Последний коммунальный год

Подходил к финалу год —
закольцован в циферблаты.
Доставали харч по-блату.
Пеньюары — не халаты —
заполняли "обиход",
изумляя свата, брата
и любого, кто зайдёт.

Коммуналки — атавизм —
клокотали и кипели:
батьки — пили, мамки — пели,
дети Кара-Кумы ели,
радуясь, что дождались
Новогодней канители.
Разгуляемся — держись!

Суетилась детвора,
выясняя, где подарки.
Их хранили у татарки —
в кладовой, где банки, тарки.
А татарка — Дильбара —
заприметив нас, как гаркнет:
"Кыш от двери, дьявола!"

И поджопник полотенцем
нам вдогон. "На шаг ноги!"
Мы — на кухню. Там, строги,
мамы лепят пироги,
Хасбулата тянут с ленцей —
про подарки-дороги
и жену — с кинжалом в сердце.

Славно!
И душа поёт
песню про советский адрес!
А вдали Буэнос-Айрес
видит в снах балет наш, август.

Мы не знали — всё пройдёт!

А пока...
В обновке! Нравлюсь!
Девяносто первый год.

Девяносто первый год!
Новой Беловежской пущей
окрылён отец: "Всё лучше,
чем пугающий день путча
и чудной переворот!"
И на стол — кулёк: в нём сущик,
жуть солёный! Но, сойдёт.

Небогатые дары.
Но и все мы небогаты.
Что с того?! Крестят шпагаты
Бандероли! В них помяты-
е конфеты. "Марк, смотри!
Здесь ещё письмо Юмант(е)ы!
Вай! И Джюгас! Из Литвы!"

***
Нет Союза.
Коммуналки
расселёны.
Новый век.
И забыто слово "тарка".

Где я — смелый человек?!