Аггел - падший ангел. Часть 2

               *
    Но более всего поразила мое воображение комната, в которой на специальных металлических спицах-подставках находились парики. Их было много - больше полусотни: женских, мужских и детских. В ночной тишине они казались мертвыми головами, насаженными на колья перед замком колдуна из древних страшных сказок.
    “Зачем ей столько париков?” - подумал я, - уж детские-то точно она носить не будет. И откуда она их взяла?” Ротана, словно угадав мой немой вопрос, обернулась и ответила:
    - Я их продаю. Ведь нужно же на что-то жить!
    Я кивнул, так ничего и не поняв из ее слов, но переспросить не посмел.
Там же, в комнате, находилась широкая кровать, вольно раскинувшаяся под красным бархатным балдахином. Она была не прямоугольной, как обычно, а скошенным на одну сторону ромбом, тут же напомнившим мне нож огромной гильотины, словно бы созданной для того, чтобы отрубать головы на парики.
    Ротана обогнула ее и подвела меня к резному дубовому буфету. Открыв одну из створок, она достала четырехгранный штоф темного стекала и два массивных золотых бокала. В то что бокалы были именно золотые, я понял сразу по желтому жирному блеску и солидной основательности, передавшейся пальцам.
    - Нужно выпить за встречу, - сказала мне Ротана тоном, не терпящим возражений, и разлила по бокалам нечто густое и тягучее, - этому зелью сегодня исполнилось ровно сто лет, - и помолчав, добавила уже мягче, - я долго тебя ждала. 
    - За тебя, - ответил я, поднимая бокал до уровня глаз, - за твою тайну, коснувшуюся меня своим крылом.
    А про себя добавил: “Выпью за что угодно, лишь бы живым выбраться отсюда”. Мне было страшно. Хотя в том, что меня не отравят, я был уверен: хотели бы убить, давно бы зарезали. Правда, оставалась еще возможность резекции органов, но об этом лучше было не думать. 
    Голос мой был неверен и слова прозвучали фальшиво. Ротана окинула меня пристальным взглядом:
    - Да, похоже я не ошиблась, - усмешка тронула ее губы, - как и все писатели, ты лицемерен.
    Она перешла на “ты” так просто, словно “вы” между нами и не было. Я не возражал, был не тот случай. 
    Мы выпили. Напиток был странного горьковатого вкуса, вяжущий рот и щекочущий горло. Хотелось проглотить его одним большим глотком, но величина бокала этого не позволила - пришлось допивать. Зелье принесло необычайные ощущения: внутри меня рождалось огромное вожделение обладать женщиной. Тончайшая позолота воспитания облетела с меня как пух с одуванчика под сильным порывом ветра. Все иные мысли и желания сгорели в этом буйстве ощущений, не в силах противостоять первозданной, всепоглощающей звериной страсти. Ротана стояла передо мной и томно дышала. Она была просто самкой, телом, которое должно было принять меня, утолить мой голод.
И я взял ее нескольким сильными движениями, разорвав блузку, куртку и длинную юбку. Ткань лопнула, обнажая спелую живую мякоть. Мою одежду постигла та же участь и вот я уже насадил ее женственность на вертел своего желания. Я стремился войти в неё как можно глубже, разорвать ее пополам, как колун разрывает полено. Я впивался пылающим ртом в ее груди и жалил их поцелуями. Тело Ротаны упруго изгибалось словно тугой лук, и я натягивал и натягивал его раз за разом, урча от изнеможения и восторга. Она стонала, билась в конвульсиях оргазма, ее ногти царапали мне спину, а острые зубки раз за разом впивались в мое плечо, доводя меня до исступления. Я зарычал по-звериному и кончил. Но желание горело во мне с прежней неумолчной силой. Не разжимая объятий, я отнес ее на кровать и карусель завертелась с новой энергией. Я ощущал себя пробудившимся от векового сна каменным сфинксом, который играл Ротаной словно мышью. Я брал ее снова и снова, восставая каждый раз из пепла как птица Феникс, удовлетворяя все свои сексуальные вожделения, скованные до этого дня льдом пуританской морали нашего времени. Самка-Ротана была покорна моей воле и, словно предугадывая мои желания, тянулась навстречу, выполняя все что я хотел...
    Потом я лежал опустошенный как бревно, выброшенное бурным морем на песчаную отмель.  В голове плавал колокольный звон, во рту было сухо как с похмелья, язык и губы распухли, а тело и вовсе было чужим. В мозгу родилось странное ощущение, будто я выпал из окна пятого этажа и лежу на газоне. Идет сильный дождь, я весь промок и меня бьет озноб, а рядом, из водосточной трубы, хлещет на асфальт водный поток. Он журчит и журчит, его голос монотонен и однообразен, мое ухо различает в нем отдельные слова и обрывки фраз.  Так продолжается уже давно, но у меня нет сил даже на то, чтобы открыть глаза.
    Постепенно что-то изменилось. Я начал понимать ложность своих ощущений. Память словно пальцы, перебирающие четки, по звеньям восстановила весь ход событий, делая невозможное возможным. Сквозь колокольный звон я рывком напрягся и открыл глаза: вокруг не было никакого газона и дождя, а был только полумрак большой дубовой комнаты и голос Ротаны. Я слушаю и не слышу её, хотя и чувствую, что ни одно ее слово мой разум не оставляет без внимания. В сладкой истоме я не хочу, да и не могу возражать.
    Внезапно мой мозг включился щелкнувшим электронным тумблером, предвещающим опасность, но противоядие вводить было уже поздно - я был отравлен.
Вскоре Ротана закончила говорить, а смысл сказанного стал ею стал прокручиваться в моей голове четкой лентой аудиозаписи.  Я уже знал - забыть я не смогу ничего. Голос Ротаны вещал:
    - Я была Ангелом. Но потом случилось нечто, заставившее меня пасть. Почему так получилось - неважно. Важно, что получилось. И я стала Аггелом - падшим Ангелом. На меня наложено проклятие: каждую ночь в   полнолуние я превращаюсь в черного бультерьера и выхожу на охоту. Мне нужно загрызть хотя бы одного человека и напиться живой крови. Я не могу этого не делать, это выше меня. Я пыталась раньше, но...
    Здесь в моей памяти обозначился провал. Далее мой мозг включился только со следующего места:
    - ... прошло сто лет. Совсем недавно мне удалось достать манускрипт, хранящий древнее знание. В нем говорится, что мое избавление от проклятия лишь в смертном, который захочет со мной обвенчаться, зная про меня все.
    Она, словно кошка, играющая мышью, подкараулила момент, когда мое сознание догнало   смысл сказанного, а затем жестко схватила добычу:
    -  Я выбрала тебя. Я уже никогда не смогу стать Ангелом, но смогу быть Человеком. Венчание даст мне прощение. Я стану тебе хорошей женой.
    - Но почему я? -  ужас происходящего затопил сознание. Захотелось плакать. 
    - Ты - писатель, ты способен поверить в непознанное...
    - Но я - женат! -  бросил я последний довод.
    - Вы не венчались в церкви и у вас нет детей. Твоя женитьба - лишь мирское, лишь договор, - голос Ротаны то кололся как северный ветер, то ласкал, подобно атласной упругости девичьей кожи. Он завораживал, действуя на меня как удав на кролика. Проснувшееся ретивое тешилось тем, что Ротана могла бы просто приказать, но она молила.
    - Наши дети смогут быть Ангелами. И, кроме того, ты напишешь книгу, которой еще не было и твое имя не затеряется в веках.
    Это был запрещенный прием: нет такого нравственного и иного преступления, на которое не пошел бы настоящий писатель ради надежды жить в памяти людской вечно. Ответ мой был предрешен, ведь отказаться я уже не мог. 
    - Сегодня как раз полнолуние, - продолжала Ротана, - и я покажу тебе свою охоту.

               *