Сосновые кружева

(быль)

"Выйду на улицу, гляну на село, девки гуляют и мне веселО !.."

На подоконнике раскрытого окна стоял магнитофон и из него широко, на всю улицу лилась удалая русская песня. И на сердце было так же весело и хорошо, как на сердце у девушки - героини этой песни.

Летнее солнце словно в такт песне весело освещало небольшое подворье у добротного деревянного одноэтажного домика с зелёной крышей, с белой трубой на ней, с палисадом, густо усаженным розами, со старой раскидистой вишней у забора, с гостеприимно распахнутыми новенькими, пахнущими сосной тесовыми воротами.

На подворье кипела работа.

Среднего роста крепкий загорелый мужичок лет сорока с вихрастым чубом, с румянцем во всю щеку, с улыбкой, не сходящей с губ, в клетчатой, расстёгнутой на груди и мокрой от пота рубахе, держа долото в руке, ворожил над доской, лежащей перед ним на столе, напоминающем верстак.

Он то и дело ловким, умелым движением прикладывал долото к доске, стуча по нему молотком. После откладывал долото и брал в руки лучковую пилу. Вслед за пилой в руках у него появлялась дрель, которую вновь сменяло долото.

Тима, мальчик лет десяти, худенький, угловатый, с выпирающими из-под футболки лопатками и с большими карими глазами сидел на корточках поодаль и как заворожённый наблюдал за работой.

Он так сидел, не шелохнувшись, с самого утра, с того момента, когда мастер пришёл, чтобы продолжить начатую несколько дней назад работу по украшению домика накладными резными деталями : наличниками вокруг окон и дверей, а так же тесовых ворот.

И всё, что выходило из рук мастера, все эти узоры, получившиеся из обычных стоганных досок, которые он потом крепил на фасаде дома, казалось Тиме чудом, а сам мастер волшебником из сказки.

Солнце светило Тиме прямо в глаза, но ничуть не мешало наблюдать за сказочным превращением доски в солнечное, пахнущее сосной кружево.

Увы, Тима не был, как этот мастер, героем сказки, он был просто временным гостем, приехавшим погостить к бабушке на летние каникулы.

И всякий раз, когда Тима приезжал к бабушке в деревню, затерявшуюся где-то в глубине России между Вологдой и Ярославлем, пытливый взор его останавливала на себе и поражала красота деревенских изб.

На каждой из улиц, куда ни глянь, любая изба, обильно обрамлённая причудливой резьбой, была удивительно красива и непохожа на другую. И когда Тима прогуливался по деревне, рассматривая избы и золотые купола старинных церквей за ними, ему начинало казаться, что он попал в сказочное тридевятое царство, а все деревенские жители представлялись ему Иванами Царевичами и Василисами Прекрасными.

Следует уточнить, что Тима был не совсем обычным мальчиком. Среди сверстников он выделялся какой-то вечной задумчивой мечтательностью и отстранённостью от круга обычных мальчишеских интересов.

Нет-нет, он любил, как и все его друзья, и футбол, и хоккей, и неплохо играл в эти игры. Но помимо игр, ему нравилось подолгу рассматривать облака на небе, цветы, деревья, птиц и макеты старинных кораблей в городском краеведческом музее.

А из фильмов ему, в отличие от сверстников, предпочитавших боевики, больше всего нравились сказки в постановке Александра Роу и Александра Птушко.

То стружки, то опилки летели в разные стороны над верстаком, золотясь на солнце. И Тима порой слегка щурился, чтобы они не залетели в глаза.

Мастер работал, не покладая рук, работал, двигаясь умело и ловко, лишь изредка прерывая работу, чтобы таким же ловким движением зачерпнуть металлической кружкой колодезной воды из ведра, которое рядом с ним поставила по его просьбе бабушка, затем большими глотками напиться, утереть рукавом рубахи губы, весело подмигнув при этом Тиме, и снова продолжить работу.

И было так хорошо, так сказочно, когда заодно с мастером, припавшим к кружке с холодной, чистой колодезной водицей, певица выводила слова песни : "Матушка рОдная, дай воды холодной...", было так здорово, что Тиме самому захотелось пить, но сказать об этом волшебнику-мастеру и попросить у него позволения попить он стеснялся.

Тонкий, сладкий аромат цветущих в палисаднике роз, от которого у Тимы слегка кружилась голова, острый, хмельной, щекочущий ноздри запах сосновой стружки, солнечный лик, отражённый в водяном зеркальце в ведре, блеск капелек пота на лице волшебника-мастера и сверкание золота на куполах колоколен, широкая, удалая русская песня и кружевная сказка, рождающаяся прямо на глазах - всё это могло и должно было остаться в детской памяти навсегда, чтобы потом на уже бессолнечных, ненастных жизненных перепутьях по-прежнему согревать душу, не давая ей окоченеть, должно было, но так не случилось. В детской памяти осталось совсем другое.

Работа этого дня подходила к концу, когда во двор случайно забрела соседская курица из числа тех, что разгуливали вместе с выводком цыплят рядом с распахнутыми воротами.

Курица деловито походила около Тимы, разгребая лапами землю. Несколько цыплят тут же подбежали к ней и стали клевать зёрна, что отыскала курица. Тима осторожно и ласково погладил её и курица не испугалась прикосновения его руки, а наоборот даже в ответ благодарно заквохтала. Затем она подошла прямо к ногам волшебника-мастера и начала разгребать стружки у верстака.

И тут произошло то, что вместо роз, солнца, деревянных кружев и удалой русской песни навеки врезалось в память мальчика.

Прости, дорогой читатель, если финал моего рассказа немного огорчит тебя. Но раз это быль - а это быль - то я обязан оставаться правдивым до конца.

Быль же, которой стал очевидцем Тима, такова :

Волшебник-мастер, воровато осмотревшись вокруг, вдруг поймал курицу, грубо схватив её за крылья, спорым и ловким движением свернул ей голову и сунул курицу подмышку. Затем, чтобы она совсем была не видна под рукой, накинул на плечи пиджак и ушёл. Ушёл, чтобы утром продолжить свою ворожбу над сосновыми кружевами.

Тима смотрел ему вслед, не промолвив ни слова. Ему уже не хотелось пить из ведра, из которого только что пил тот, кто ещё мгновение назад казался ему волшебником. В одну секунду сказка, в которой он жил с самого рождения, развеялась, словно туман, всё вмиг потускнело : и кружева на избах, и золотые маковки колоколен, и солнце в ведре, и широкая, удалая русская песня, и Иваны Царевичи с Василисами Прекрасными. Ему вдруг стало страшно, как однажды стало страшно в кинотеатре, когда порвалась плёнка, и экран, на котором только что развивалось яркое, красочное действие сказки, взял и потух.