Крутая тема

- Крутизна представляет собой такой откос поверхности, на который трудно подняться. Отсюда и оценка затраченных на подъем усилий тем выше, чем выше желанная цель. Остаётся только выбрать предмет достижения, который бы оценивался всеми также высоко, как и испытуемым, и дело слеплено. И часто прибамбасы к крутому подъёму готовятся раньше, чем сама гора. Гору можно любой высоты навалить. То есть обозначить цель и доказать людям, что достижение её потребует нечеловеческого мастерства и интуиции, а уже о готовом для штурма оборудовании скромно промолчать…

Пал Палыч закончил свою возвышенную речь, посмотрел на крупы коней, осторожно и внимательно переставлявших копыта между каменных глыб на подъёме горной тропы. Он старался глядеть себе под ноги и выше голову почти не поднимал. Процессия состояла из двух проводников и почти десятка экскурсантов, отправленных на «осмотр красот» Семёновского ущелья. На этом участке дороги приказано было спешиться, чтобы неопытные наездники не вывалились случайно из скользких сёдел на узкой и крутой каменистой тропе. Караван выстроился в цепочку – проводник Жунус вёл под уздцы первую из одиннадцати лошадей, гид по имени Ыса завершал группу, участники экскурсии, вооружённые лыжными палками, карабкались на гору в середине цепи.
 
Палыч соображал, что уставшие от июньского пекла на иссык-кульском пляже отдыхающие, как и он в этот день, рискнули подышать горным воздухом и согласились на конную прогулку, которая из невинного приключения превращалась во что-то другое. Над Кунгей Ала-тоо ночью прошёл ливень, осыпи на тропах заставили проводника изменить маршрут, и теперь из безмолвных экскурсантов нельзя было вытащить и слова. Оступаясь и поскальзываясь, мужчины даже не матерились, а женщины коротко ойкали вполголоса. Как долго придётся перебираться через гору на ровное место и в какой момент сесть наконец верхом на свою тёплую лошадь никто вообще не спрашивал. Скорого привала никто из проводников не обещал.

Молчаливые курортники, опираясь мягкой резиновой подошвой китайских кедов о колкую поверхность, на змей и ящериц, занявших более удачные места на камнях тропы, внимания уже не обращали. Редкие бледно-зелёные кустики и мелкие цветочки, и так не столь яркие среди бурой складчатой поверхности, не вызывали должного восхищения. В разреженном воздухе слышалось только тяжелое дыхание нескольких человек и лошадей, на долю секунды прерывающееся глухим стуком катящегося камня из-под копыта неосторожно ступившего животного. А когда звук затихал где-то внизу, вздоха облегчения не раздавалось. Все понимали: горы через минуту могли завершить это случайное падение и по-другому, например, оползнем, который тут не редок в июне. 

Пал Палыч же находился в таком приподнятом надо всеми настроении, на таком пике нервного разряда, что забыл о похмелье, и потребность выговориться, освободиться от лишних слов внутри и облегчить себе этим подъём казалась ему необходимой. Он был в восторге от того, что оставшаяся в санатории на побережье жена с детьми не видят и не слышат его, что они даже не могут себе представить, в какой прекрасной опасности он сейчас находится. И слава Богу, что так! Он был молод, крепок, очарован этой безвременной красотой гор: необозримо лучезарной, направленной в хрустальный небосвод громадой, - что движение вверх по этим нагромождениям казалось ему восхождением в рай, в заоблачные солнечные сады, где принять смерть от природы было бы торжеством непрерывности жизни и божьей справедливости. Мелочный позорный страх давно оставил его. Он, шедший первым за лошадьми, загадочно улыбался, изредка оглядываясь, краем глаза посматривая на ближайших своих спутников, отчего-то печальных, думающих о бренном, обыденном и противном.

Когда притормозившая перед ним кобыла подняла хвост и на ходу выпустила жёлтую струю, а следом вывалила на тропинку тройку крупных конских яблок, Пал Палыч от души расхохотался, крикнул за спину предупреждающе:

- Осторожно, мины!

И с участившимся сердцебиением присмотрелся к месту под кобыльим хвостом. Он окончательно решил, что природа совершенна в своих творениях: вот, даже тут ничего лишнего, всё функционально и чётко, и очаровательно (чёрт возьми!). Жизнь движется в правильную сторону, как и конское пищеварение. И людям положено по жизни двигаться. В данном случае – круто вверх.

Двумя часами позже караван вышел на относительно плоскую поверхность, способную вместить всю процессию, и Жунус, подняв руку с камчой, скомандовал: «Тыныгуу!», приказав остановиться, и на собственном примере показал, где, отвернувшись ко всем спиной, справить нужду в определённом месте площадки.

Лошади, в отличие от людей, его примеру не последовали, что создало некоторое замешательство в стане, но, после оправки нужды недоразумение быстро рассосалось, потому как люди поняли, что выпили в пути последнюю воду. Пара литровых курдюков, подвешенных у седла Ысы, положения одиннадцати человек не спасали. Жунус заторопился сняться с постоя и двинуться выше на короткий перевал, за которым якобы начинается ручей, впадающий в Ак-Суу, горную речку. Он планировал попасть туда до темноты, чтобы успеть с экскурсантами на последний рейс до Чолпон-Аты. О времени проводник говорил несколько расплывчато, явно не доверяя собственным словам и всё поглядывал то на кивающего ему Пал Палыча, то на небо в межзубье гор, среди которых растекались жидкие облачка, никак не сулящие даже намёка на дождь.  Но Жунуса, похоже, никто и не слушал.

Возражений не было. Никому даже в голову не стукнуло, что, пользуясь моментом можно было развернуться на этой площадке и топать назад, к спасительному лагерю. Спускаться, а не подниматься. Неужели все были так уверены в опытности проводника? Или в собственных силах здоровых людей возраста едва ли за тридцать-сорок лет? Что их заставило идти ещё выше к призрачному перевалу?

Об этом Пал Палыч начал задумываться, когда подошли к узкому проходу между вертикально потрескавшихся каменных глыб, на перегибе горного хребта, отмахав пешком за лошадьми с дюжину километров подъёма. С обратной стороны дорога на спуск оказалась поположе, но больше стиснутой в скалах и более каменистой, чем была на подъёме. К тому же метровые в обхвате ели, которые строем поднимались по бокам тропы, иногда оказывались лежащими поперёк неё, поваленные неведомой нечеловеческой силой. И закрадывалось подозрение о том, что по этой тропе никто со времён Пржевальского не ходил.

Впрочем, это лошадям, по крайней мере, объяснять было бесполезно, а терпеливые туристы о таком и не спрашивали, молча подкладывая ветки под копыта животным, чтобы коротконогие киргизские лошадки могли перелезть через прогнившие от времени стволы. Забота о гужевом транспорте показалась Палычу трогательной. Надежда о скором продолжении путешествия верхом откладывалась на всё более неопределённое время. Но в людях появилась некая сплочённость, и они предавались поиску сучков и веток с большим энтузиазмом, чем бессмысленному обсуждению создавшихся трудностей.

О поисках спасительного ручья с водой временно забыли. А вскоре хлынул ливень, и пришедшая с небес вода оказалась совсем некстати. Вдоль тропы образовался мутный поток, и теперь стволы поваленных елей служили путникам то переправами, то преградами, которые обходили по высокому правому берегу придорожной ложбины, держась за руки и опираясь на холки мокрых лохматых непарнокопытных с печальными персидскими глазами и будто накладными огромными ресницами восточных красавиц.
Палыч заметил, что беззащитные лошади оттянули на себя большую долю людского внимания и, когда дождь неожиданно закончился, спутники его даже поскучнели, хотя лица их и не изменили своего предупредительно-родительского выражения к доверенной всаднику скотинке, образ каждой из которых они теперь безошибочно заучили наизусть, как и характер, и животные страхи, и способы благодарности за помощь – от пофыркивания ноздрями до откровенного коленопреклонения, предлагающего мокрое и скользкое седло своему спасителю.

Дождь давно закончился, а вода в ложбине все прибывала, скатывалась вниз, спотыкаясь о завалы из елей, заполняя на пути естественные впадины и образуя полноводные озерца. В какой-то момент емкости переполнялись и вода, перехлестывая через край, сметала плотину и стремительно скатывалась вниз, увлекая за собой обломки деревьев, камни и вывороченные коряги. Все вынуждены были сойти с дороги и, стоя на крутом склоне, наблюдали с уважительным трепетом за непреодолимой силой матушки-природы. Через полчаса потоки ослабли, оставляя за собой только грязные ручейки и уже не препятствовали дальнейшему продвижению каравана по оголившейся, наконец, тропе.

Ыса первым вскочил в седло и спустился на своём мерине на подсохшую тропу. Прогарцевал по грязи вдоль и поперёк дорожки, спустился на обочину, проехал вдоль канав и дал отмашку рассаживаться всем по местам.  Жунус помог слабому полу попасть в стремя грязными кедами, подсадил всех за колено на спины лошадей, а сам сел на молодую кобылу последним.

Тронулись. Не торопясь. Вдумчиво и молча.

Только лошади изредка встряхивали мокрыми гривами, брызги от которых разлетались в разные стороны подобно разноцветному бисеру в солнечных лучах, пробивающихся через хвойные лапы вековых елей. И заросшее ущелье вдруг зазвучало голосами очнувшихся птиц. А полёт огромной полосатой бабочки, появившейся из леса будто для знакомства со всеми, облетевшей каждого всадника на расстоянии вытянутой руки и сплясавшей в воздухе «яблочко» перед каждым в своей бело-голубой тельняшке? А запахи, свалившиеся всем на голову и заполнившие обделенные кислородом лёгкие ароматами смоляной древесины и парами арчи, чадящей можжевеловым дурманом? Чем не Эдем?

Палыч позволил себе закрыть глаза и вслушаться, наконец, внюхаться в это неповторимое пространство, пытаясь запомнить хотя бы часть из того, что происходит вокруг, чтобы рассказать об этом детям, вернувшись из странного молчаливого путешествия. Под тяжеловесное хлюпанье копыт он думал о том, что жизнь достойна восхищения и её так много вокруг, что она не способна уместиться в его воображении, столь бедном на восприятие всего, что в ней происходит, и происходило прежде, и ещё много раз будет происходить. И этот трепет непонимания, великой тайны неразгаданности жизни, кто его постигнет? А вот жена, наверное, поймёт. Добрая, милая… Ей только надо объяснить это ненавязчиво, терпеливо, и, желательно, по-трезвому…


***

       В нижнем лагере спутников Пал Палыча никто не ждал. Четыре пары мужчин и женщин сели в кружок плечо к плечу и принялись копаться в рюкзаках, отыскивая съестное. У двух деревянных столбиков с натянутой верёвкой Ыса с Жунусом разнуздали лошадей и отправили их пастись к большой луже при дороге, спокойно поглядывая на часы. Солнце еще не село. Тогда они вынули из кожаных кисетов по курту, кругляшу сухого солёного сыра размером не больше шарика для пинг-понга, и, сунув их за щеку, прилегли в сторонке от честной компании, пригласив к себе Палыча призывным жестом.

Палыч прилёг рядом ни о чём не спрашивая, будто храня общий обет молчания в этом путешествии. Достал из своего рюкзака помятые бутерброды с салом и зелёным луком и плоскую фляжку с водкой. Проводники о чем-то разговаривали на киргизском.
Палыч предложил им сделать по глотку понятным для всех народов пощелкиванием по кадыку, но те отмахнулись. Тогда он, проговорив «не хотите, как хотите. Будьте здоровы!», сделал глоток, прикрыв глаза, а когда открыл их и захрустел луковым пёрышком, увидел, что лица киргизов застыли в изумлении.

- Что вылупились, товарищи? – спросил он у проводников. – Не видали, как водку пьют? Или это в вашем заповеднике тоже запрещено?

Жунус вдруг улыбнулся. Ыса всё ещё искал дар речи. Тогда Жунус сказал:

- А мы думали ты тоже глухонемой, как эти, - и ткнул камчой в сторону недавних попутчиков Палыча.

Тут и Палыч сглотнул кусок бутерброда почти не жуя.

- Да ну-у… Все, что ли? Смеётесь, товарищи? Это плохие у вас шутки, над таким не смеются… Они откуда сами?

-  Из Чернобыля. Лечебный центр в Григорьевском ущелье направил. Просили посложнее им маршрут подыскать, чтобы повысить эмоциональную активность. Их какими-то там таблетками накачивают, а врачи эти сами понять ничего не могут. Вот и просили нагрузить их физически. Ну, чтобы в реальных условиях, на природе, с животными… Понимаешь? А ты как с ними попал?

- Да случайно. Пили вчера в компании на пляже. В карты пулечку расписали. Доктор один на мизере в паровоз залетел, отыгрываться не стал. Дал вот билетик на экскурсию, сказал, пятёрку стоит. Я и взял… Так вы их специально так гоняли, как я понял?

- Конечно! – даже немного обиделся Жунус. – Новый маршрут заодно проверили. Пятьдесят пять километров по горной местности. Восемь часов пути. Один час - привал. Один - перевал. Высотность от двух с половиной до трёх тысяч. Ну, да, немного дождь. Да ещё лошади… Так, «нулёвочка», от силы вышла. Надо бы прибавить. Даже до первой категории сложности не дотягивает. Я этим врачам говорил, что надо сложнее выбирать, тогда и показатели от их таблеток появятся…

- Выходит, мы на них таблетки всё это время проверяли, на глухонемых? А от чего сами таблетки, не знаешь?

- Ты это лучше у того доктора спроси, что тебе билетик на экскурсию в карты проиграл, - ответил за Жунуса, нехорошо улыбнувшись, Ыса. – А если бы что случилось? Мы бы за всё отвечали? Или ты бы помог? Ты тоже врач?

- Нет, не врач, металлург я, - честно признался Палыч.

- Вот и молчи лучше, как эти глухонемые, в тряпочку, - посоветовал Ыса. – Они-то не от хорошей жизни, наверно, на такие тестирования соглашаются. Да с ними и расплачиваться проще, чем со здоровыми людьми, похоже…

- А таблетки новые всё равно на ком-то испытывать надо! Чем глухонемые из чернобыльской зоны хуже остальных? – вступился за медицину Жунус.

- Даже лучше, - глотнул из фляжки Палыч и закусил остатком бутерброда. –  За них заступиться некому.

Тут Ыса приподнялся на локте и присмотрелся к дороге, петляющей среди камней по горной долине.

- Похоже, машина их едет. Уазик, «буханка» … Да, точно… Она… Надо предупредить…

Он прошёл к сидящим метрах в двадцати туристам и, взяв за плечо одного из них, показал ему на клубы пыли вдалеке. Тот кивнул ему в ответ и погладил по волосам женщину, которая прислонилась к другому его плечу. Голова женщины в бессилии сползла к сидящему на колени. Её кинулись поднимать остальные, Жунус заметил это и, бросив презрительный взгляд на жующего Палыча, кинулся один на помощь. Палыч, нахмурившись, с трудом встал на затёкшие ноги и тоже подошёл к молчаливой компании, совершенно растерянный, не понимая, чем он может помочь. Подойдя ближе, он остановился в двух шагах от суетящихся людей и не нашёл ничего больше, как прорычать от собственного бессилия.

Когда подъехала машина, женщину общими стараниями, похлопываниями по щекам и неизвестно откуда взявшимся флакончиком с нашатырём уже привели в себя. Она улыбалась и пыталась всем своим видом и жестами показать, что сама виновата в чём-то, чтобы все успокоились и не обращали на неё внимания, что она сможет самостоятельно справиться со своей слабостью. Но встать на ноги так и не смогла. Тогда спутники быстро погрузились в УАЗик, положив её на свободную откидную лавочку, и вдруг вопросительно уставились на Палыча, не понимая, почему он не торопится садиться и ехать вместе с ними.

Если бы не Ыса, забросивший в машину его рюкзак и подтолкнувший его к дверце автомобиля своей камчой, неожиданно захмелевший Палыч остался бы на ночь в долине с проводниками.

Попрощаться с ними Палыч так и не успел, молча сел рядом с водителем, мальчишкой-киргизом, обветренным и желтокожим, как придорожный камень, и тот погнал свой неубиваемый транспорт между таких же обветренных желтых камней в сторону Чолпон-Аты…

***

Жене об экскурсии Палыч доложил коротко:

- Нормально. Был дождь. Все живы здоровы. И лошади в том числе. Виды великолепные.

Перебирая рюкзак, она обнаружила там два нетронутых бутерброда, а, поболтав фляжку, услышала бульканье и с удивлением спросила:

- Не доел и не допил! И это за целый день? Вас там кормили, что ли?

- Ага. Мангал! Манты, бешбармак, буза… Организация на высшем уровне! Лечебный центр «Чернобыль». Это тебе не над курортниками бессловесными издеваться… Наука!

- Ух ты! – восхитилась жена. – Ты, когда в следующий раз с этим доктором в шахматы будешь играть, и на меня билетик попроси. Хорошо?

- Не-а… - отказался Палыч. – Ты не осилишь. Там горный маршрут второй категории сложности, почти как на Памире. Коленки расшибёшь. А мне твои коленки целыми нужны. Вон они какие… Кругленькие, беленькие…

- Отстань!.. Иди в душ! И потише там, мальчиков не разбуди… Ты им, кстати, хоть что-то привёз с этой твоей лошадиной прогулки?

- А как же!.. Ты их завтра бутербродами моими угости, увидишь, как проглотят. Скажи, специальная еда для альпинистов. Наша медицина не спит. Днём и ночью новые панацеи разрабатывает. Скажи, что это самое крутое питание в горах. И папа у них самый крутой.

- Дурак!

- Плохо ты своих детей знаешь! Они все в меня. Поверят любому твоему слову. Вот губкам этим как не верить… А этому язычку…

- Да отстань же ты!.. Дуй в душ!.. И на цыпочках оттуда, на цыпочках…

В душе Палыч пел вполголоса «круче гор могут быть только горы, на которых никто не бывал», и всё не мог припомнить, какое слово он поменял в этой песне. Портила память фамилия того врача на билете. Что-то с музыкой связано… Крутой, что ли… Или Крутиков… Надо бы уточнить у него за следующей партией в эти… как его?.. в шахматы… И морду набить заодно…