Я был виршист и графоман, ты утончённой хоккуистко

Я был виршист и графоман.
Ты утончённой хоккуисткой.
Слов твоих розовый туман
мне был и чуждым, и не близким.

В твоих причалах пристаней
царило полное безштормье,
но образ белых кораблей -
о мысли плющило безкормье.

Мои же вирши рифы скал,
как волны дерзкие лизали.
За ними чудился оскал -
того, кого во мне не знали.

Мы были разные с тобой,
лишь ради секса вместе спали.
За что-то связаны судьбой,
чей выбор горько проклинали.

Она столкнула нас лоб в лоб,
а нам бежать лишь прочь хотелось.
Ты кровь мою пила, как клоп,
но это была просто мелочь,

В сравнении с тем, что ты пила -
мои слова и чувства, мысли...
Потом кроила их сама
и в хокку, их лишала жизни.

Как рыба, бывшая в суши,
так твоя хокку смыслом пахла,
но нет в ней не было души,
она сдыхала лишь и чахла.

В ей чуждых мысли тупиках,
и чувств не прожитых туманах,
лысела вшиво в париках,
слов расфуфыренных изъянов.

Меня тошнило и рвало -
от хокку всех и хоккуисток,
и Нечто к Вечности звало,
как Коммунизм звал коммунистов.

Я вышел тихо навсегда,
не попрощавшись, по-английски...
Пусть догорит Судьбы звезда,
что нас связала хоккуистки.