Любовь-любовь

В лето сто двадцать седьмое от Большой Зимы августа пятого ближе к полуночи сторожил инок Зиновий выход из скита.
Дежурство его только началось, но уже дремалось иноку сладко. Зажал он между колен изрядно погнутую «трубу» вертушки, склонил голову на бортик перегородки, да и забылся грёзами о разном, но в основном об инокине Иринее.


Всем хороша была инокиня — телом добра, лицом кругла. Волос рыжий, богатый, ямочки на щёчках, пальцев, правда, немного больше, чем следовало, но это такие мелочи, да и не мешает. Зиновий надеялся, что под плотной желтой рясой у инокини всё в порядке — так-то вроде не выпирало ничего лишнего - хвостового бугра или груди нечётной.
Один только имелся у инокини большой и непреодолимый недостаток — она была из «челябинских».


Странные люди эти «челябинские» - гильдии у них не было, никакое точное знание они за собой не закрепляли, к себе принимали без экзамена, и особенно гордились, что собирается под их крышей отвергнутый всеми гильдиями уродливый народец.
«Люди всякие нужны, люди всякие важны» - вот такой девиз был у святого Восьминога Челябинского. Конечно, к ним и пёрли все, кому деться некуда, да и другие дикие, кому по душе свобода.


А тут сиди-сторожи, чтобы не утёк кто из неокрепших душой младых послушников, не сдал секреты гильдии на сторону -  да хоть тем же «челябинским».
Сам Зиновий очень гордился своей гильдией «Кладовая Солнца» и с гордостью носил на лбу клеймо — край светила с тремя лучами за решёткой из четырёх полос. Считал свою гильдию самой важной, ибо кто, как не его предки-сотоварищи зажгли свет животворящий в подвалах своих?  Кто, как не они, взрастили зёрна и клубни и зелень всякую? Кто спас человеков и стар и млад от голода и болезней? То то...
Предан, ох, как предан был Зиновий гильдии и хранил тайное знание на случай, если снова падёт на Землю пепел и затмит светило, и станет вечный мрак и лёд от края до края.
Минули те времена, слава светилу. Голод и мрак ушли, но знания, впитанные каждым членом гильдии с детства, надлежит сохранять и передавать детям своим.


И уж давно вступил Зиновий в ответственный возраст, давно мог иметь и жену и деток, а не складывалось, не слаживалось что-то у него.
Сам-то парень был хоть куда — и ростом вышел и на месте всё почти, одной недоразвитой ушной раковиной можно пренебречь - волосами прикрыл али шапочкой, да и слушай другим ухом. Наставники отправляли его не раз в другие скиты в командировки да по обмену, но и там не встретилась Зиновию его женщина.
А вот Иренея точно была его. Вся душа его улыбалась и радовалась, когда видел он свою Иринеюшку, и другие люди рядом видели, что пара они, и так же светло улыбались.
Очень это приветствовалось среди «челябинских» - когда людям хорошо.

Знакомый звук царапанья о стекло острым вывел инока из задумчивости.
Вскинул голову на окна, что тянулись сплошной лентой под невысоким потолком полуподвала — так и есть -  скребёт лапами по стеклу его ручная ворона, её так и зовут Цокцок.
Надо впустить любимицу.
Крупная выросла, с трудом протиснулась в приоткрытую фрамугу. Скок на плечо и зарылась клювом в волосы — это у неё любовь-любовь называется.


Зиновий хотел уже захлопнуть створку, но тут прямо над ним на цокольном этаже открылась дверь на балкон, выступающий козырьком над входом в скит.
Он замер с поднятой рукой. Только не хватало, чтобы в ночной тиши хлопнула створка. Открывать окна было нельзя, тем более ночью. Ведь шпионы не дремлют.
А на балкон мог выйти только игумен Алиций. Вот уж тут Зиновий спалился бы со своей вороной на все сто процентов. И прощай тогда отпускной день, не видать Иренеюшки месяц, не меньше. Ероша перья вороне и чуть прижимая ей клюв, он стоял почти не дыша.

Раздались голоса, игумен был не один. Зиновий понял — ну конечно, это игумен энергетиков Сергий. Прибыл к ним сегодня с визитом, авторитет, самый важный из иерархов - на лбу не краешек светила, а полное Солнце.
Шаги над головой приблизились, игумены стояли где-то над ним, опершись на бортик балкона. Он слышал каждое слово.

    -  И вот прикинь, Алик, говорит мне такая, бросьте ваши церковные штучки, называйте меня просто Евгения. Я, говорит, в отличие от вас, не строю из себя святую накануне канонизации. И вам, говорит, не советую.
    -  Дерзкая... А ты что?
    -  Хорошо, говорю, давайте по-простому, Евгения. Вы зачем народ мутите?

Зиновия не шокировало, что игумены общаются между собой совсем без церемоний, слышал он, что они выпускники одного курса Высшей семинарии. А вот то, что они говорили о главе «челябинских» игуменье Евгении, крайне заинтересовало и насторожило.

    -  Погоди-ка, Серёга, а клеймо у неё есть?
    -  Не видно клейма, даже если есть, повязкой плотной лоб закрыт... А вот раз закрыт, я думаю, что есть, и что-то мне подсказывает -  не восьминог там, а что-то наше, какое-то высшее игуменство... Ну так вот, она отвечает, не мутят они народ, а жалеют и собирают отвергнутых. Потому что и у такого народа должен быть свой орден, своё игументсво, если нам угодно это так называть.
    -  Хм...Тут, знаешь, я готов с ней согласиться.
    -  Я сам готов. Но слушай дальше... Так я ей и отвечаю, что Совет вполне возможно поддержит новое игументво, для порядка и общего блага... Ох уж это общее благо, отвечает она мне с такой, знаешь, махровой иронией... Каких только мерзостей не совершает ваш Совет под этим простым соусом.
    -  Ничего себе заявочка...
    -  Вот-вот... Поэтому на такое я вполне ожидаемо отвечаю, что можем и не поддерживать, только вам же хуже. А она — куда уж хуже. Кто к нам пришёл, перевидал все круги ада, с рождения из всех гильдий выкинут. Но гильдии, отбраковывая, не учли, что мутация не приходит одна. И что человек потому и человек, что имеет в геноме широкий спектр адаптационных возможностей.
    -  Не, ну точно она не дикая, наверное из «лекарей», нож на лбу. Красивая, говоришь?
    -  Скорее всего нож... Да, красивая, яркая такая. Я в детстве видел картинки про народы мёртвой Америки, вот она похожа — индейка или индеванка — как-то так назывались... В общем, дружить не хочет.
    -  А чего ж хочет?
    -  Пожалуй, что ничего. Чтобы оставили в покое. Так и сказала — оставьте нас в покое.
    -  Ну уж дудки... Собрала у себя тысячи, оторвала от принятого порядка, и оставьте в покое?
    -  Да, Алик, мы не можем такое позволить... Слишком поздно спохватились, конечно, когда уже численность раздулась и влияние появилось. Трудятся усердно, не голодают, не бедствуют, этак наши иноки тоже увидят, что быть в гильдии совсем не обязательно и со всеми вытекающими...
    -  Да у меня есть уже один такой... Любовь у него с восьминожицей. Того и гляди придёт с челобитной —  благослови, батюшка.

Зиновию стало жарко — это о нём. Цокцок почувствовала волну жара, заскребла лапами по рясе, засуетилась, высвобождаясь. Но Зиновий прижал её к груди, к лицу, как делал когда-то ещё с птенцом, и она затихла.

    - В общем надо что-то делать, Совет самым узким составом это уже обсудил. На самом деле такие стихийные гильдии с неясным знанием возникали неоднократно, есть методы противодействия, выработаны уже.
    - Но, надеюсь, не принудительный разгон?
    - Ну что ты, Алик, потоньше...

Зиновий не видел, но как будто увидел — кривую усмешку игумена Сергия.

    - Заметил, что я привёз с собой контейнер?
    - Да, видел, инок мой взялся за него, выгружая из повозки, да прямо охнул. Что там?
    - Контейнер тяжёлый, специальный сплав, а само изделие весит - как обычно должна весить средней величины лампа. Объяснять тебе её свойства я не буду, это область знания моей гильдии, но постепенно «восьминожцы» должны сойти на нет. Очень постепенно... Понимаешь?
    - Понимаю. Радиация.
    - Хорошо... Как раз твой этот влюблённый инок её и отнесёт.

За мгновение, что меньше, намного меньше секунды, душа Зиновия успела погибнуть, встать из пепла уничтожения веры,  питавшей его всю сознательную жизнь и напитаться новой решимостью, тверже которой нет. Внешне же руки у Зиновия мгновенно вспотели, задрожали, Цокцок встрепенулась, рванулась взлететь и, конечно, каркнула. Зиновий судорожно пытался её удержать, но она упрямо лезла  на волю, в открытую створку окна.
Игумены наверху зашумели тревожно, Зиновий уже не разбирал слова, в ушах грохотала паника.
Его мир — разумный, логичный, где пастыри-игумены окормляют человечество, открыл свою чёрную изнанку.

 
Бежать! Предупредить! Увести!... Пока ещё не поздно, пока игумен наверху не вспомнил, чья это ворона и кто сейчас по графику на воротах.
Зиновий бросился к выходу, откинул запоры, распахнул врата и кинулся в летнюю ночь. Ворона летела за ним.