Сашка. Часть третья. 16-20

                16 
               
  Домочадцы начинали сразу суетиться, стоило  переступить порог Ксении. Вовка листал книгу, а старая Агафья совала голову в стол и гремела посудой. Но Ксению раздражало всё. Старая Агафья, молча, слушала нападки дочери, себе и Вовке твердя: «Она одна работница». Иногда Ксения, ломая пальцы рук, бросалась на постель и произносила: «Как  надоело мне всё!» Домочадцы в таком случае помалкивали, отчего она заводилась ещё больше, могла даже крикнуть: «Чего замолкли, как истуканы?» Тогда приходилось домочадцам принимать участие в беседе. Первым после такого сигнала нарушал тишину Вовка. «Мамочка, нельзя же так расстраиваться, -  мягким голосом говорил он. - Успокойтесь, мы вас с бабушкой просим». Если Ксения поворачивалась к стене, Вовка начинал строить гримасы, подмигивая бабушке и рассыпаясь в поклонах. Агафья Кирилловна, зажав рот, тихо смеялась.
  Но сегодня Вовка промолчал после истерики мамочки. И это был пустяк по сравнению с тем, что сотворила Агафья. Она поднялась из-за стола,  расправила передник и сказала:
  - Может, хватит корчить из себя дуру!
  Ксения, не веря своим ушам, повернула к домочадцам голову.
  - Что сказала? – спросила она, побледнев и задрожав, как осиновый лист.
  - Плюю на тебя, вот что! И отрекаюсь… Будь проклята, лиходейка! Пресвятая богородица, услышь молитву рабы Агафьи: пусть сдохнет анафема от мук,  не дай ей прощения ни на том, ни на этом свете! -  Выпалив это, она упала на колени: - Пресвятая владычица, прими проклятие от всего моего сердца, аминь!
  Слеза покатилась и застыла на сухой щеке.  Вовка замер,  как завороженный,  по нему пробежала дрожь.
  - Терпела долго, - уже спокойно закончила бабка, - но больше нет сил.
  Вовка и моргнуть не успел, как мамочка  оказалась около бабушки и потащила её к двери, уцепившись за кофту и крича:
  - Вон из квартиры!            
  Глаза её готовы были выскочить из орбит, слюна брызгами летела в стороны. Агафья Кирилловна застонала. Не помня себя, Вовка подлетел к матери и вцепился ей в руку.  Ксения,  отпустив  мать, ударила Вовку по голове, он полетел к двери.
  - Собирайся, Вовочка, - проговорила Агафья. – Побудем у Леонтия, а потом уедем к Ваське, лишь бы подальше от этой анафемы.

  Когда Агафья с Вовкой ушли, Ксения, возбуждённая, вспомнила, отчего пришла она с работы  расстроенная. Ей позвонили из милиции и сообщили, что необходимо срочно придти за сыном.
  Чуть успокоившись, она оделась и подсела к зеркалу, чтобы покрасить губы, но, взглянув на себя,  кинула помаду на пол.  «Куда с такими пятнами?» -  застонала.
  А пятна, багровея, спускались со щёк на шею, и стали чесаться. Проклятие матери било ей по голове. Она старалась отмахнуться от страшных слов её, чувствуя их тяжесть.
  Однако идти надо было. Она медленно направилась  к  автобусной остановке,  размышляя, как вести себя в милиции. «Разыграю страдание, а лишь придём домой,  внушу, что пусть оставит меня и постарается уже не попадаться сотрудникам». Чтоб исключить малейшее сомнение в исполнении задуманного, она стала думать о том, что младший сын  виновник всех её несчастий. «Теперь и на работе  узнают, что он из дома убегал… Узнает и он.  Поймёт ли? Простит ли? Эх, если бы не узнал…»
  Она подошла к зданию милиции. Успела  помечтать: «Вхожу, а сотрудник сообщает, что сын попал под поезд. Рядом с сотрудником врач - на случай, если мне станет плохо…» Перед входом в здание её остановил милиционер, дюжий, с наглыми глазами. Сразу преобразившись, Ксения спросила бархатистым голосом:
  - Не скажете, где тут детская комната? 
  - Гражданочка, разрешите, провожу, - расплылся милиционер в безобразной улыбке, облизывая губы.
  - Сделайте одолжение,- пропела Ксения.
  - Вот эта дверь, - показал сотрудник.
  - Благодарю, - проворковала Ксения и направилась в конец коридора, чувствуя спиной нагловатый взгляд.
  «Чересчур волнуюсь»  - с досадой подумала. Признаки волнения были налицо:  кончики пальцев рук  онемели. Она робко постучала в  дверь; не услышав ответа, шагнула через порог. За письменным столом, перебирая бумаги, сидел сотрудник. Внимательные, умные глаза глянули на женщину. Она представилась.
  - Что-то вы долго шли, - покачал  укоризненно  головой  мужчина.  -  Дня не хватило  прийти за сыном…
  - А где он? - спросила она, оглядывая  комнату, как будто сына её спрятали. Зло улыбнулась: -  Его пальто, устряпал!
  Мужчина убрал в стол бумаги, быстро встал и, прихватив шляпу  с  подоконника,  на  ходу сказал о побеге сына. «Из-за меня не уходил с работы» - подумала Ксения, выходя вслед за сотрудником, с подчёркнутою досадой на лице.
  - Чтобы больше так не случилось, сразу приезжайте  после извещения, - насмешливо взглянув на неё, сказал он.
  - Не знаю, как вас называть… - начала Ксения оправдываться, брезгливо морщась на пальто сына, которое попыталась сложить...
  - Называйте сотрудником.
  - Хорошо… У меня болеет мама, и я пробыла в больнице, - соврала  она. -  И как он выглядит?  Опишите.
  - Он вас боится, - сотрудник взглянул с презрением на Ксению. - Когда он вспоминал вас,   жалко было на него смотреть. Вот и всё, что могу сказать. Извините, нам с вами в разные стороны. - Они вышли  из здания.

                17

  Ксения закурила. «Как легко стало, с плеч гора свалилась» - вздохнула она. Продолжая путь, подумала о том, что напрасно отказалась ехать на годичные курсы повышения квалификации. Хотя не поздно ещё  согласиться. А с кем квартира? Надо мать и Вовку вернуть. Размышляя, она двигалась, утратив ориентир. Очнулась от стука трамвая у кинотеатра «Октябрь». В руках держала скрученное пальто сына. Захотелось избавиться  от него:  «Не могу осязать мерзавца, хоть и осчастливил своим побегом…  Надолго ли?»
  С афиши, что была над главным входом в кинотеатр, смотрели глаза женщины. Она как будто  отталкивалась  тонкими  руками  от  невидимого, паря над заглавием фильма и словно всматриваясь в глаза Ксении.
  Ксения решила посмотреть фильм. Вступив в зрительный зал, она смутилась: ей показалось, что все смотрят на неё, элегантную женщину с поношенным пальто в руках. «Проклятый, гадёныш… » - заскрежетала она зубами.
  Фильм начался. Она рассеяно смотрела на экран, но когда сосредоточилась, то сюжет её заинтересовал: мать потеряла сына. Очень тяжело складывалась судьба женщины. Не обошли её пороки. Ксения чувствовала растущую напряжённость в зале, слышался везде шёпот. Но вот на экране мелькнула нескладная фигурка маленького человечка в чёрной одежде. Он стал часто появляться в разных ситуациях, в которые попадала женщина. Зрителей восхитило его благородство: он жертвовал собой ради грешницы, которую полюбил, и которую хотел спасти. И спас, и даже вернул сына ей. Зал погрузился в тишину. Казалось, зрители не дышали. А человечек как будто обрёл великие размеры. Самоотверженность и готовность отдать капитал и жизнь ради любимой женщины заставили людей  в  зале  глотать комки в горле. Мать встретила сына! В зале, было слышно, плакали. Невольно попав под влияние зрителей, их восприятия, Ксения сама пролила слёзы. Её душа посветлела, как будто что-то  вытекло из неё вместе со слёзами. Но ей стало плохо: кончики пальцев омертвели, сердце кольнуло. Захотелось выскочить из зала. Она стала  массировать  пальцы, подбородок. А маленький человечек, словно желая довести зрителей до инфаркта, принёс последнюю жертву  –  жизнь ради спасения падшей женщины. 
  Ксения неожиданно подумала: «Почему я жестока к детям? Ведь сама виновата, что они от меня отдалились».
  Фильм закончился. Смахнув пальцами слезинки со щёк, Ксения отправилась на выход. На лице её запечатлелась улыбка. Подумала: « Какая я дура! В кино давно не ходила, вот и развесила уши… »
  Она шла по улице, не зная, куда, втаптывая в  грязь нахлынувшее в зале чувство собственной  неправоты. «Жизнь -  это не кино. Идти приходится по  трясине, где не подадут руку, наоборот, помогут утонуть». Её обогнали две подруги. Молодая девушка, с переваливающейся мужской походкой, хриплым голосом делилась впечатлением: «Щёрте щё кино. Я про войну люблю». «Ага, и этой не понравилось. Правильно - выдумка, в жизни всё проще». Окончательно освободившись от недавнего состояния, она поняла, куда идёт. Конечно, к Леонтию. Нужно вернуть мать и Вовку. Вернуть их будет не очень трудно: Вовка не посмеет ослушаться, а бабка от внука не отстанет.
  Ксения долго стучала в дверь. Наконец нетрезвый голос спросил,  кто тарабанит и, получив ответ, усложнил вопрос: как детей звать и бабушку их.
  - Да открывай, кого ты боишься, тётя Тоня! - не вытерпела Ксения.
  Дверь открылась, в лицо Ксении ударил насыщенный гарью керосиновой воздух.      
  - Чего, бабуля, не открывала? – выдавила из себя Ксения.
  Антонида Ивановна поджала бескровные тонкие губы и, покачиваясь, отпарировала:
  - Никому бабулей я не была, и внуков нет у меня, и вообще пускать не надо было тебя, шалаву… Тоже мне цаца: детей раскидала, мать пустила по миру.
  Куда девалась прежняя приветливость  Антониды Ивановны. Ксения, не отвечая, зашла в комнату, где сидел у окна дед, а Вовка листал книгу.
  - Идол, чего расселся? - напустилась на сына Ксения. - Быстро  домой!
  Вовка вздрогнул, но глаз от книги не оторвал, лишь сказал:
  - Без бабы не пойду.               
  - А где она? - заводясь всё более, крикнула Ксения.
  - Хошь бы поздоровалась, лайка, - встрял Леонтий. – Нечего им делать у тебя! - Он поднялся, выпрямился. - Твоя мать просит милостыню, чтобы взять билеты к Василию. Ещё и кусков хлебных  натаскала. Ох, и дрянь ты, тебе мать  – не мать, сын – не сын.
  Ксения на мгновенье растерялась, но, взяв себя в руки, спросила:
  - Где она занимается этим?
  - Так на вокзале.
  Даже для неё, потерявшей доброту и сочувствие к родне женщине, известие о том, что мать побирается,  стало большим шоком. Она обмякла и сказала:
  - Вовочка, пошли её искать.
  На этот раз Вовка не стал пререкаться, вскочил.  Шли молча. Уже подходя к вокзалу, Ксения спросила:
            - Вы, правда, хотите уехать?
   - Да! - ответил Вовка с радостью в голосе, но  осёкся.
   «И этот мне враг» - успев поймать интонацию, подумала  Ксения. И решила не говорить сыну о побеге брата. Вот и вокзал. Ксения увидела  мать. Она стояла у входа в вокзал с протянутой рукой, сгорбившись,  каждую минуту крестясь, кланяясь, при этом шаль её сползла и нависла на лицо. Вовка хотел было позвать - «баба», но Ксения приказала ему, чтоб он её отвёл в сторону. Когда же Вовка собрался идти, она его остановила и, покусывая  губы,  сказала:
   - Верни её домой. Возвращайтесь.   
   Быстро повернувшись, она влезла в ближайшую «Победу» с шашечками, примостилась на заднем сидении  и  попросила водителя скорей ехать.

                18

   Сашка перебрался в полувагон, нагруженный досками. Надумав вздремнуть, он протиснулся в нишу и лёг. Под скрип досок, в его мечтах сияла Москва. Там много  базаров, магазинов, там много людей, там можно найти для себя место. Главное – далеко от Омска. Вспомнил Скребка, который на Москву возлагал какую-то надежду. Жаль, не у кого спросить, далеко ли до столицы.
   Ранним утром, на какой-то станции, Сашке пришлось оставить поезд: необходимо было позаботиться о желудке. Сбежав с насыпи, он растёр наколотые шлаком ступни ног. Оглядевшись, увидел  покосившиеся сарайчики и дома, огороженные изгородью. Пройдя одетое в мелкую зелень пространство, он вышел на улочку. Оглядываясь по сторонам, направился вдоль стаек и заборов, и оказался у озера. На его берегу трое мальчишек сбивали из досок и палок плот. Они уставились на пришельца. А Сашке нужно  было спросить, какой это город.
   - Откуда чумазик такой? - улыбнулся мальчишка, постарше других.       
   Сашка вздохнул, глянув на немытые ладони, но  не смутился и показал в сторону состава. Встреча с путешественником, беспризорником, оттеснила интерес мальчишек к своему плоту. Посыпались вопросы. Уже через час голодный Сашка сидел с мальчишками у скирды  сена и, уплетая принесённый специально для него хлеб, рассказал о себе. Про мамочку ничего не сказал, соврав, что родные его умерли. Тут же, на общем собрании, возникло решение, что он поживёт на сеновале, а на еду сам заработает. Оказывается, здесь жителям не хватало топлива, и мальчишки воровали уголь из вагонов, чтобы его продать.

   У Сашки началась новая жизнь - жизнь свободного человека, полная риска и усталости от таскания  вёдер с углём.  Сообразив,  что хозяйкам   по  нраву  уголь  крупный, он бросал с полувагонов  лишь большие комки. Нельзя сказать, что воришек не гоняли охранники. Но бегать подолгу толстым дядькам не хотелось, тем более кидаться за огольцами вплавь в озеро, куда, в крайнем случае, бросались они. Вскоре Сашка познакомился с  «фэзэушниками», и те брали его в столовую, где кормили щами с чёрным хлебом.

   Лето пришло рано в Курган –  так  называлась  станция. До Москвы отсюда далеко. Ну и ладно: жизнь Сашке показалась сносной. Он купался с ребятишками на озере, а по ночам чесал кожу, лёжа  на  сеновале. Валяясь на сене, он старался быть осторожным с огнём, но чуть не сотворил пожар. Прожив, таким образом, с месяц, он стал стесняться снимать одежду на берегу: трусы сверкали дырками, а из швов рубахи выглядывали вши. Всё делал, чтобы избавиться от них: по часу не выходил из воды, надеясь, что твари захлебнуться, давил десятками, но всё было бесполезно. Вот от них бы он уехал на край света. Кстати, он и так уже подумывал об отъезде, но дружки находили слова, после которых отъезд откладывался. Это ни к чему хорошему не привело.
   Как-то, прячась на сеновале, он латал штаны и куртку, подаренную ему «фэзэушниками». Вдруг  залаяла собака. Так она лаяла на чужих. Сашка глубоко  забился в сено. Сверкнул луч фонарика; раздался грубый голос:
   - Эй, выползай!
   Сашка согнулся, попятился. Но чья-то рука схватила ногу его,  свет фонаря ослепил ему глаза.
   - Дяденька, отпусти, я не делаю ничего плохого, -  заскулил он, зная, что не отпустят.
 
                19

   Так оказался Сашка в Курганском детприёмнике. Увидел привычную картину: воспитатели покрикивали, поставленный командиром подросток ходил в окружении шестёрок. Новым было  то, что за завтраком командир заставлял новичков передавать ему сливочное масло с бутербродов. А в остальном Сашке было всё  знакомо: шестёрки командира врывались по вечерам в спальни и хлестали пацанов «морковками»  –  крепко свитыми в жгут полотенцами. В спальне, куда определили Сашку, к нему отнеслись без зла, расспросили, как попался, посочувствовали.
   Однажды, после очередного набега шестёрок, когда все, сидя на койках, потирали ушибы от «морковок», Сашка рассказал, как избиения в Новосибирске пресекли пацаны,  дав  отпор активистам. Когда рассказал это, Юрочка, высокий  подросток, у которого над губой уже пробились усики, спокойным голосом заявил: «Завтра поколотим». Добавляя сказанному убедительности, он вынул из-под  матраца железный прут, вывернутый из спинки кровати.
   - Вот ты, - обратился он к Сашке, - откажешься отдавать масло, бугай начнёт качать права, с этого  и начнём.
   - Отплатим наконец… Начистим хари… - послышалось со всех сторон.
   Сашке спалось плохо. Воинственный дух его не посетил, и он, не уверенный в благоприятном исходе предстоящей баталии, ночью думал о том, что лучше бы масло не приносили. Юрочка настоящий молодец, но остальные не показались ему решительными. Всё равно, если Юрочка драться будет один, Сашка не отстанет.
   Волнующий момент настал. Разместившись за столом, мальчишки ждали команду приступить к еде. Перед всеми лежали бутерброды из хлеба с маслом. Белый кусочек сливочного масла, как магнит, притягивал к себе взгляд Сашкин. Он даже увидел на нём капельки воды, похожие  на утреннюю росу. Разрешили кушать. Сашка начал с  каши,  не притрагиваясь к кофе и бутерброду, но и не передавая масло. Как и ожидалось, замаячил кулак вожака. Одновременно до Сашки донеслось шипение Юрочки: «Ешь…». Сашка, кивнув, впился зубами  в кусок  хлеба  с  маслом.
   В углу столовой сидел воспитатель, это исключало возможность драки. Поев, заговорщики отправились к себе. Замыкающим шёл Юрочка. Зайдя в комнату, все  стали спешно выкручивать прутья из спинок кроватей. Успели во время: открылась дверь, и в спальню вбежала свора шестёрок во главе с командиром. В руках у них были  скрученные полотенца. Но в этот раз пришла ватага на свою беду: на неё обрушились удары стальных прутьев. Шестёрки удрали. Командира же, избитого до крови, поволокли за ноги во двор и оставили лежать в луже. 
   Уже через полчаса Юрочку вызвали к директору. Выслушав его объяснение, директор видом своим одобрил отпор, но сказал, что за организацию драки зачинщиков обязан отправить в изолятор. Командира положили в больницу, а Юрочку, рыжего пацана и Сашку посадили в изолятор на три дня. «Борзые…» - проворчал вахтёр, закрыв за ними дверь. Разговора на тему переворота хватило на сутки, на вторые – говорить стало не о чем. Кроме того, угнетал специфический запах изолятора, отдающий  мочой и потом. На третьи сутки заключённые затосковали. Рыжий мальчик, молча, лежал спиною на матрасе из ватных шишек, глядя на  решётку. И вдруг запел: « Солнце всх-о-дит и зах-о-дит, а у нас всегда тем-но, дни и ночи часо-вы-е  стерегут  моё окно».
   - Зря, су-у-у-ки, стережёте, всё рано убегу-у-у! - он зарыдал, подвывая.
   Сокамерники сначала растерялись, но потом расхохотались, поддержали рыжего: «у-у». Их вой напоминал рёв ишака, все рассмеялись,  и даже плачущий заулыбался.

   Биллиардную комнату заполнила детвора.  Прибывшую из карцера троицу обступили стеной,  наперебой совали им бутерброды с маслом и толстые  бычки. Перекусив и накурившись, освобождённые узники наслаждались вниманием. Не было  гнетущего чувства, которое недавно несли им командир и шестёрки.  На  другой день  директор  предложил выбрать  командиром  Юрочку. Разговор  произошёл  в  столовой. Это справедливое предложение  взбудоражило пацанов,  начался большой галдёж,  в котором слышалось: «Правильно… правильно…» Но неожиданно  было то,  что сказал  Юрочка:
   - Зачем нам командир? Лучше все будем на равных.   
   Пауза, рождённая заманчивым предложением, перешла в громкое, единодушное одобрение. Директор криво улыбнулся, о чём-то подумав, но с предложением  согласился. После этого сказал о приезде  каких-то важных особ, из-за чего на днях выдадут всем новую форму. Но на ночь её надо будет сдавать.
   «Жаль, что сдавать» - подумал Сашка, в карцере ещё больше настроившийся на побег.

                20

   В Сашкиной группе появилась  воспитательница – белокурая голубоглазая женщина, Маргарита Павловна. Она быстро завоевала расположение детей спокойным отношением,  рассказами и чтением по вечерам вслух занимательных книг. Вскоре выдали воспитанникам новую форму. Она была не лишней из-за  похолодания – признака осени. Окна спальни продувались, и ребятишки  ёжились, засовывая руки в карманы. В биллиардной комнате было тоже холодно. Но в новой форме согрелись. Мальчишки не узнавали друг друга: на каждом хромовые ботинки, на плечах клетчатая рубаха, поверх демисезонное, из добротного сукна пальто.
   Первые дни, Маргарита Павловна по вечерам пересчитывала сложенную в воспитательской комнате одежду, но когда смотр детприёмника завершился, и начальство убралось, она остыла к обязанностям. Причина: начальство, отметив переполнение детприёмника,  нашло недочёты в её работе; в результате - выговор. Это было несправедливо, учитывая недолгий срок службы её. Поползли слухи, что часть детей развезут - кого куда. На обсуждение последних сведений собрался Совет десятки во главе  с  Юрочкой. Решили: побег. План обозначился сразу, когда Юрочка ловко, как фокусник, вытащил из решётки окна штыри, которые он расшатал уже давно. Побег назначили на первое воскресенье.

   В воскресенье Маргарита Павловна в воспитательской комнате читала книгу. За окном надвигались сумерки. Сашка, заглянув к ней в комнату, побежал в спальню. Пересекая биллиардную комнату, сунул в карманы два шара. Его ждали в спальне.
   - Что? - волнуясь, спросил Юрочка.
   - Можно: читает.
   Юрочка, не мешкая, вытащил прутья из окна и распахнул  раму. Второй  этаж,  но внизу земля  вскопана, значит, мягкая. Мальчишки посыпались вниз друг за другом, как горох. Бежали кучкой; со стороны детприёмника было тихо. У железнодорожного полотна, разделились и пошли в разные стороны. У Сашки громко колотилось сердце, но громче гремели шары в кармане. «Зачем взял?» - подумал он. И выбросил.

   Группа, с которой бежал Сашка, направилась вдоль полотна железной дороги. Выбрались к леску. На поляне заметили копну, подошли к ней. Проспав до  солнечных лучей, выползли из соломы, отряхнулись. Новая форма выглядела ужасно. Наспех почистив её, группа потопали к железнодорожному мосту через Тобол. Шагали по картофельному полю. Мучил голод, но поживиться было нечем. Только на подсолнечнике наломали безжалостно выклеванные птицами шляпы. Наконец подкормились на помидорном поле, собрав валяющиеся на земле не зрелые овощи. Юрочка воздержался от овощей, и был прав, так как через полчаса у беглецов закрутило животы. Пришлось осёдлывать задами поле. Поэтому и проглядели милицейскую машину, которая откуда-то подъехала. Переловлены были все. В детприёмник доставили и вторую группу – её поймали у вокзала. 
   За маской раскаянья каждый мальчишка нёс в душе глубокое разочарование и мысли о новом побеге. А пока что ждал главных зачинщиков изолятор. Маргарита Павловна покачала головой, сказав со вздохом:
   - Эх, какие вы…
   А директор, взглянув пронзительно на пацанов, произнёс:
   - Подвели её… Ну, и сволочи! У неё и без вас   неприятности.
   Когда все оказались у себя в спальне, увидели, что на окне поставлена новая решётка. После слов директора у всех настроение было гадким. Лишь рыжий попытался посмеяться насчёт решётки, но его не поддержали. Сашка жалел Маргариту Павловну, и, когда она зашла в комнату, он подошёл к ней и стал просить у неё прощенье. Маргарита Павловна, растрогавшись, прижала его голову к себе и погладила пальцами. Другие тоже стали просить прощение, причём одна половина искренне, а остальная – притворно.
   - Ладно, ребятишки, что уж,- тряхнув  головой, проговорила она. -  Уволят меня, но знайте, я вас  люблю. Не смогли сдружиться. Плохая я воспитательница.
   - Маргарита Павловна, - волнуясь, подошёл к ней Юрочка. - Вы хорошая воспитательница, а мы хоть и виноваты, но поймите и нас: мне и Саше надо было  бежать  отсюда или по дороге в колонию.
   - А кто вам про колонию сказал? - насторожилась Маргарита Павловна.
   - Директор.
   Воспитательница вышла, сгорбив стройную  фигуру. На другой день директор и завхоз отвели Сашку на склад; директор приказал ему надеть старую одежду. Сашка разыскал в углу узелок с заплатанными  штанами  и «фэзэушной» курткой, которая была в пятнах. С грустью взглянув на новую форму, он присел на лавку и стал нехотя раздеваться. Вдруг директор подошёл к лавке и сапогом скинул старьё Сашкино на пол.
   - Сожги это всё, Николай Иванович, - обратился  к завхозу и вышел за дверь.
   - Одевайся по новой, - кивнул головой завхоз. - И топай на вахту.
   За ворота Сашку вывел дядя в блестящих стёклах очков.  На  вопрос: «Куда мы?»,  ответил:  «В Шадринск». Возле проходной стояла Маргарита Павловна. Она взяла Сашку за руку, он ощутил в  её пожатии доброту. Провожающий отвернулся, прикуривая.
   - Саша, тебя отвезут в Шадринск. Директором там женщина. Она добрая,– продолжая держать Сашку за руку, прошептала Маргарита Павловна. - Там ты поживёшь, а потом отправишься в детдом. Всё у тебя будет хорошо.
   Сашка готов был прыгать от радости: детдом - не колония, там жизнь без решёток. А Маргарита Павловна наклонилась к его уху и спросила:
   - У тебя есть мама, Сашенька?
   Что он мог ответить?  Есть  та, которая  хочет, чтобы он лёг под поезд. Он не знал её, когда жил с бабушкой, которая его любила, и лучше бы и не знал. У него нет матери, нет! Маргарита Павловна что-то поняла, глядя ему в глаза, и, будто сняв  вопрос, ласково проговорила:
   - Ты, Сашенька, мальчик хороший. Будь  спокойным. И я выросла в детском доме. Всё будет   хорошо. До свиданья. Может, увидимся.
   Она поцеловала Сашку в щёку, повернулась и пошла, склонив голову, к проходной.