там было небо

я была тебе дана как искупление, 
ты мне как искушение,
точно послевкусие сумасшедшего секса,
который помнишь всю жизнь.
мозаика этой истории могла бы сложиться в вечность, но
мы танцевали рубиновую румбу на горячем песке
даже ни разу не прикоснувшись друг к другу
под яростное потрескивание пламени страстей
на фруктовых ветках ревности, лжи и пороков
ныряли в сакральную глубину,
называя её вечной любовью
пели с луной, ветром, морем, волками, звёздами
любое твоё резкое слово,
невнимание, отчуждение ранили меня
острее, чем удар ножом,
но я всё равно смеялась
тем громче, чем больнее мне было,
я смеялась и смеялась,
как та испуганная кукла с голубыми волосами
из фильма про золотой ключик от лучшей жизни,
ворожила над союзом специй, ванили и карамели,
на картах мадам Ленорман и кофейной гуще
на плывущих облаках, тенях и падающих листьях,
забрасывая тревожный рюкзак на верхнюю полку по**зма,
изучала искусство анфлёража и мацерации, 
чтобы принести тебе запах и вкус жизни
- в тлеющих углях, виниловых пластинках,
мягкой коже, новенькой книге,
поджаренном багете со свежим чесночным маслом, 
жажде сильных эмоций, 
особой атмосфере любовного треугольника,
пропитанной как выдержанным бренди,
густым баритоном  Леонарда Коэна,
получившего шесть аккордов фламенко
от уличного музыканта-самоубийцы
в словах из Famous Blue Raincoat
"ты одарил мою женщину кусочком своей жизни,
и, вернувшись, она стала ничейной женой"
я носила нас в медальоне сердца,
снила тебе сказки о тёмных лесах,
прохладном ожидании озёр,
жемчужных кувшинках, зачарованных  фиалках, 
превращающихся в полночь в невиданной красоты
хищных и голодных созданий, 
о болотных огнях, рассыпанных на топких мхах
каплями брусники, морошки и клюквы
каменных цветах  в глубине уральских гор, 
подземных  пещерах золотого полоза,
о слиянии двух душ на деревянном полу,
где-то на краю вселенной созвучного многозвучия,
о любви, для которой нет преград
- ни расстояний, ни времени,
ни пола, ни обличия, ни вероисповедания,
а когда ты наступил на горло этой песне,
вместе с синдромом отмены,
выворачивающим меня наизнанку,
пришла тишина, ворующая даже эхо, 
но теперь, когда я стала ничьей 
и голос вернулся ко мне
шестью аккордами самоубийственного фламенко,
для тебя во мне звучит только одна нота

до