слушавшего его самозабвенно. Иногда он, задержавшись, показывал любопытному мальчику пару аккордов, после чего тот ломал пальцы, стараясь повторить мелодию.
   Обучали здесь желающих и рукоделью - как подрубить салфетку, вышить крестом. Однажды провели соревнование, в котором лучшим вышивальщиком  по  канве  оказался Сашка. За   победу  он  получил приз – коньки на ботинках. Приз был нужным, так как мальчишки во дворе залили ледяной пятак.
   Было у него и ещё одно увлечение: он подружился с дежурившей по ночам женщиной, которая, чтобы не уснуть, читала книги, куря папиросы. Книги она давала читать и Сашке, по его просьбе, и он порой допоздна читал. И тоже курил, за книгой: она и папиросками делилась с ним, да и дядя Яша щедро ссыпал в карман его маршанскую махру. За неё Сашка честно отрабатывал, выбрасывая навоз из конюшни и таская воду в корыто лошадям и жеребёнку. Со временем у Сашки с конюхом наладилась дружба. Конюх, привязавшись к нему, предложил:
   - В столовку жрать не ходи, понял? С нами будешь.
   Был он простецким мужиком, разговаривающим в основном матом. Жил при приёмнике с женой –  приветливой женщиной. За стол их семья  не садилась, не выпив бражки. Сашке тоже наливали. После обеда дядя Яша любил подрать горло под бренчанье балалайки. Певала и хозяйка, и тогда гладила Сашку по голове. Не раз, допив бражку, дядя Яша посылал Сашку за водкой. Накинув на плечи полушубок, Сашка отправлялся за дощатую уборную, что во дворе, чтобы нырнуть в склад дров, а там, шире раздвинув в стене доски, направлялся в магазин, который находился около склада. Беря бутылку, выкраивал копейки себе на пачку «Прибоя». Короче, неплохо жилось Сашке в Шадринском детприёмнике.

   И снова у него радость: вечерами он, с разрешения сторожихи, стал объезжать коньки на городском катке. Со временем узнал, что его отлучки в город не тайна для директора. Это он понял, когда она вызвала его и сказала, что его здесь считают мальчиком разумным и она верит, что глупостей он не натворит. Однажды конюх послал его отвезти навоз директорше; дал листок бумаги с адресом. Нагрузить навоз должен был тоже Сашка. Погрузка - дело нелёгкое. Но когда повалил пар со спины его, а руки устали поднимать вилы, много мальчиков высыпало во двор.
   - Кто покидает? - тяжело дыша, спросил
 Сашка.
   - А жмыху, Сань, дашь? - ожидаемый вопрос.
   Сашка поставил вилы к стене и пошёл, как имеющий на это право, в конюшню. На подоконнике лежали плитки жмыха. Отломив кусок, Сашка решил   вопрос погрузки. Открылись ворота, и с видом  обременённого важными делами человека Сашка направил кобылу по адресу. Разгружать, конечно, было легче. Когда он разгрузил, вышла за ворота девочка  подросток; подойдя боком к Сашке, она сунула ему в руки десятирублёвку и бутылку водки.
   - Нет! - отскочил Сашка. - Не надо!
   - Бери. Мама  сказала, чтобы отдала. Мне попадёт, если не отдам, -  не отступала девочка.
   Сунув  деньги в карман, а поллитру  -  за пазуху, через час Сашка поставил коня на место в конюшню. И пошёл доложить конюху. «А вдруг не надо было брать за навоз: ведь она директор» - подумал Сашка,  входя в дверь.  Дядя Яша с женой восседал за столом; в руке его покачивался стакан с  бурдой.
   - Помощник явился, - скривил улыбку дядя Яша. – Садись, пожри.
   «Может, не надо ничего говорить?» - думал Сашка, присаживаясь на табурет.
   - Дядя Яша… - робко начал он.
   - Чего? Отвёз? - перебил его конюх нетерпеливым вопросом.
   - Отвёз.
   - Господи, так и знал, что не заплатит…
   - Я не хотел у её дочки брать, дядя Яша, а она…
   - Чего брать не хотел?
   - Вот, - Сашка достал из-за пазухи водку.
   - Молодчина! Помощник! Вот удружил! – привстал с места дядя Яша.
   Сашкины глаза засияли от радости. В награду он получил полный стакан браги. А ещё приятней Сашке было осознавать, что он владелец честно заработанной, хоть и «притыренной»  купюры.         

                23               

   Заканчивался корм коням. И конюх собрался за сеном на трёх санях. При этом пояснил, что это не близко. Как и положено, он набрал в дорогу калачей, консервов и печенья. С конюхом должны были ехать Сашка и ещё кто-то из приютских мальчишек. «Настоящая жизнь» - подумал Сашка, когда директорша  предложила ему выбрать помощника. Сашка вошёл в зал вразвалку и небрежным взглядом осмотрел мальчишек. Толпа притихла, заметив  важность, с какой он оглядывал всех. Ехать хотел, конечно, каждый, поэтому на Сашку смотрели с большой надеждой. Коля, высокий, но слабосильный, был ему другом, зато Федька был крепче, и, по совести, брать нужно было его. Но друг обидится. Догадливый Сашка придумал выход, предложив тянуть жребий. Повезло Коле. Чуть свет конюх стал готовить сани.
   - Посидим на дорожку, - предложил он, и налил Сашке второй стакан браги.
   - Куда  ребёнку! - возмутилась хозяйка.
   - Ничё,  теплей будет.
   Сашка выпил. Пьяно покачиваясь, он едва добрёл до саней, всё-таки, не забыв заглянуть в конюшню, чтобы отломить кусок жмыха. Первым со двора выехали сани дяди Яши, за ним – Коли, замыкающим  - Сашкины. Весело заскрипели полозья. Хмель разморила Сашку, ещё и тулуп в помещении накопил тепло.  Сашка уснул.
   Проснулся он, почувствовав, что никуда не едет. Выглянув из-под воротника тулупа, он услышал хохот дяди Яши и попискивание друга.
   - Поднимайся скорей, эх ты, горе-кучер! - крепкие руки вытащили его из снега.
   Кучер поставил Сашку на дорогу.
   - Это я увидел, что тебя нет, - смеясь, сказал Коля.

   Не забыть Сашке поездки. Несколько дней  скользили сани по пустынным просёлкам, мимо заснеженных рощ.  Отдых  на  русской печи, молоко парное из глиняной крынки, с ломтем хлеба. Если бы всю жизнь так!
   Перекидывать привезённое сено вышли все мальчишки. На лицах маленьких возниц снисходительное самодовольство. В небе из-за облака выглянуло солнце, ярко засветило; и на душе у Сашки  светло.
   Но к полудню ветер подул, в небе собрались  тучи. В кабинете у директора сторожиха ночная, воспитательницы и бухгалтер.
   - Саша, - волнуясь, спросила директорша, -  зачем соврал, что у тебя нет мамы?
   У Сашки, как после стаканов браги, зашумело в голове, глаза повлажнели от нахлынувших слёз. Директорша, разволновавшись, посмотрела на бухгалтера: мол, давай ты.
   - Вот что, Саша, - глядя в сторону, заговорил  бухгалтер. -  Мы нашли твою маму: она в Омске, на днях уехала на бухгалтерские курсы в Ленинград.
   Сашка взглянул на сторожиху. Та опустила глаза. «Она разболтала» - подумал Сашка, вспомнив, что ей рассказал про мать, живущую в Омске.
   - Понимаешь, Сашенька, - справляясь с волнением, заговорила  директорша. -  Мы на тебя карту заготовили для отправки в детдом, как на сироту. Но тут  выяснилось... И ещё узнали, что мать отказалась от тебя. Понимаешь, Саша, вместо детдома мы отправить тебя должны в колонию. Ты взрослый мальчик, должен  всё правильно понять.
   Что не понять. Выходя за дверь, Сашка повторил тихо:  «колония, колония». Недолгая  сносная   жизнь для него завершилась. «Учиться будет в Ленинграде, от меня  отказалась». Неокрепшая душа,  оттаявшая среди добрых людей, по-настоящему заболела от предчувствия унижений. «Убегу, убегу!» - мелькнула  в  голове спасительная мысль.

                24

   После прощального обеда шестеро мальчиков, подготовленные к отправке в колонию, выслушали напутствие эвакуатора, рассказывающего, как живут  воспитанники, которых отправили ещё до них. По рассказу дядьки выходило, что некоторые из них обрели хорошую профессию и жизнью своей довольны.
   - Как раз начинается набор на двухгодичные  курсы киномехаников, так что если будет у кого желание, отправлю того в учебный пункт, - завершил он лекцию елейным голоском.
   Подростки вскрикнули: «Ура!», но Сашка промолчал, глядя на толстую физиономию с хитрыми глазками. К ограде подкатила полуторка. Эвакуатор превратился в сварливого надзирателя и заторопил мальчишек, называя их капушами. В машине, накрытой брезентом, небольшую группу отвезли к поезду. Все забрались в вагон. Эвакуатор дал команду  отдыхать, пригрозив, что за непослушание походатайствует, чтобы  на курсы киномехаников их не брали. И тогда - колония. При этом, его глазки стали злыми. 
   Поезд двинулся с места. На некоторых стоянках в группу добавляли новеньких; в конце концов, мальчиков насчитывалось уже двадцать. « Не много ли киномехаников?» - подумал Сашка. С последней тройкой к ним подсел другой эвакуатор –  весёлый и разговорчивый. Он тоже стал болтать о курсах киномехаников, и похвастался, что сам крутил кино, но случился пожар. При этом он задрал рукав рубашки и показал шрам, который не был похож на ожог. Всё  равно мальчишки ему верили, и стали внутренне готовить себя к серьёзной учёбе и строгому обращению с легковоспламеняющейся киноплёнкой. Сашка не верил. И не зря: ночью он услышал разговор эвакуаторов. Сидя за столиком в проходе и поглядывая на спящих мальчишек, они обсуждали, как спокойней  добираться до Абакана  и  что делать, если  машина к перрону подъедет с задержкой. Придерживая дыхание, Сашка прослышал разговор. Забулькала в стаканы жидкость, запахло водкой.
   - Фантазёр ты! - сказал один. – Даже я готов был поверить, что ты крутил кино.
   - Ха-ха-ха! - засмеялся собеседник. - Понимаешь сам, что их в целостности надо сплавить.
   На другой день Сашка рассказал о разговоре мальчишкам, и попробовал их убедить, что глупо доверять этим дядькам. Но, вероятно, тем хотелось верить в сказку. Они предположили, что Сашка не так всё понял. Отступившись, Сашка часами просиживал возле окна. Мелькали столбы, и плыли потемневшие от паровозной пыли поля, гребешком в небо упиралась полоски леса. «Бежать, бежать!». Войдя в туалет, он попробовал открыть окно, но сил не хватило. Эвакуатор, услышав шум в туалете, стал стучать в дверь. Проехали Ачинск; тёмные тучи рассеялись, яркие  лучи  солнца осветили лица. Но опять потемнело. На лице ребят, даже тех, кто ещё верил сопровождающим, появилась тревога: приближалась  конечная станция.  Наконец –  и она.
 
   К Абакану подъехали вечером. У перрона  ждала машина. Навстречу прибывшим вышел мужчина лет тридцати. Он казённо улыбнулся, глядя на мальчишек, выстроенных в ряд. Плечи его сутулились, лицо выражало спокойствие. Сашка передёрнулся, когда мужчина оказался близко: недоброе что-то сквозило в каменном лице, серые глаза пронизывали  насквозь. В машину втиснулись ещё три милиционера. Мальчишки притихли. Взрослые тоже молчали. Сашка исподлобья поглядывал на сотрудников. Не забывал  смотреть и на дорогу и на прилегающие постройки, стараясь лучше запомнить местность.
 
   Колёса машины простучали по узкому мостику, пересекающему  ручей, и  подъехали к белому забору, за которым виднелись корпуса зданий; между ними, высилась, сложенная из красного кирпича, башня водонапорная. Сразу обратила на себя внимание ржавая колючая проволока над забором. По периметру его виднелись вышки, там виднелись часовые. Грузовик круто развернулся у ворот, что примкнули к зданию без окон, на крыше которого виднелась тоже колючая проволока. Детские глаза впились в вывеску: «Абаканская Д.Т.В.К.». Попытались расшифровать буквы. Наконец сообразили: «Абаканская детская трудовая  воспитательная колония». «Вот они, курсы киномехаников» - подумал Сашка, глянув на  потемневшие физиономии ребят. Те поняли обман, и милиционерам пришлось отдирать каждого от борта машины. Некоторые из мальчишек кричали: «Обманули! Не пойдём!». Но принявший их на перроне сероглазый стал раздавать оплеухи и пинки, при этом,  матерясь. Получившие порцию боли подчинялись и прыгали из машины. Сашка не цеплялся за борт, продвигаясь к краю кузова, но тоже получил оплеуху. Перед ним промелькнуло улыбающееся лицо: сероглазый, видимо, получал удовольствие от безнаказанной возможности издеваться.  Неожиданно для себя, Сашка на лету поймал его волосатую руку, занесённую над кем-то, и укусил за палец. Сероглазый замычал от боли и со всей силой ударил Сашку ботинком по копчику. Сашка не выпрыгнул, а мячиком вылетел из машины.
   Прибывших мальчишек завели на вахту и поместили в каморке, такой тесной, что присесть не было возможности. У всех на глазах и щеках слёзы – от боли и обиды. Сашка растирал копчик. Пробыли здесь недолго. Всех переписали,  вызывая  по одному, потом по территории зоны отвели в баню. На одежде, которую им выдали, стояли печати с  надписью: Д.Т.В.К.  Из бани повели, по двое,  к корпусу, в конец зоны.

   В корпусе прибывшие мальчишки обязаны были пройти карантин. Командир карантина - крепкий, смуглый паренёк. Скуластый и узкоглазый, он выстроил новеньких в шеренгу. Видимо, для него это было игра в войну. Как старший по званию, он прошёлся вдоль строя. Здесь он, как оказалось после, был безраздельным командиром. Кличка у него была Молчан.
   Новичкам хотелось бы подольше побыть на карантине, боясь зоны. Кормили не сытно, но  вкусно. Каждую неделю водили в баню. Случалось и кино. В кинозале Молчан рассаживал карантинских на отведённую для них лавку и поглядывал, чтобы  подопечные не приближались к рядам, где сидели колонисты. 

                25

   В кинозале тишина: вот-вот начнётся новый фильм. За экраном музыкальная комната. Оттуда вышел парень лет пятнадцати и приблизился к карантинским. Он не закрыл дверь за собой, и до зала донеслись звуки музыкального инструмента. У парня на плече болталась труба. Молчан, который обязан был пресекать подозрительные общения, вырос перед носом музыканта. Но тот оттолкнул грубо его, процедив:
   - Отойди, сволочь, а то крикну своих, - он кивнул в сторону музыкальной комнаты.
   Опустившись на корточки, спросил:
   - Из Омска есть кто?
   У Сашки  перехватило дыхание.
   - Я, - проговорил он.
   Музыкант, растолкав карантинских, сел рядом с ним. «Откуда?», «Как попал сюда?», «Как звать?» -  посыпалось на Сашку. Тот отвечал, пугливо оглядываясь на Молчана; музыкант успокоил его, прикрикнув на играющего желваками командира:
   - Пальцем тронешь, похороним. - Он взял  за  плечо Сашку и потащил за собой: -  Кстати, зови меня Федя.
   Быстро пройдя по сцене, они оказались в светлой комнате, пропахшей табаком. На столе из металлической пепельницы вился дым начатой цигарки. Шесть подростков отложили инструменты и глянули на Сашку.
   - Земляка нашёл – из Омска, - объяснил Федя.
   Усадив Сашку и позволив ему взять из пепельницы  папироску,  Федя  начал расспрос - где жил и что сейчас нового в городе. Сашка знал плохо Омск, но старался быть на высоте роли человека, встретившего  земляка: припомнил общежитие, церковь. Когда же сказал о магазине на улице Ленина с вывеской: «Мясо», Федя громко воскликнул, что жил на Подгорной – это рядом. При этом ударил Сашку по плечу. Ударил не сильно, но Сашка ойкнул и скривил лицо. Через минуту, по просьбе Феди, он показал плечо, опухшее, в синяках. В приоткрытую дверь в это время нос сунул Молчан. Никто в комнате его не увидел, и Молчан, оценив происходящее, скрылся. Кино началось; Сашка отдыхал среди дружески настроенных ребят.
   - Вот что, - назидательно сказал Федя, - любая  сволочь тебя тронет – обратись к нам. А с Молчаном я поговорю. Как только тебя переведут в отряд, скажешь – в какой.
   На прощанье он насыпал махорки в карман Сашкин и довёл его до места. Сашка ликовал. Сидящим   рядом с ним пацанам дал пощупать махорку,  оттопырившую его карман. Однако через короткое время задумался. «Здесь, понятно, у музыкантов власть, но там у Молчана…  Убьёт ».
   Опасенья его оказались пустыми. Выстроив  карантинских вдоль постелей, Молчан привычно отвесил пару оплеух одному, другому, но Сашку    обошёл. В спальне витал махорочный дым. Молчан понимал, откуда  табак, но  придрался к дежурному, и продлил его дежурство. Подобное поведение Молчана продолжилось и дальше. Не трогая Сашку, он отыгрывался на других. Сашку это мучило. Чувствуя вину перед мальчишками, он бы хотел, чтобы Молчан  начал издеваться и над ним. Попытался попросить новых приятелей подействовать на Молчана, но те ответили: «Не трогает тебя, и ладно. Можно бы ему сделать тёмную, но за него заступится заместитель начальника колонии и Мишаня. Свяжешься – нарвёшься». Мишаня - тот самый сероглазый, который едва не отбил Сашке копчик. В колонии  он работал  воспитателем  второго отряда.
 
   На днях привели новенького. Нескладный,  топал он кривыми ножками по спальне и строил рожи, уморительнее которых не представить. Строить гримасы ему было легко, имея длинный нос и свинячьи глазки. И дружный хохот карантинщиков безошибочно указывал на его местопребывания. Звали его Прохоров Васька, но он назвал себя Васька, Прошкин сын. Ему дали прозвище Сентель. На первый взгляд он казался слабоумным, но на самом деле был необыкновенно сообразительным. На побои он отвечал смешной гримасой или шуткой. И Молчан, не в силах сдержаться, хохотал, отчего злился за неуместный, как он думал, для командира смех. И Сентелю от него доставалось больше других. Сентель же, как все уже заметили, готов был на себя принять чужую вину. «Лишь бы косточки не поломал» - говорил он, улыбаясь сквозь слёзы под сочувствующие взгляды пацанов. Его жалели, и обычно прислушивались к его советам. А он привязался к Сашке Ерёмину. И Сашка, отзывчивый по натуре, тоже привязался к Сентелю, и уже не раз заслонил его от Молчана. Тот это терпел, хоть и злился. Но однажды огрел Сашку по спине так, что она у него захрустела, и он упал у кровати. Пацаны плотно обступили его.
   - Попал, Молчан, - сказал кто-то. - За него заступятся.
   Сашка с большим трудом поднялся и сел на кровать, тяжело дыша и потирая голову.      
   - Башка гудит, - выдохнул.
   - Ты о кровать ударился, - подсказал Сентель с таким  видом,  который  не был похож на гримасу:  - А ты, падла, - непривычно серьёзно посмотрел он на Молчана, который озирался по сторонам растерянно, - погоди, рожки тебе музыканты отобьют.
   - Остерегайся спать, на дыхалку подушку накинут, - подначил кто-то.
   Молчан будто не услышал, и вякнувшие в этот раз не  получили по полной программе. Наоборот, он подошёл к Сашке и проговорил:
   - Ты прости, но не сексоть.
   - Ну, сволочь, -  процедил  Сашка, -  если  хоть одного тронешь, смотри!
   Молчан повернулся и вышел из комнаты. С той поры свободно вздохнул карантин, так как Молчан редко стал появляться в нём, пропадая в других местах барака. Но большой радости это мальчишкам не принесло: время пребывания в карантине подходило к концу.