Книга Судного Дня

Ты жадно впиваешься поцелуем в мои губы, будто это был последний источник жизненных сил на земле. До безумия желая его, одновременно целуя меня со всей страстью, ощущая, как дыхание становится всё более тяжёлым и прерывистым.

Мысленно поблагодарив туман и наступавшие сумерки за участие и естественное сокрытие того, что ты намереваешься сделать, нетерпеливо гладишь оголённые бёдра.

Скользнув рукой по моей спине и прижавшись ко мне бёдрами, другую руку ты положил на моё естество, увеличившееся до астрономических категорий. Стон удовольствия вырвался из груди моей, и ты почувствовал, как задрожало моё тело.

Я ахнул и, выгнув спину, прижался к тебе всем телом. Двигаясь то быстро, то медленно, ты не прекращал неторопливо ласкать мою грудь, сжимать и покусывать соски, отчего я вскрикивал и ещё быстрее двигался тебе навстречу. Чувствуя, что мы вот-вот кончим, ты ускорил темп и, лизнув языком мои приоткрытые уста навсегда остался во мне...

Ты расплачиваешься картой и выходишь из придорожного кафе. Надеваешь солнцезащитные очки, поджимаешь полные губы — не с презрением, нет, всего лишь по давней привычке — и окидываешь взглядом парковку. Солнце жарит, и ты распахиваешь пальто, хотя внимание к себе привлекать не намерен. На минутку задумываешься (чудится, будто забыл о чём-то), но быстро отгоняешь лишние мысли, встряхнув головой. Твои волосы, великолепного пшеничного цвета словно светятся в утренних лучах.

В салоне тепло, пахнет кофе, от которого и сегодня ты не смог отказаться. Тонкие пальцы уверенно сжимают руль, в ботинках неудобно совсем, но ты привык. Мысли переплетаются с Ces diamants-l;, мюзикл — единственная запись в твоей машине. Музыку как таковую ты не очень-то жалуешь, особенно нашу, автомобильные радиостанции же вообще не выносишь.

Телефон вибрирует на пассажирском сидении, и ты даже не думаешь о том, чтобы проигнорировать вызов: на сенсорном экране крупно выведено «Антон». Звоню я.

— Салют, Сонечко! Бажаю бачити тебе зараз... — слышишь ты в трубке и, раздражённый, перебиваешь:

— Поговорим позже, пожалуйста. Я уже еду, минут через сорок буду в городе. Жарко-то как для октября.

— У нас дождь собирается, кажется. Хочу...

— Встретишь в парке, на нашем месте?

— Так. Буду, — слышишь доброе в ответ, но не придаёшь теплу, сквозящему в голосе, внимания. Любишь делать вид, что не понимаешь, требуя усилий от окружающих.

Отключаешься. Ты довольно скептически относишься к разговорам по телефону, обо всём более-менее важном предпочитаешь узнавать при личной встрече: глаза говорят больше, чем слова, позволяют увернуться от фальши. Рядом ты всегда нужнее.

Спустя полчаса по удивительно пустой трассе подъезжаешь к городу, вокруг — ни души. Ты бы уже заволновался, если бы не был таким уставшим после почти пяти часов за рулём. Мятые тучи в осеннем небе уже посветлели и нерасторопным караваном уползали на юг, складываясь в замысловатые фигуры. Ты как-то сказал, что в каждом облачке видишь белогривую лошадь: она топчется безмолвно на месте, подкидывает вверх жилистые коленки, стараясь не сорваться, не полететь со всей возможной прытью туда. Туда, где рождается солнце! Вдохновение моё.

На осень за окном ты не обращаешь внимания. Преодолев мостик кольцевой дороги, ты по мокрому асфальту врываешься в город. И вдруг чувствуешь необычайную лёгкость в душе: кажется, будто знакомая улица ни с того ни с сего стала шире, тополя расступились, и ты входишь в Отражение, которое именно сейчас захотелось вообразить. Оно пустует, правда, тебе и не хочется видеть ещё кого-то на принадлежащем сейчас только тебе клочке пространства. Взмокшие листья испуганно взмывают из-под шин твоей машины, возмущённые светофоры прячут глаза-фонари за яркими вывесками, и уж точно не справиться им, истуканам железным, с буйными красками осени.

Солнце осветило разноцветные многоэтажки слева. Ты мчишься вперёд, не превышая, однако, скорости. Приоткрываешь окно и вдыхаешь воздух, так непривычно пахнущий озоном, полной грудью. Осторожно въезжая на кольцо, ты отмечаешь про себя необычайную тишину, повисшую вокруг. До сквера совсем немного осталось, и ты уверенней давишь на педаль газа, лавируя между ремонтными грузовиками, гружёными разноцветными флажками.

Проезжаешь над нешироким руслом реки, с улыбкой бросая взгляд на блестящие разноцветные шляпки-зонтики городского пляжа. Ты всегда отказывался лезть тут в воду, зато гулять очень любил, особенно жаркими июльскими вечерами, такими праздными, но невыносимо приятными.

Съезжая с моста, ты резко тормозишь и как ошпаренный выскакиваешь из машины. В мозгу начинает свербеть: перегнувшись через колющееся хлопьями краски ограждение, близоруко щуришься, вглядываясь вниз. Там, в трёх метрах от берега и где-то в семи от тебя, полосатым поплавком колышется на невысоких волнах пустая байдарка. «Э-эй!» — то ли про себя думаешь, то ли кричишь ты. Если возглас и сорвался с губ, то мгновенно растворился над рекой. Странный страх сковывает твоё сердце, не позволяя подняться — ты так и висишь на перилах вниз головой, что кровь вскоре начинает стучать в ушах: бом, бом, бом.

Вверх течению покинуто вздымаются и опускаются ещё несколько байдарок, рыбки-вёсла выныривают иногда из-под тёмной воды. Тонкий свист ветра, кружащего в вальсе подсохшую золотую листву, врывается в уши, звенит серёжками, словно подбодряя. Ты медленно возвращаешься к машине, перебирая в мыслях все октябрьские торжества и стараясь не думать о брошенных прямо посреди реки лодках. Тишина и пустота начинают угнетать: человека бы, человека сейчас увидеть, хоть одного!

Погрузившись в тепло салона, ищешь телефон, набираешь знакомый номер, хочешь услышать родной голос, но в ответ — лишь долгие гудки. Волноваться не о чем, в общем-то, ты привык к тому, что я отвечаю не сразу, поэтому спокойно возвращаешь телефон на сидение и кладёшь ладони на руль. Твои длинные пальцы дрожат почему-то. Поддался эмоциям, верно? Поговори, поговори со мной, и тебе станет проще, не бойся показывать свой страх, даже если он совсем детский. Ты раньше боялся темноты, да и сейчас немножко боишься, когда остаёшься один в пустой квартире.

Деревья плывут за окном. Машина двигается медленно, словно по минам ты её ведёшь. Музыка выключена, так что можно услышать, как лужи хлюпают под шинами, сминается под ними золотая листва, вынесенная ветром на проспект. И никого вокруг, ни единой живой души не попалось тебе по дороге к парку. Страшно. Тихо. Чисто, светло. Завороженный, ты впитываешь взглядом, слухом, обонянием то, что так противился замечать всю жизнь: красоту твоего родного города, красоту, способную говорить на разных языках. Не в золоте осени она, не в слякоти весны, не в буйстве лета — в воздухе, который ты делишь с другими, с кем хочешь делить. И ты снова дышишь полной грудью, полный странной тревоги.

Главные ворота центрального парка прикрыты, но ты всё равно наваливаешься на тяжёлую чугунную решётку. Смотришь на позолоченные звёзды, украшающие её уже полвека, и чувствуешь, как плохо смазанный металл поддаётся твоему усилию. Скрип ворот напоминает о детских качелях во дворе, о санках, трущихся надтреснутыми полозьями о ледяную горку, и тебя вдруг охватывает желание слушать этот скрип ещё и ещё, громче, громче, до самого мозга, до самого сердца, чтоб пробрало. Но ты в конце концов останавливаешься и ступаешь на серую плитку детского парка.

Тут всё как прежде: скамейки, вычурные фонари, маленькая дощатая сцена, где ты когда-то отказался нацарапать своё имя, велосипедные дорожки. Поддавшись порыву, ты срываешься с места и бежишь по дорожке прочь от аттракционов: подальше от колеса обозрения, «ракушки» и каруселей, в глубь парка по осеннему ковру ступаешь, стараясь наделать побольше шума. Тебя влечёт этот шелест листвы, будто окрыляет — пёрышки расправляются под напором воздушного потока, и ты знаешь, что прибудешь на место совсем скоро, что закончится сумасшествие этого дня, ведь в моём присутствии, в моей верности ты не способен усомниться. Ты останавливаешься на секунду, чтобы подхватить золотой лист с дорожки, и бежишь дальше, так похожий сейчас на саму осень: быстрый, своенравный, но такой правильный, долгожданный, желанный...

Разноцветные в солнечных лучах бисеринки дождя на паутинках отражают все возможные оттенки бордо и золота. Стелется перед твоими глазами тонкая дорожка, устланная листвой и припорошенная чем-то белым. Пустая скамейка под раскидистым дубом — и снова тишина, всё то же безмолвие. Ты противишься панике, нащупываешь телефон в кармане пальто и набираешь номер. Гудок, два три... «Абонент не отвечает». Ещё одна попытка, ещё... не отвечает ни мобильный, ни домашний. Ты кусаешь губы между входами, выдохами, вздохами, вглядываешься в просветы между деревьями, надеясь заметить цветастую куртку или хвост золотистого пса, но тщетны твои попытки.

Делая ещё один шажок вперёд, замечаешь под носком ботинка плотный шарик бумаги. Он белый-белый снаружи, ты медленно поднимаешь его и разворачиваешь, взгляд твоих нежных серых глаз цепляется за единственную строчку посередине листа: «Усі мої вірші тобі, Валерка, тобі єдиному...». Оборвано остальное. И почерк знакомый, тот самый, которым написаны были десятки писем и сотни стихов.

Судорожно оглядываясь по сторонам, видишь белые хлопья бумаги, размокшие и мелкие, как первый снег лёгшие на отжившие своё осенние листья. И обрывков этих столько, что не охватить взглядом, не уразуметь так просто. Ты хватаешь их руками, разворачиваешь, но размытые водой буквы уже не разобрать, отдельные слова отпечатываются в твоём сознании: «На півдні зараз моє серце, серед...».

«...без смутку і жаху...»

«...твоєю мовою.
Мне кажется, что этот дождь всё смоет. Всё лишнее. И лишних».

«...Кохаю!»

Страшно! Странно, одиноко, и душу раздирает ощущение незавершённости. Пульс затихает под кожей, ты сглатываешь слюну и огромными, словно у напуганного кота, глазами смотришь сквозь полуоблетевшую крону на небо, где белые лошади-облака, подкидывая жилистые коленки, со всей возможной прытью мчатся на восток.

Вернувшись спустя час к машине, ты, не захлопывая двери, бросаешься к приёмнику, отчаянно крутишь ручки в надежде отыскать радиостанцию, а с нею и объяснение происходящего. Сквозь шипение и треск, наконец, прорывается голос диктора:

«...За несколько часов опустел ряд населённых пунктов. Правительства стран, на территориях которых замечено данное явление, никак не комментируют ситуацию. В крупные города, с которыми не удаётся наладить какую-либо связь, уже направлены отряды МЧС, исследовательский... Объяснить исчезновение миллионов человек не представляется возможным».

Ноги уносят подальше от машины, уже и не слышно слов, предположений, остережений. И паники нет. Ты словно впал в транс, бормочешь едва понятные слова, двигаешься вперёд, не разбирая дороги. Переулки и проспекты разматываются перед тобой, словно нить из клубка, шуршит золото под ногами. Странное чувство пожирает твоё сердце: одиночество, полное, безраздельное одиночество вздымается над тобой, ужас не позволяет глубже дышать. Вскоре ты уже бежишь, сбиваясь с ног. Вперёд, подальше от необъяснимого, быстрее, чтобы мертвенное дыхание города не успело настигнуть, забраться в рукава, под рубашку, в душу. Ты бежишь, пока не вырываешься из города, запыхавшейся, подрагивают уголки твоих потрескавшихся губ, и кажется, что слёзы вот-вот хлынут из глаз. А за спиной тает омытый дождём город. Твой. Твой! Бывший твоим и моим, любимым. Коханим.

Назови его.

Но не оборачивайся.

Осень в Крыму, осень.
Осень придёт – не спросит.
Листья плывут по морю,
Листья хотят на волю.

Хмурого моря проседь
Шум городов уносит.
Даль городских кровель
И кораблей серый профиль.

Гаснет пожар лета.
Песня безумная спета
Праздничного балагана.
Чужих голосов гама.

Вновь дарит мне небо
Памяти быль и небыль.
Бульваров пустых шёпот.
Гроз долгожданный рокот.

Чаек бездумные крики.
На облаках светлых лики.
Утренние туманы,
Их миражи и обманы.

Осень в Крыму, осень.
Осень придёт, не спросит.
Вопросы задаст, даст ответы.
А после дождей будет... Лето.