По тропкам памяти. Восточное ретро. 2024

Там, скажу вам без кокетства,
                был любовью я согрет,
И любви той чистый свет
                я храню уж много лет;
Там оставил я в наследство
                юность, молодость и детство –
В этом кроется секрет.
                Э. Чернухин


Азъ и Я

Под негасимым солнца оком
В златых лучах я рос, сияя.
Я славянин и сын Востока,
Я азиат и россиянин.

Взращенный духом междуречья –
Долины духом с духом горным,
Весь соткан из противоречий,
Во мне цвет белый бьется с черным.

В кувшин мой тайною рукою
Налит бальзам и яд от кобры.
Подобен я волне прибоя:
То лют и зол, то очень добрый.

Педант во всем, во всем небрежный,
То господин, то раб презренный,
Циничен, груб и сердцем нежный,
С душой мятежной и смиренной.

То я пророк, то я иуда,
То помрачен, то оссиянный,
Живу то бедно, то не худо,
То азиат, то россиянин.


МЕЛОДИЯ ВОСТОЧНОГО РЕТРО

Там жгучие солнца лучи
Рисуют на коже узоры;
Там ласковый шелк курпачи*
С ручьями ведет разговоры,
А в небе купаются горы,
Одетые в цвет алычи.

Там эхо глухой старины
Плутает средь веток чинары;
Там звукам волшебным верны
ШелкОвые нити дутара;
Листвой на страницах Омара
Шумят тополя-колдуны.

Там зреет душистая плоть
В ладонях-кистях винограда;
Там кровь, лишь слегка уколоть,
Сочится сквозь толщу граната;
Там персик своим ароматом
Желает хурму побороть.

Там прутья печальные ив,
В косички сплетенные струи,
Любви исполняют мотив,
С арыком сойдясь в поцелуе;
Там маки с весною танцуют,
Собою холмы окропив.

Там шепчутся звезды с луной
В ночи беспредельно хрустальной,
Тая за воздушной стеной
Совсем неслучайные тайны;
Их свет неизбежный, фатальный
На землю нисходит хмельной.

Там прожитых лет этажи
Насквозь продуваются ветром;
Там прошлое дымкой дрожит,
Пылится уставшим портретом;
Мелодий восточного ретро
Кружатся в песках миражи.

Там время седым мудрецом,
Костяшками четок играя,
Печатает в память свинцом
Картины родимого края.
С землей той повенчан не зря я,
Как видно, Всевышним Творцом.

*Курпачи – расшитый узорами восточный матрац


МНЕ Б ОТ ДОМА КЛЮЧИ...

Мне б от дома ключи…
          в первоцвет под вуаль алычовую,
В ранний утренний свет –
          золотистые струи-лучи,
В арабесковый плен,
          в лабиринты атласно–парчовые –
Затеряться навек средь
          узоров родной курпачи.*

Тише, тише... давай помолчим.

Раствориться на нет...
          По ковру серебристо-зеленому
Разойтись с ветерком,
          сквозь травинки – на маковый плед.
К горлу – сладостный ком…
          Одурманенному, опьяненному,
Дрожью век ощутить
          колдовство кровянистых монет.

Вроде здесь я, а вроде и нет.

Лишь обрывки от слов...
          Задохнуться в объятиях ласковых,
Ощущая щекой
          бархатистую ткань лепестков.
Бесконечная нежность
          и магия кожицы маковой
Крепче всяких цепей,
          тяжелее железных оков

И острее булатных клинков.
Навести бы мосты...
          Испытать вновь минуты счастливые,
Убежав от толпы
          и тревог городской суеты.
Позавидуют мне,
          как обычно, тюльпаны ревнивые,
И взъерошатся, вздрогнув,
          строптивые лисьи хвосты:

Мол, не нам – предпочтение ты.

Успокойтесь уже...
          Вы прекрасны, как мне уж не выглядеть,
Место каждому есть
          в одинокой усталой душе;
К вам все та же любовь –
          без краев, хоть живу я за тридевять
и земель, и морей, и холмов, и еще этажей.

Вот такой получился сюжет.

*Курпачи – расшитый узорами восточный матрац.


ТУДА... ТУДА...

Уж голова – что с нею сталось! –
Седой покрылась бахромой –
И вновь желанье привязалось
Вернуться в прошлое, домой.

Туда, туда...  в страну Хайяма –
В страну долин, степей и гор,
Где я пацан, где папа с мамой,
Где наш топчан, где шумный двор.

Туда... к родимому колодцу,
Где детства с юностью очаг;
Где от объятий жгучих солнца
Густая сетка на плечах.

Туда, где счастлив был и весел,
Где были счастливы друзья,
Где проводили время вместе
И жили вместе, как семья.

Где были редкими печали,
Где частым был ребячий смех,
Где бега дней не замечали –
Хватало радости на всех.

Туда, где лето было вкусным,
А осень – сладкая, туда…
Жаль, поезда, как нам ни грустно,
Не ходят в прошлые года.

Уж голова...  что с нею сталось!
Твержу желанью: – Отвяжись!
Зачем ко мне ты привязалось?
Оно в ответ: – Проходит жизнь.


Я СЕБЯ РАСТЕРЯЛ...

Я себя растерял
в суете-маете мегаполиса,
Среди скрипа и визга
чумных электричек метро,
Среди хрипов авто –
словно горло в объятиях пояса, –
Среди воя сирен –
наизнанку больное нутро.

Задохнулся в тисках
беспредельной глухой безнадежности,
Кровь безумным потоком –
во мне магистралями вен, –
В лабиринте измен,
среди фальши, коварства и пошлости,
Где циничный расчет,
где остатки души – на размен.

Я, проглоченный монстром
Железобетонным и каменным,
Растворился вчистую
в бездонном кипящем котле –
И песчинкой во мгле,
расчлененный, разбитый, расплавленный,
Вслед за всеми куда-то
с ресурсом на полном нуле.

Ну, а мне бы туда,
где пылится пора босоногая.
Память с тяжестью лет
почему-то ясней и ясней.
Снится часто во сне,
что «один выхожу на дорогу я»
И иду налегке
по знакомым местам по весне.

Уроню там себя
на атлас шелковисто-тюльпановый,
На перину травы,
головой – в одуванчиков пух.
В ноздри – маковый дух,
 погружаясь, безмолвный, в нирвану, я
С шепотком ветерка
успокою издерганный слух.

Стрекоза мне на грудь
приземлится заслуженным орденом,
Крыльев бабочки след –
на плече бахрома эполет.
Сколько минуло лет,
но незримыми нитями с родиной
Крепко связан навек
и навеки любовью согрет.


ВРЕМЯ – К ОСЕНИ

Не собрать в диком поле бусины,
Тыщи миль до глухой станции.
Годы – терпкое послевкусие
От просроченной эмиграции.
В жилах тяжкое напряжение,
Нет движения – не от грусти ли?

Морщит цвет на палитре засуха.
Тщетно счет предъявлять времени.
Перегруженные потерями,
День и ночь лишены запаха.
От усталости в каждой области
То ли полости, то ли пазухи.

Гладь холста рассекают трещины,
Вдоль ладов сквозняки ржавчиной.
Пустота каждым звуком значима,
Злые сны да и те вещие.
Строчек всполохи – лишь мгновения,
Вдохновением не отмечены.

Ниоткуда ко мне – случайная
Заполошная птица – нервная.
В крик истошный и плач отчаянный –
Про утраченное, наверное.
Сердце съежится и опустится.
Не от грусти ли, не печали ли?

Эх, стряхнуть с себя пыль с плесенью
И по памяти хрупкой лестнице –
В прошлый век со стихами, песнями
К абрикосам, хурме, персикам;
Тенью в улочки с поворотами –
В беззаботную пору к сверстникам.

Мне бы к солнцу опять восточному
Ненадолго упасть в объятия,
Во дворе на свидание очное
Пригласить закопченную братию;
На топчан прилечь – то-то рады нам
Виноградные гроздья сочные.

Разговор ни о чем – с платанами
Да беседы – с арчой, тополем;
По весне на холмы желанные –
Всем шалманом: давай, потопали! –
Не за запахом и туманами,
А за маками, за тюльпанами.

Пуд страниц о былом повести
Представляю себе воочию,
И, листая с большой скоростью,
С бока на бок в уме ворочаю:
Столько прячется, столько кроется,
Роем роется в многоточии...

Тыщи миль мной еще не пройдены…
Кое-как в колею встроенный,
Для иного пускай уродина,
Но душа моя так устроена,
Что влекут меня в годы юные
Звуки струнные малой родины.

Ну а птица, взмахнув крыльями,
Не спросив, как пришла непрошено,
Процарапав на сердце линии, –
Вдаль, взъерошенная, от прошлого.
Вслед гляжу я ей завороженный –
Хоть и прошлое, но хорошее.

Не сыскать в диком поле бусины,
А до станции – лишь товарные...
Я, подумав: не много грусти ли? –
Очищать стал лады гитарные,
На палитре цвет вслед раскладывать,
Строчки складывать: время – к осени.


НА ВОСТОК

Память с тяжестью лет
беглеца возвращает к истокам
Ветром жгучей любви
и ручьями восторженных строк.
И пускай растворен
я давно в эмигрантском потоке,
Мне его повернуть
есть желание вспять – на Восток.

Я, как губка водой,
знойным духом восточным пропитан,
Им пронизан, пробит,
будто острым тяжелым копьем;
Я Востоком пленен,
я Востоком взращен и воспитан
И навек закален
его жарким священным огнем.

Эх… туда б по весне…
на холме погрузиться в нирвану…
Иль в траве колдовской
раствориться, себя потеряв.
Одуванчиков пух –
рой «снежинок», летучая манна –
Легкий ласковый плед
с головою укроет меня.

Веткой пышной качнет,
защищая от солнца, фисташка...
По–отечески мне:
– Отдохни от дороги, сынок.
И пока буду спать,
мне сплетут потихоньку ромашки
На запястье браслет
и на голову пышный венок.

Тут же к макам родным
на кровавую выйду поляну.
Захмелев, упаду,
не сумев на ногах устоять,
А когда отлежусь,
то с визитом – к атласным тюльпанам,
Полежу среди них –
устоять не сумею опять.

Каплей нежной росы
поутру пробудит колокольчик.
– Просыпайся, родной, –
прострекочет кузнечик, – пора.
Лисий хвост пробурчит:
 – Не устал ли, восточный обходчик,
Ты бродить по тому,
 что уже называют «вчера?

– Видно, я зачастил,
загостился… уж, право, неловко.
До чего ж хорошо!
Просыпаться совсем не хочу.
Не прощаюсь. Пока! –
И, довольный, за божьей коровкой
За «конфетками к деткам
на небко» зачем–то лечу.

Память снова меня
возвращает к родимым истокам
Ветром знойной любви
и потоком восторженных строк.
Что добавить еще:
я родился и рос на Востоке,
И, оставив сей мир,
несомненно, уйду на восток.


НА ЮГ

Я стою на перепутье,
На лице от пыли грим –
То ли странник, то ли путник,
То ли странный пилигрим.

На восток или на север?
Иль на запад сделать крюк?
Может быть, включить мне реверс
И –  домой к себе, на юг?

Там сейчас, журча ручьями,
Пробуждаясь ото сна,
С солнца теплыми лучами
Начинается весна.

Брошусь с пением весенним
На тюльпановый ковер.
Отдохнув от потрясений,
Кинусь в маковый костер.

Следом в горную водицу
С головою окунусь
И, сумев омолодиться,
Прогоню тоску и грусть.

Нет еще целебней средства,
Чур, пчела меня не жаль, –
В рой цветочный, словно в детстве,
Под вишневую вуаль.

Лепесток, тычинка, пестик…
Будут ягодки-плоды:
Где-то вишня, где-то персик –
Пчелок славные труды

Наливаются черешня
И красавица хурма,
Ароматом тонким, нежным
Сводят странника с ума.

Будто в небе месяц юный,
Дыни сахарной кусок.
Вкусно так, что льются слюнки.
Или это дыни сок?

Да и сам я, безусловно,
Пусть не месяц, но юнец,
Из гнезда родного словно
Глупый выпавший птенец.

Слышен запах... скоро дома
Расцветет в садах урюк.
В теле сладкая истома…
Решено: иду на юг.


ЧЕМОДАН

Годы мерным – тук-тук – перестуком колес –
Неустанно отсчитывать мили,
Отмечаясь в пути сединою волос
И морщин бесконечностью линий;
За собою таща непомерный обоз,
То ли гарь из трубы, то ли шлейф, то ли хвост,
То ли дым сигарет и чумных папирос,
То ли вихри неласковой пыли.

От былого, твердят, не осталось следа,
Да свербит неумная память,
А она у меня что большой чемодан –
Не снежинка, чтоб взять и растаять.
Ох, тяжел чемодан, неподъемный, беда!
– Брось его, не тащи, в нем одна ерунда.
А куда без него, без него никуда,
Уж изношен, но жалко оставить.

«Хлам» его до сих пор вызывает восторг:
Детства шелест и юности запах,
Обжигающий солнечных струй кипяток,
Брызги крови в тюльпановых залпах;
И венок по реке из волнительных строк,
И родительский дом, и родимый порог
Увозил паровоз прежний юг и восток
В чемодане на север и запад.

– Ты куда с чемоданом тяжелым, скажи?
Сдал бы в пункт по приемке товара,
Залежалый товар ты уже не держи –
Ни товар, ни облезлую тару.
К черту прошлого мумий, они – муляжи,
В новой жизни свои виражи и межи.
– Ты не прав, для кого–то и новая жизнь,
Для кого – продолжение старой.

Чемодан, хоть тяжел, – это мой поплавок,
В океане спасительный остров,
А на острове том ни забот, ни тревог,
Ни шипов – ни колючих, ни острых;
Край гранатовых грез, бирюзовый чертог,
В том краю никогда не бывал одинок,
Безмятежной поры золотой уголок,
Где понятно всё, ясно и просто.

Паровоз, отбивая колесный мотив,
Оставляя в ночи полустанок,
Потянул за собой то ли быль, то ли миф
До последнего пункта устало,
Где затем, разгрузив позитив, негатив,
Получив по тарифу положенный гриф,
Всем составом – в депо под названьем «Архив»,
Уступая дорогу «Сапсанам».

Ну а я, со своим чемоданом, чудак,
Перекошен, контужен, простужен,
Вы спросите: зачем? – не расстанусь никак,
Что поделать, с рождения дружен;
До сих пор ковыляю едва, кое–как,
Как какой-то вампир, мазохист, вурдалак,
Сквозь кромешный туман, непогоду и мрак…

Может быть, для истории нужен.


СЫН ВОСТОКА

Порою жизнь ко мне жестока,
Порой жесток бываю сам,
Я пригвожден к столбу Востока
И пью живительный бальзам.

Я славянин с восточным глянцем,
И тем горжусь, и тем богат,
Что с широтой души славянской
Во мне таится азиат.

И часто в мирном человеке,
Проснувшись, рвется на простор
Не имярек, не кто-то некий,
А сын пустынь, степей и гор.

С чего бы вдруг во мне, степенном,
И зоркий глаз, и чуткий слух,
И нрав крутой, и взгляд надменный,
И кочевой суровый дух?

Не дремлет, бдит бесстрашный воин –
Колчан, камча, булатный меч, –
В чреде кровавых частых войн
Всегда готов стрелять и сечь.

Упорный, гордый, непокорный,
В себе не знающий вины…
Откуда качеств этих корни?
Не из веков ли глубины?

Былого вихри лихолетий –
Сплошная злая круговерть,
В порывах хлестких, будто плети,
Вокруг себя – и кровь, и смерть.

Сквозь вековые чащи терний
Лавиной рвутся, как таран,
Картины царств, далеких, древних,
На исторический экран.

В тех царствах войнам нет предела.
В сраженьях веку испокон –
И смертью жалящие стрелы,
И звон мечей, и копий звон.

Ведь мир не может жить без войн,
Они – основы бытия.
И в войнах тех – мой предок-воин,
С ним за компанию и я.

Служил в Хорезме он при персах,
Случайно к Киру угодил,
Служил у Дария, у Ксеркса,
Сражался с ним у Фермопил.

Походы, битвы, лица–лица…
Недолгий мир – и вновь в броне:
То он средь доблестных согдийцев,
То средь бактрийцев на коне.

Стоял на стенах Мараканды.
– Держаться! – крикнул Спитамен.
Пехотой легкой Александра
При штурме был захвачен в плен.

Служил недолго Искандеру,
Был у Роксаны – раб ли, гард,
Сочтя позорной эту меру,
Сбежал и был безмерно рад.

Пришла пора – уже кушанцем
Служил тохарам-юэчжи,
Принял буддизм индоиранский,
Царя Канишку пережил.

Когда эфтаэлиты-гуны
Создали Тюркский каганат,
Он с караваном спал на дюнах.
Куда ж ты денешься, солдат!

Затем уже в Мавераннахре
Он был арабами казнен.
А был бы знахарь или пахарь,
Казнен бы был совсем не он.

С Ордой Великой жутким смерчем
Ворвался грозный Чингисхан...
Пав сразу, после первой встречи,
Костями врос в степной курган.

Но… возродился с Тамерланом –
Как бравый сотник – юз-баши,
Везде в его военных планах
Принять участие спешил

С Тимуром шел на Тохтамыша,
С походом – в Индию, Китай...
Служил, служил, но так не вышел
Он в минг-баши – поди, и знай!

Зачем-то следом увязался
С ним даже вроде бы на Русь –
В земле Московской иль Рязанской
Убит был, кем – не разберусь.

Восстал из мертвых при Бабуре
С солидным, прочным реноме
И в дар от царственной фигуры
Он получил «Бабур-наме».

С Бабуром – в длительных походах:
Кабул, Пенджаб и Хиндустан…
И в переходах – годы… годы…
По ходу стал писать дастан.

И написал бы, в самом деле,
Он свой эпический рассказ,
Когда б в сражении за Дели
Не получил стрелою в глаз.

Очнулся позже в Хорасане,
Опять Хорезм и Самарканд –
Погиб в Хиве на поле брани,
А может, это был Коканд.

Раздоры, войны, беды, смуты,
Им революции вослед,
Ни дня, ни часа, ни минуты
Без поражений и побед.

И вот с последним возрожденьем
Он с Абдуллою в басмачах
Искал от Сухова спасенье –
В пустыне где-то и зачах.

И хорошо, остались дети –
Смешалась кровь, смешался род…
И в новом виде род на свете
Поныне все еще живет.

Устал от войн славный воин,
За боем – бой, за ратью – рать,
Как будто он того достоин,
Что б только в битвах умирать.

Лихой был, думается, предок.
Досталось, кажется, с лихвой.
Ему сказать бы напоследок:
– Рахмат, что я еще живой!

На пепелище и обломкам
Былых цветущих государств
Я б написал как дар потомкам:
Пусть Бог такое вам не даст!


МУДРЕЦЫ

– Ну вот, уже и седина –
Жемчужины от мудрости! –
С бокалом красного вина
Дружок далекой юности.
– Шкатулка мудрости полна.
А наша мудрость… да она
Дань серебристой лунности.

– Во завернул! Однако, брат!
Прекрасные метафоры!
Плесни-ка мне в бокал, Сократ,
Нектар из этой амфоры.
А сколь в жемчужинах карат?
– За что?
– Пусть сед и небогат,
Но чтоб до ста – без камфары.

– Я соглашусь с тобой, Платон:
Еще пока не дряхлые;
И раз не пройден Рубикон,
Еще лет сто не чахли бы.
Пусть через реку Ахерон*
Нас не возьмет с собой Харон,*
Жемчужины не драхмы* ведь.

– Всему, философ, свой черед,
Снабдят и нас монеткой той.*
И даже если повезет
Вдруг с Персефоны ветками,*
Нам этот номер не пройдет:
Харон обратно не везет…
Что за салат? – С креветками.

– Аид Аидом,* но, по мне,
Уж лучше вспомнить Плиния.*
Пускай не грек он, но вполне
Сгодится в нашей скинии.
И коли истина в вине,
В нас этой истины – вдвойне:
Почти до ватерлинии.

– Кончай мифический мотив
И лекции о Греции!
Харона с Цербером* – в архив! –
Такие вот сентенции.
Салата этого вкусив,
В себе я чувствую прилив.
В нем что?
– Орехи грецкие.

– Опять! – и в сторону бокал. –
Нужны, знать, меры срочные.
Убавь-ка греческий накал,
Мы ж мудрецы восточные.
Ты аксакал, я аксакал,
Пить будем только из пиал.
– За что же?
– За источники!

Омар Хайям, Аль-Бируни* –
Вот, брат, где философия!
Ибн Сина… Абу Али*
Не ниже Аристотеля.
Меня, мудрец, уж извини,
Но в философии они
Не фунт какой картофеля.

Давай – за то же, что Омар:
За дев глаза раскосые,
Кувшин вина, любовный жар,
За звезд на небе россыпи;
За то, о чем поет дутар, –
Позволь, философ, сей нектар –
За струн сладкоголосие.

И мудрецы – за стройный стан,
За ах! на щечке родинку,
За бровь дугою и уста,
За то, что живы вроде бы;
И под конец, уже устав, –
Грешно не выпить нам, уста…*
Ты угадал: за Родину!

Вот так из Греции – в Восток…
Нектар в пиалках морщится…
Смешалось все: обрывки строк,
Вино, Харона рожица…
Тут друг мой, делая глоток:
– Как на язык попал листок?
– Из Персефоны рощицы.

С утра над другом хохочу –
Мычит сквозь зубы заячьи.
– Ну, что, – философа учу, –
Чревато в Стикс, не знаючи?
Коль жизни смысл не по плечу,
С Хароном сразу – не шучу! –
К Мефодию Исаичу.*

*Сократ, Платон, Аристотель – греческие ученые, философы.
*Харон – перевозчик душ умерших через реку Стикс (по другой версии – через Ахерон)
в Аид (подземное царство мертвых); получал за это плату в один обол (по погребальному обряду находящийся у покойников под языком), 1\6 часть драхмы.
*Драхма – древнегреческая монета.
*Персефона – богиня плодородия и царства мёртвых. Золотая ветвь, сорванная в роще Персефоны, открывала живому человеку путь в царство смерти.
*Цербер – трехглавый пес со змеиным хвостом, охранявший выход из царства мертвых.
*Плиний (Старший) – римский писатель-эрудит.
*Аль-Бируни, Абу Али ибн Сина – восточные ученые, философы.
*Уста (узб.) – мастер.
* Мефодий Исаевич Тоффель – Мефистофель. А. И. Куприн «Звезда Соломона».


ФИЛОСОФЫ

– Вино, хозяин, пахнет вишней...
А вкус… попробуй откажись!
Смотри, оно как будто дышит
И от волнения дрожит;
С таким вином совсем нелишне, –
Сказал земляк мой, друг давнишний, –
Пофилософствовать за жизнь.

– Твердит кто: жизнь проходит мимо,
Тот иль неправ, иль просто врет,
Когда она неумолимо,
К закату каждого ведет –
Ведь в том она неудержима;
Отбыл в ней срок необходимый –
И получи за все расчет.

Сыграл аккорд – и канул в Лету.
Твой каждый след ушедших лет
Укроет пыль пушистым пледом –
И вроде был он, вроде нет.
Туда ж – и память вскоре следом.
Из внуков, может, кто-то, где–то,
Когда-то вспомнит: был и дед.

Однажды в день обыкновенный,
Струну дыханья отпустив,
Размытой взвесью акварели,
Последней парой грустных рифм,
Едва заметной, легкой тенью
Очередное поколенье
Мазком истории – в архив.

Сметет прогресс с архивных полок
Застойных лет тончайший срез,
И лишь какой-нибудь историк,
К нему проявит интерес;
Иль бородатый археолог
Найдет вдруг черепа осколок
И с грустью скажет:
 – Бедный Йорик!
Пришел, отметился – исчез.

Злой рок, как ластик беспристрастный,
Сотрет черты былой страны,
На миг лишь вспыхнет точкой красной –
И растворится в царстве тьмы.
И нет ее, и все напрасно.
Но что, мой друг, всего ужасней,
А не напрасно ль жили мы?

– Тут сделай паузу, философ,
Останови плетенье слов, –
Подкину несколько вопросов
На чашу мудрости весов.
Мудрец, скажи, а где ж твой посох?
И почему не ходишь босым?
Нет бороды и нет усов?

Я соглашусь с тобой, конечно,
Но лишь в одном: пусть наша жизнь
И коротка, и быстротечна –
Все вроде верно изложил, –
Однако, то, что сходим в вечность
Бесследно – это, друг сердечный,
Уж извини, – на чашах лжи.

И про «напрасно» – бред ослицы,
Чушь без размеров и границ.
Та жизнь – совсем не небылица,
А злато прожитых страниц,
Как ни трудись – не откреститься.
Про это пишут летописцы,
И я, твой друг, средь этих лиц.

И на страницах этих – пики
Таких родных Гиссарских гор,
Каналы, реки и арыки,
Холмы, сады, полей простор...
Еще скворцов индийских крики
И то, к чему с тобой привыкли, –
Топчан, тутовник, общий двор…

И тут – как птицей встрепенулись, –
Картинки, выстроившись в лес,
Зашевелились, развернулись –
И тотчас мне наперерез;
А на картинках – детство, юность, –
Меня нагнали, улыбнулись
И приподняли до небес.

Я, бросив взгляд оттуда, сверху,
С вершин небесной высоты,
Увидел, словно зоркий беркут,
Под пылью четкие следы.
В ушедший мир открылась дверка,
И предо мной как на поверку –
Все то, что знаем я и ты.

Коснись меня, тот мир отлично,
Родился вроде не вчера,
Я описал и возвеличил
Давно и выдал на–гора,
Причем, уже до неприличья,
Но... как всегда, лишь ограничусь
Детьми из нашего двора.

На первый взгляд – простые дети –
Имен не стану называть, –
Каких полно на белом свете,
Но кто б тогда мог предсказать,
Кем станут вскоре эти дети.
Теперь же я, спасибо «сети»,
Могу свободно рассказать.

Поэт, художник и писатель,
Строитель, сварщик, инженер,
Конструктор, летчик и спасатель,
Шофер, бухгалтер, офицер,
Учитель, врач, предприниматель…
Боюсь, что всех и не назвать мне, –
Потомкам есть с кого – пример.

И каждый, есть такое мненье,
Восточным солнышком согрет
Настолько, что без сожаленья –
Вот тут и кроется секрет, –
С добром, любовью, вдохновеньем
Несет дальнейшим поколеньям
Его лучей тепло и свет.

А добрых дел – на километры…
Нет, не жужжащим роем мух
Ворвемся в вечность, а кометой,
Неистребимой массой – у-ух! –
Настолько ярки и заметны,
Что никакие злые ветры
Их не загасят стойкий дух.

И делать выводы, философ,
Скажу, не очень-то спеши.
Да не в обиде будет Космос,
Спускаясь с мудрости вершин,
Хотел бы я, легко и просто,
Поднять бокал за детства остров –
Не то обидится кувшин.


НЕОКОНЧЕННЫЙ ПОРТРЕТ

Соком ядовитых полуночий
Поит душу смертная тоска;
Сердце раненое стаей волчьей
В клочья рвет отчаяний каскад;
Ждет свистка для точного броска
Безысходность в чаще междустрочий.

Чередою взлетов и падений
В повседневной серой суете
В странных и таинственных сплетеньях
Пляшут на истерзанном холсте
Тени от сомнений и смятенья.
Вроде те же тени, да не те.

– Хватит! – настроению с зевотой, –
Тьмой теней меня не запугать!
Сыт по горло «искренней» заботой!
Злые тучи силясь разогнать,
Я, из строк устраивая гать,
Рвусь из безысходности болота.

Время мою память не остудит,
Не разъест обыденности ржа.
Плюнуть бы на все, и, будь что будет,
Налегке, в чем есть, без багажа
Вырваться из цепких, липких будней
И на время в детство убежать.

Где–то там лежит под знойным гнетом
Прелесть безмятежных нежных лет –
В золоте под бронзовым налетом
Детства неоконченный портрет.
Прикоснись – отсветом мимолетным
Тут же улыбается в ответ.

Для кого-то – просто сумасшедший,
Для меня – с ушедшим диалог;
Памятью уставшей и поблекшей
Окунуться в прошлое предлог;
И предлог ручьями вешних строк
Память ту потешить и утешить.

Уложу усталый позвоночник
В ласку мягкой шелковой травы.
Лепестком лиловый колокольчик
Невзначай коснется головы.
– Ну привет! И что ты там лопочешь?
Следом – макам:
– Здравствуйте и вы!

– Помню–помню! Здравствуйте, тюльпаны!
Другу одуванчику – салют!
Отчего разлегся, словно пьяный?
Виноват! Лежачего не бьют.
Так уютно с вами на поляне! –
Здесь мой дом, пристанище, приют.

– Здравствуй, солнце! – подставляю плечи;
Горячо, но, в общем, нипочем;
И кузнечик радуется встрече,
И стрекозка – тут же на плечо.
– Светлячок! Ах, да: еще не вечер.
Где смычок, стрекочущий сверчок?

– Обождите, путаются мысли…
Да не то чтоб молод – не совсем…
Уж простите, всех не перечислить,
Сразу всех не вспомнить за присест.
А затем, чтоб строчки не зависли,
Всем – салют! И здравствуй! – тоже всем!

– Хорошо тут! воздух свежий в легких…
Засыпаю… чудная весна!..
Взмахом крыльев – опахалом легким,
Бабочка, прервав картинку сна,
Вновь из дали, прошлой и далекой,
В явь вернула – в эти письмена.


ВОСТОЧНОМУ ДЕТСТВУ. 60–е

Может, где-то и есть, я поставил бы свой,
В бронзе, детству восточному памятник,
Где б мальчишка простой, худощавый, босой
Лез на небо по лестнице памяти.

Что до памяти той, яркий, красочный след
Исчезать из нее не торопится.
С грузом вечно бегущих и скачущих лет
Книга детства страницами полнится.

Все, что помнится мне из счастливой поры,
Высшей пробы отмеченной золотом:
Дом родной, общий двор, гвалт шальной детворы –
Вбито в память увесистым молотом.

Пики гор вдалеке и рельефы холмов,
Ряд сарайный, тутовник взъерошенный,
Лай соседских собак и мычанье коров,
Чей-то дом у канала заброшенный.

Изнуряющий зной, крик индийских скворцов,
Из-под крана водица студеная,
Шоколадный загар пацанов-сорванцов,
Клен высокий, полянка зеленая…

Этот ряд я бы мог без конца продолжать –
Так сказать, до самОй бесконечности,
Но, как мы ни стремись, ни уйти, ни сбежать
Нам от жизни, увы, быстротечности.

Отношенье мое к той поре золотой
Совершенно, скажу, непредвзятое.
Были годы –  не оттепель, нет, не застой,
А всего лишь шести и десятые.

Жили просто, без войн и особых тревог,
Не богато, однако, счастливые,
Но… всему, не вздыхай, свое время и срок,
У судьбы торопливые линии.

Быстро детство прошло, словно дождь полосой,
Но все также по памяти лестнице
Лезет нА небо тот же мальчишка босой,
Чтоб с мечтою заветною встретиться.


РАЗГОВОР С СОЛНЦЕМ

Говорят, что у звезд и обыденных слов
Существует от жизни усталость,
А меня рой стрекоз, им не нужно колес,
Вновь несет (без намеков на старость)
В край весенних ковров, царство ивовых слез,
В сладость маковых снов и тюльпановых грез,
В алычово–вишневую радость.

Отпущу тетиву и с поющей стрелой
Улечу снова в детство и юность,
И, ударив струной, окунусь с головой
В бесконечно прозрачную лунность;
В неземную страну, пой струна моя, пой! –
На плоту уплыву я с волною хмельной –
Время вспять как опять повернулось.

Солнце встретив меня тучей знойных лучей,
Поцелуем отметит колючим
И дыханьем огня спросит:
– Мальчик, ты чей?
Всё никак тебя жизнь не научит?
Что ты здесь потерял? Связку старых ключей,
Черепки от пиал, пересохший ручей
Иль иголку верблюжьей колючки?

– В чем же я… погоди… не вини… перестань! –
Что ответить мне вредному солнцу? –
Я все тот же, гляди, босоногий пацан,
Я вернулся к родному колодцу.
Видишь, даже тюльпан, не успев расцвести,
Машет мне: проходи, – это ведь неспроста:
Он не стал бы махать незнакомцу.

– Ладно, ладно, старик, проходи, не сердись.
Да и маки, я вижу, признали.
Или ты не привык, да не стой уж, садись,
Чтоб тебя стариком называли?
– Не привык, не привык… Что за жизнь! Отцепись!
Даже старый арык, просит, будто на бис,
Чтобы с ним мы опять поиграли.

– Этот холм мне знаком… Эй, дружище, привет!
– Да не холм это, просто пригорок.
– Да не все ли равно? Сколько ж минуло лет?
– Пять десятков уже. Или сорок?
– Тут на ослике, шкет, я катался верхом,
Тут – летел, видишь след, я с него кувырком,
Тут – арбузных скормил ему корок.

Вот разваленный дом, а вот это наш двор,
Ряд сарайный и две двухэтажки,
А за этим кустом я таился как вор,
Пацанами когда – в куликашки.
Вон, вдали, пики гор, вот соседский забор,
А вот здесь под окном, сознаюсь, перебор,
Дернул я за кудряшки Наташку.

Не скажу, что с девчонками был я в ладах:
Аньку гнал иногда от колонки…
Почему не любил я девчонок тогда?
Вы меня уж простите, девчонки.
Эх, дорожка-стезя, ну, куда ты, куда?
Знаю, знаю, нельзя… Жизнь, скажу, господа, –
Стебелек одуванчика ломкий.

– Ты б уже перестал тут бродить, следопыт,
На обломки с тоскою глазея?
Прошлой жизни кристалл не сокрыт, так зарыт,
А осколки хранятся в музее.
Собирать не устал пыль с рогов и копыт?
– Мной ничто не забыто, никто не забыт,
Не забуду ни дом, ни друзей я.

– Ну, до завтра, пацан, или вновь до вчера?
Брось в арык, чтоб вернуться, монету.
Вышло время мое, мне за гору пора.
– Что ж, светило, мерси за беседу. –
И обратно к себе из родного двора
Я со стаей стрекоз и со скрипом пера
То ль лечу, то ль плыву, то ли еду.


ДЕТСТВО ПЕСОЧНО-ВОСТОЧНОЕ

Жизнь моя, в гору шагая мазками –
Жирными, броскими, сочными, –
Память картинками нежно ласкает –
Детства песочно-восточного.

С ежиком вышли на свет из тумана,
Прятались где-то поблизости,
Старый родительский дом из самана,
Стены, беленые известью;

Дворик, крылечко и русская печка,
Бабушка, охает-ахает;
Куры – у нас, у соседа – овечка,
Блеянье и кудахтанье;

Улица, пыль – утопают подошвы,
Запах по улице яблочный;
Мы – пацаны, шоколадная кожа;
Игры, команды, считалочки;

«Змей-Чингачгук», боевая раскраска,
Стрелы, разведчики зоркие;
Роща, прозрачная речка «Караска»,
Где караси с красноперками;

Семь путешествий героя «Синдбада»,
«Вий» с «Восемнадцатым Каином»,
«Сампо», «Бродяга» и «Вор из Багдада»,
Семечек лузганье тайное;

Старый пират – билетер дядя Миша –
Грозный, с подвернутой брючиной;
Щелкнешь разок – и он тут же услышит,
Выведет и замучает;

Баночка из-под сапожного крема –
Часто с девчонками в классики;
Мама на кухне, вишневая пена
В эмалированном тазике;

«Лянга», «Ашички», «Садовник» и «Прятки»,
«Штандыр» и «Птичка на дереве»;
«Ласточка», «Космос», «Аленка», «Загадка»,
«Белочка», «Мишка на севере»;

С газом «пропаном-бутаном» баллоны,
С булкой сгущенка вареная,
Каша шавля, беляши, макароны,
Масло – по банкам – топленое;

Тень на стене от ладошек и пальцев,
Хватит насколько фантазии –
Морды собачек, лошадок и зайцев,
Прочие безобразия;

Елочка в блестках всю ночь до рассвета
Светом мигает таинственным;
В ярком подарке «Печиво», конфеты
И мандаринчик единственный;

Шум, толкотня, ароматы базара,
Бусы – фисташки нанизаны,
Сладкий «хуроз–петушок», даже пара –
Не уставали облизывать;

Жвачка «сакич» и кулечки с горохом,
Вата, шары кукурузные,
И «Муравьев» – мотороллеров грохот –
Гору до дома арбузную;

Крепость старинная, овцы и козы,
Зритель по кругу взволнованный;
В круге – дорвозы, масхаробозы –
Канатоходцы и клоуны;

Всадники, битва, толпа – улюлюкать,
Не угадаешь заранее;
Сломанный палец и «Иж» новый с люлькой:
Первым – отец в козлодрании.

Мне не вместить и за семь путешествий
В кадры короткого ролика
Время, события, цепь происшествий –
Только лишь малую толику.

С ежиком вышли на свет из тумана
Эти обрывки с кусочками –
Так, кое-что, но зато без обмана, –
Детства песочно-восточного.

* Дорвоз (узб.) – канатоходец.
*Масхаробоз (узб.) – клоун.


УВЫ, ВО МНЕ НЕ ВСТРЕТИТЕ...

Всё суета вагонная
               да перегоны длинные –
И вот они знакомые
              места мои родимые.
Ступаю на платформу я,
              глазами – во все стороны.

И сколько лет? – Не меряно!
                Не утомили странствия?
Стою совсем потерянный…
               – Меня кто помнит? Здравствуйте!
И неуверенно уже:
               – Не слышу! – не тетеря же!

Чинар, вдруг мной разбуженный:
               – Ну, что за отношение!
Ты здесь? Спроси, а нужен ли?
               И мудрое ль решение?
Зачем… кхе-кхе, – простужено, –
               Ты сон посмел нарушить мой?

А следом с погремушками
               почтенная акация,
И тотчас, как из пушки, мне:
               – Ну, как там, эмиграция?
Ты про меня с подружками,
               небось, забыл? Старушки мы?

– Как вас забыть, красавицы!
               Вы также привлекательны!
И вы, и ваши платьица…
               Все очень замечательно!
А те, кому не нравится,
               сидят пусть и не парятся.

– Вас не унять, бесстыжие! –
               в тираде тополь с шелестом. –
Хоть рыжи, не в Париже же!
               И гость наш – не «кошелистый»!
Прикройте ваши хижины,
               не то совсем не выживем!

И тут же от тутовника –
               того, что с шелкопрядами:
– Нашли себе поклонника,
               вы ж за награды рады бы!
Вот если бы – полковника,
               тогда б дышали ровненько!

Арча разочаровано:
               – Ты сам смотрелся в зеркало? –
Весь скрюченный и скованный,
               да жизнью исковерканный –
С таким–то, безусловно, нам
               опасно и рискованно.

А клен, свои топорики
               в арчу направив с важностью:
– Ума в вас только толика,
               но лживые, продажные!
Я умереть от колик вам
               желаю с алкоголиком!

– Нет ни стыда, ни жалости! –
               сосна седая, сонная. –
От этакой усталости
               мозги совсем спрессованы.
И что же с нами сталось-то!
               Неужто дело – к старости?

А ива, мягко, бережно,
               обвив меня косичками,
И ласково, и нежно так:
               – Умою твое личико…
Тебя я помню прежнего:
               какой ты был несдержанный!

Увы, во мне не встретите
               былой сентиментальности,
А прошлых чувств соцветия
               лишились вовсе радости.
Где раньше – междометия,
               теперь – потерь отметины.

И все ж я с вами снова здесь,
               пускай без приглашения,
Пусть жизнью бит, суровый весь,
               но с тостом–предложением:
За детство! юность! молодость!
И чтоб былое помнилось!


ТАМ, ВДАЛИ ЗА РЕКОЙ...

Друга дед за кордон,
Словно раненый зверь,
Уводил эскадрон
В дни лихие потерь,
Ну а внуку лишь самая малость –
Деда звание кличкой досталась, –
Не последняя кличка, поверь.

На экране мелькал
Сам Жан-Поль Бельмондо.
Я в бокал наливал
«Шатано» из Бордо.
В стопку – водки – дружок мой, «поручик»,
Поддевая соленый огурчик, –
Для него «Шатано» то – не то.

– За Россию и Дон! –
Прорывается тост.
Зычный голоса тон –
В полный молодца рост –
Громогласно, порывисто, страстно.
Я с «поручика» тостом согласный:
Он, как выстрел, короток и прост.

Дед – истории след,
Боевая стезя,
«Бахрома эполет»,
«Голубые князья».
– А мои же, «поручик», истоки
Там – на юге, верней, на Востоке.
В общем, родом из Азии я.

– Эх бы вновь пацаном
На собачьей жаре
Поиграть босиком
С детворой во дворе!
Не боясь теплового удара,
Обрести шоколадность загара –
Это я – об ушедшей поре.

– А вода! – как слеза!
А какой виноград!
Словно кровью в глаза,
Соком брызжет гранат!
Так что, брат, раз такая оказия,
Тост мой будет за Среднюю Азию.
Я душой, так сказать, азиат.

– В общем, Азии сын.
Мой товарищ кивал,
Усмехаясь в усы,
Терпеливо внимал,
Делал вид, что со мной соглашался,
Щурил глаз, широко улыбался
И в бокал мне вина подливал.

«Там вдали за рекой ...
занималась заря…»
Дед казак был лихой,
Но и мы ведь не зря,
Пусть немного в другой ситуации,
Окопались в глухой эмиграции.
Тост мой снова – за «АЗ» и за «Я»!

Мне поручик: – Нельзя!
Чепуха! Ерунда!
Ведь от «АЗА» и «Я»
Не осталось следа!
Мы с тобой исторически россы.
С ним не спорю, какие вопросы?
– Да... ушло... а куда?
– В никуда!

– А какие холмы...
Их весенний наряд...
Поле красное... мы...
Сладкий маковый яд...
Но... свою умеряя фантазию,
Говорю:
– За Россию и Азию!
И еще: за тебя и меня!

Солнца луч – в небосвод,
Горизонт обнажив.
Эскадрон – на восход
С вихрем строчек и рифм –
В быль истории с первыми росами,
Азиатскими лицами, россами…
Слоем бархатной пыли – в архив.


НА РАСКОПКИ

             Другу – археологу Константину Шейко.

Из Термеза друг архидавнишний –
Борода-археолог, ну да, –
В путь меня зазывает неближний:
На раскопки.
– Когда и куда?

– Да какой из меня археолог?
Был бы молод – хоть вброд наугад.
А теперь – «и далек путь и долог» –
Утомился в походах солдат.

– Наша песня еще не допета, –
Разжигая во мне интерес, –
Я тебя же зову как поэта,
Чтобы творчества пыл не исчез.

В тех краях и парит, и витает,
Вовлекая в мистический круг,
Охраняя секреты и тайны,
Азиатской истории дух.

Там услышишь с дыханьем тюльпанов
Шелест шелка, лишь только копнуть:
Из Китая спешат караваны
Свой Великий прокладывать путь.

В спящих недрах Сурханской долины
Средь монет, черепков и костей
Древних замков таятся руины
И остатки былых крепостей.

В той земле, как в израненном теле,
Слой за слоем – зола пепелищ,
Пыль разрушенных цитаделей,
И развалины городищ.

Там лежит не одно государство,
По следам успевай отличать:
Отголоски Кушанского царства
и Бактрийского царства печать.

В государствах – цари и престолы,
Волны частых нашествий и войн,
Персы, греки, арабы, монголы...
Льется кровь, и пылает огонь.

Вот под грозные звуки литавр
На противника с места в карьер
Эскадроны тяжелых гетайров
В бой двурогий ведет Искандер.

Каждый век словно роком отмечен,
Лихолетий безжалостна плеть:
Хан Чингис разрушительным смерчем –
В край цветущий и горе, и смерть .

Тех империй расцвет и упадок
Чередой исторических лиц,
Бесконечностью тайн и загадок
В пустоту зазывают глазниц.

Так что, брат, откажись от сомнений,
Уставать нам с тобой не резон,
Ради творчества и вдохновенья
Приезжай–ка на летний сезон.

До того живописно и ловко –
Археолог о том свой рассказ,
Что казалось, бывал на раскопках
Я с киркой и лопатой не раз.

И меня от истории груза
Неожиданно бросило в дрожь.
Почему-то привиделась муза,
А в руках ее сабля и нож.

Ночью снятся бактрийцы и персы,
Тащат к грекам с монголами в плен.
Чингисхан ни с того дарит перстень,
Искандер – Буцефала и шлем.

Всё в тюльпанах широкое поле,
В поле царский шелковый шатер.
За веселым и шумным застольем
Пью разбавленный кровью ликер.

Я – из шлема с самим Александром,
Вроде трезвый, а он уже пьян.
Слева – что-то вещает Кассандра,
Справа – строчки читает Хайям.

Чингисхан грозно требует тоста.
Замолкает взволнованный пир…
Я дрожу… и без лишних вопросов,
Просыпаясь, кричу: –Миру – мир!


ТЕПЛЫЙ ВЕЧЕР

Мы зарубежья граждане и лица, –
Звучит подчас нелепо и смешно.
Художник-друг – из дальней заграницы:
– Не ждал, отшельник, старого «ошно»?*

Уютный двор, приятный теплый вечер,
Дымок знакомый, запах шашлычка…
– Ну, что, старик, по маленькой за встречу?
Подай–ка мне зеленого лучка.

– Ух! хорошо!
 – Чего тебе?
–  Огурчик.
– Солененький – из бочки, вырви глаз.
– А вот вторую, «господин поручик», –
За твой очаг, который не угас!

И… этого прекрасного барашка!
Как на подбор куски – не выбирай!
– Бери, бери, а где там наша «фляжка»?
Пришла пора – за наш родимый край.

– Я знаю, брат… тяжелая утрата…
Непросто боль в себе угомонить…
Как ни крути, но все же эмигранта
Дым «кизяка» отечества манит.

– Манит… не спорю… родом ведь оттуда.
– Из тех, из тех… плесни еще чуток.
И как забыть, коль жив еще покуда?
А вот и тост готовый: за Восток!

– А помнишь рек широкие просторы?
Амударья…
– Еще бы!
– Сангардак…
– Сурхан забыл…
– А эти… эти… горы?
Хребет Гиссарский… помнишь?
– Бабатаг.

И пили за красавца Чульбаира,*
За веточку весенней алычи,
За чудный вкус барашка из тандыра
С волшебным, легким запахом арчи.

– А самбуса, молочная лепешка… а?
Слоенная… как там ее?
–  Патыр.
– Шурпа, лагман, узбекская окрошка…
Я помню имя повара – Кадыр.

– Или еще: с каким тогда азартом
Плоть дыни сладкой терли на зубах
И пили сок из спелого граната
Сквозь дырочку на корке…
– Просто вах!

– Да… было время, есть, чем похвалиться.
– Все помню, как сейчас, до мелочей.
– Ушло
–  Согласен.
– Нет, не повторится…
Как нет, мой друг, от прошлого ключей.

– Зато есть мы! давай – за наше братство!
Не разлучил нас ветер перемен,
Не разменяли этого богатства!
– А разве что–то есть ему взамен?

– Востоком мы пропитаны навеки.
Кто кинет камень? – жили как семья.
– Что ни скажи, а все же мы узбеки. –
– Наполовину, – это про себя.

– А может, брат, «карету мне, карету»?
Вернешься, а? А я б тебе помог.
И если б я последовал совету,
Мне не писать сегодня этих строк.

*Ошно – друг.
*Чульбаир – название горы.


ВРЕМЕНИ ВСПЯТЬ ОБРАЩАЯ ТЕЧЕНИЕ...

Времени вспять обращая течение
К вечному солнцу и знойным лучам,
К прошлым годам я с особым почтением –
Их терпеливо несу на плечах.

Минуло сколько? – Да разве считается?
С памятью возраст уже не в ладах.
Город, встречая меня, улыбается
В ширь переулков и улиц размах.

Взглядом усталым, но все еще пристальным
Тотчас вцепляюсь в тутовников ряд.
Тополь прямой с серебристыми листьями
Шелестом мне салютует: – Я рад!

Мирно кивают акации с кленами,
Тихо ворчит величавый чинар,
Прутики ивы дрожат, удивленные
Гостю, и шепчут:
– Да ты и не стар.

– Нет, не совсем, да и вы еще бодрые,
Знать, не один про запас корешок.
Вовсе вы, вижу, летам непокорные.
Эх! До чего же мне тут хорошо!

Вот и арча машет лапками–сетками.
– Здравствуй и ты, лопоухий инжир.
Сосны качают пахучими ветками,
В тень приглашая:
– Садись, расскажи.

– Где тебя носит? Давненько не виделись.
Не узнаешь, или просто отвык?
Я и сажусь, чтоб они не обиделись,
Ноги свои опуская в арык.

Миг – и пьянею волшебною сказкою.
Сходит усталость с живою водой.
Теплые струи журчанием ласковым
На ухо мне:
– Ты вернулся домой.

Я от волнений, внезапно нахлынувших,
Дальше вести свой рассказ не берусь.
Сколько же нас, дом родимый покинувших,
Носит под сердцем щемящую грусть!


В ГОСТИ К БЫЛОМУ

Зачем меня несет к былому
Все время памяти волна?
Не может память по–иному –
Былое черпает до дна.
Сурова!

Потоки лет неумолимы
И груз потерь невосполним…
Я вновь с деревьями родными,
Я так соскучился по ним.
– Здорово!

Свои таинственные чары
Не уставая расточать,
Встречают древние чинары,
Ворча: – Отчаялись скучать.
– Узнали?

– Вы как, проездом иль случайно? –
Им вслед пахучая арча.
– Ах, в гости! – выдохнув печально,
И тут же, будто невзначай:
– Не ждали.

– Ужели помнишь? – удивленно,
Ветвями – в медленный поклон,
Внезапной встречей окрыленный,
Склоняет ствол могучий клен. –
Надолго?

– А ты к нам как? – твердит тутовник. –
Сегодня – тут, а завтра – там?
С прибытьем, торжества виновник!
Не в гости ль к юности годам?
– Я с долгом.

– Ты жив, и мы, как видишь, живы, –
Жует слова седой инжир. –
Все  по ранжиру, не транжиры,
Ведь жизнь не жалует транжир.
– Не очень.

– Согласны! – встрепенулись сосны. –
Ты с нами снова, блудный сын?
Сюда скорей, пока не поздно…
Сколь в седине твоей красы!
– Короче!

– Да рады, рады, очень рады! –
С радушьем редкостным гранат. –
Давайте раздадим награды
И дружно двинем на парад.
– Пожалуй.

– Не цаца! – хор вступил акаций. –
Зачем цепляться к беглецу?
К чему цветы и гром оваций?
И умиляться не к лицу.
– Не балуй!

– К чему браниться и ругаться?
Позвольте, всех вас обниму
И к вам, мои родные братцы,
Седую голову прижму.
Простите.

Всему свой срок. Наступят даты,
Когда долги свои вернуть
Другие – тоже виноваты –
Приедут к вам когда–нибудь.

Вы ждите.


МНЕ – ДО ДОМА, АРБАКЕШ!

Кто-то скажет: хватит глупостей!
Возвращаться – сущий бред!
А меня вновь в город юности
Тянут тени прошлых лет.

Город струями песочными
В память льется без конца.
Не пора ль туда заочно мне
Со скворцом послать гонца.

В царство южное жемчужное,
То ли в небыль, то ли в быль,
Снова тропками верблюжьими
Мчусь сквозь бархатную пыль.

Заключай в объятья-улицы,
Город мой, гонца встречай!
Вижу, плещется и студится
В пиалах зеленый чай.

Утолив с дороги жажду им –
Пот по коже ручейком, –
По жаре иду, не страшно мне,
До базара босиком.

Под чинар густыми кронами,
Между тутовых рядов,
Переулками знакомыми,
Закоулками дворов.

Хороша вода арычная!
Дань водичке заплачу –
В том арычке по привычке я
Тут же ноги помочу.

Кстати, было бы нелишне мне –
Нужен бодрости заряд –
Постоять в тени под вишнею,
Как десятки лет назад.

И затем с толпы течением –
Влево, вправо и вперед, –
Прямо к пункту назначения,
Где торгуется народ.

Не найти другого случая –
Овощной, фруктовый рай!
Все тут – горками да кучками,
Подходи и выбирай.

Голосят ряды базарные,
Ароматы – из котлов.
– Насыпай, уста*, янтарный мне,
Лучезарный в блюдо плов.

Хрустну корочкой блестящей я –
С пылу с жару самбуса, –
Жир курдючный настоящий в ней,
Вкусным соком – по усам.

Ах, оставить мне местечко бы:
– Осторожней! Горячо! –
И летит лучок колечками
На душистый шашлычок.

Вкуснота! оближешь пальчики!
Ох, наемся от пупа.
– Может быть, еще лагманчика?
Или нравится шурпа?

Не дожить, боюсь, до пенсии,
От всего сойду с ума –
До чего же чудны персики,
Восхитительна хурма!

– Пробуй, пробуй! – гостю рады мы!
Можешь лечь, а можешь сесть.
Виноград, айва с гранатами –
Всех сортов не перечесть.

– Вкусно, сладко, очень здорово!
Только больше не могу. –
– Ты еще совсем не пробовал
Ни кишмиш, ни курагу.

– Ешь подряд все и не жалуйся –
– Да не лезет больше. – Ешь!
– Отвези меня, пожалуйста,
Ты до дома, арбакеш.

– Хорошо, сейчас отправимся.
Правда, будет нелегко.
За год, может, и управимся:
Дом твой больно далеко.

– Ну а если с сильным ветром-то?
Да приделать паруса, а?
Ладно, с теми километрами
Справлюсь как-нибудь и сам.
Закрывать уже пора бы нам
Были-небыли ларец.
Может, в прошлое – не надо бы,
А, майнушечка-скворец?*

Впрочем, ладно, да чего уж там,
Мы ж туда не в первый раз.
Эй! Постой! Куда ты, скворушка?

Скрылся скворушка из глаз.

*Уста – мастер своего дела, профессионал.
*Майна, майнушка – индийский скворец.


ВОСТОК

Судьбой пути проложены,
У каждого свой срок.
Немало троп исхожено
И множество дорог.
И сколько лет ни прожито,
И как ни лезь из кожи, но
Манит к себе Восток.

Манит пучиной яростных,
Неласковых лучей.
Я тех лучей безжалостных
Не ведал горячей.
И все же были в радость мне
Дневного пекла градусы.
Три тысячи чертей!

Востока солнце колкое
За час испортит вид –
Жестокое настолько там,
Что плавится гранит.
Там детство босоногое,
Счастливое, нестрогое
Подошвами дымит.

Звенят там речки горные
Струной хрустальных струй –
Холодные, проворные,
В них плавать не рискуй.
Там – юность безмятежная,
Наивная и нежная,
И первый поцелуй.

Восток. Сады весенние,
Предгорья и холмы
Горят, влекут цветением
И красками полны.
Там – молодость, сомнения,
Смятенье, откровения
Под шепоты луны.

Восток. Поля с долинами,
Пустыни и песок
Пейзажными картинами
В длину ложатся строк.
Там вместе с вами жили мы,
И даже на чужбине я
В себе ношу Восток.


УЗБЕКИСТАН

Как кисти с краской без холста,
Как без перста кольцо и перстень,
Как той* без танца или песен,
Так без тебя, скажу без лести,
Я не живу, Узбекистан,
Ведь жизнь без родины пуста.

– Тук-тук! – я в дверце. – Сим, Сезам!
Вот настежь дверце наконец–то –
И юность, молодость и детство,
Как драгоценное наследство,
Мне тут же лить, не верь глазам,
На сердце сладостный бальзам.

Не обойтись без хвастовства –
Тотчас волшебным блеском редким
Хурма, урючные монетки
И алыча златая с ветки,
Гранаты, персики, айва –
Разить меня ударом метким.

Арбузов горы, горы дынь,
Плоды земли – пиши картины.
Не нужно лампы Аладдина,
Ковра и джинна из кувшина –
С таким богатством и один
Я сам себе как господин.

Иной мне скажет:
–  Слушай, брось!
Твои надежды иллюзорны!
Кровавый блеск гранатных зерен,
Гроздь винограда, вишен горсти –
С тобой живет все это врозь,
Когда на родине ты гость.

– Да пусть стократ я эмигрант,
Не верю в родины утрату,
Ее рассветы и закаты,
Ее родные ароматы
Дороже камня в сто карат –
Что изумруда, что граната.

К чему досужий разговор? –
Всего лишь вздор, людская слабость.
Все, что мне с родиной досталось,
Во мне и было и осталось –
Свежо и чисто до сих пор,
Как снег на пике древних гор.

Мне дрожь миндальных лепестков,
Цвет алычи, с фатою схожий,
Полей тюльпановый покров,
Пожары маковых холмов
Всего милее и дороже.
Один лишь взгляд – и ты моложе

Люблю тебя, родимый край!
Я о тебе не забываю.
И обвиненья отвергая,
Кричу: – И мне не надо рая!
Пусть даже родина сарай,
Ее с тобой не выбираем.

*Той (узб.) – праздник, свадьба, торжество, пиршество…


СУРХАНДАРЬЯ

А жизнь летит – не верится!
Но, что не говори,
Все также в сердце держится –
И сердце этим греется –
Тепло Сурхандарьи.

Там персики с румянами,
Лаская, нежат глаз –
По желтому – багряные;
Вкушать плоды желанные
Готов я всякий раз;

Там солнцем в цвет оранжевый
Красавица хурма
Не просто так окрашена:
Попробовал – не спрашивай,
С чего сошел с ума;

Граната многогранные
Там зерна в сто карат –
Алмазные, кровавые,
Пить соки той отравы я
И днем, и ночью рад;

Со мною не согласны ли? –
Ведь с вами знаем мы,
Какими там прекрасными
Тюльпанами атласными
Усеяны холмы;

Дрожат, что крылья бабочек,
Там маков лепестки,
В дурман бросая сказочный;
Вдохнул – и мир загадочный
Стучит в твои виски;

Притягивают свежестью
Инжир и абрикос.
Пишу с такою нежностью
Затем, что безмятежно там
Я с вами вместе рос.

Дорог немало пройдено,
Хвала иным местам,
Живем неплохо вроде мы,
И все же наша Родина –
Нигде, но только там.


МОЕМУ ГОРОДУ

Подруге детства поэту Анне Зэйль.

Из гор вершин, крутых и поднебесных,
Из солнца нитей множеством колец
В словах ажурных, чудных и прелестных
Сплету родному городу венец.

Среди лугов, охваченных холмами,
Среди бескрайних хлопковых полей,
Садов цветущих, пышущих плодами,
Лежит кусочек родины моей.

Там на его исхоженных тропинках,
Где каждый кустик памяти знаком,
Рождалась книга светлая, в картинках,
Из пестрых, разноцветных лоскутков.

Где на страницах, радостных и ясных,
В жару и пыль ложились письмена
Поры счастливой, милой и прекрасной,
Как ветерок, как легкая волна.

Из недалекой канувшей эпохи
Усами виноградного куста
Полезли тротуары и дороги,
Дома, сады, знакомые места.

Качнули кроной вечные чинары –
И предо мной во всей своей красе
Предстали ароматные базары,
Вокзалы, парк и крепость с медресе.

Тенистых улиц мягкая прохлада,
Арыков быстрых легкий разговор
Бальзамом и журчащею усладой
На ткани сердца вышили узор.

В узоре том сплелись в одно дыханье
Цветенье миндаля и алычи,
Вкус желтых дынь и их благоуханье,
И ласка шелка мягкой курпачи.

Там в лабиринтах тонких арабесок
Нашли покой тутовника наряд,
Семян акаций сладкие подвески
И утомленный спелостью гранат.

Вкрапленьями в причудливый орнамент
Вросли в меня подъезды и дворы,
Майнушек* говорливых темперамент
И шум неугомонной детворы.

А вместе с ними длинной вереницей
Сквозь времени таинственный покров
Вдруг стали проступать родные лица
Друзей моих – девчат и пацанов.

Открылось взору, будто на экране,
Из детских лет широкое панно,
На нем – костры, рыбалка и купанье,
Походы, игры, летнее кино.

Тем, кто твердит, сошло, мол, это в Лету,
Ну городишко – только и всего,
Скажу в ответ: не хватит слов поэту,
Чтоб описать все прелести его.

Скрипит перо и требует покоя.
Сложил, как мог, совсем не без прикрас,
И все же было в городе такое,
Не полон без которого рассказ.

Предвосхищая недругов злорадство,
Без скромности и ложности идей
Скажу: мой город редкостное братство
Дал миру из особенных людей;

Людей простых, душевных и не злобных,
В беде и радости – надежная рука;
И среди них, помочь всегда готовых, –
И вы, и я – почтенный ваш слуга.

Судьбы погодой, серой и ненастной,
Всех разнесло – не наша в том вина.
Была пора та вовсе ненапрасна,
Раз повторяем: были времена!

Увы, никак от прошлого не скрыться:
С ним связан сложным памяти узлом.
И раз пришлось в родных местах родиться,
Из них уже не высверлить сверлом.

А город жив, стоит на прежнем месте.
Я, подводя под сказанным черту,
Когда-нибудь рифмованные песни
В его корону с гимнами вплету.

*Майнушка, майна – индийский скворец.


ТУДА, ГДЕ...

Казалось мне, утихли бури
И успокоилась вода,
Но… нет, покой не лучше хмури,
И сердце просится туда,

Где в междуречье среди гор
Под знойным солнцем края южного
Переливается жемчужина,
Лаская лучиками взор;

Где извивается и вьется
Клубок больших и малых рек,
А «злато белое»  – как снег! –
В кустах коробочками жмется;

Где продолжением холмов
Вершины гор остроконечные
Уходят в небо бесконечное
За облаками в царство снов;

Туда, где зной костей не ломит,
Но лишь рисует на плечах;
Где кленов тень усталость гонит
И от жары спасает чай;

Где ветви вишни с алычой
Весной укроются вуалями,
И где плантации миндальные
Перекликаются с бахчей;

Туда, где парой струн дутар,
Руками мастера прирученный,
Своим волшебным сладкозвучием
Всех так и тянет на базар.

И вкусом бархатной халвы
С губ на свободу слово рвется:
Как обойтись без похвалы,
Ведь край тот РОДИНОЙ зовется.


ТАМ, ГДЕ...

Жизни счетчик беспристрастный
Быстро щелкает года.
С ним я вовсе несогласный:
Годы наши не беда.
На свидание с прекрасным
Отправляюсь вновь туда,

Где под солнцем золотистым
Вдаль бежит пейзаж холмистый,
Источая маков хмель;
Где в холодных речках чистых
Ходит царская форель –
Грациозна и пятниста;

Где луга травою сочной
Кормят множество отар;
Где сидит на коже прочно,
Вечный бронзовый загар;
Где во власти дивных чар
Ты мелодии восточной;

Где витает на базарах
В ноздри бьющий аромат;
Где поэзии Омара
Птицы мудрости парят;
Где философы-чинары
Всё про вечность говорят;

Где сады с весною ранней
Пышным цветом нежат глаз;
Где блестит, маня желаньем,
Гладкий шелковый атлас;
Где гранат всем напоказ
Выставляет сотню граней;

Где, скажу всем без кокетства,
Был любовью я согрет,
И любви той чистый свет
Я храню уж много лет.
Там оставил я в наследство
Юность, молодость и детство –
В этом кроется секрет.


НА ПОЛОТНЕ УШЕДШИХ ЛЕТ...

Кружится беспокойное
Судьбы веретено,
Плетутся нити знойные
В былого полотно.

Из пылью запорошенных,
Давно ушедших лет,
Внезапно растревоженных,
Рождается сюжет.

Под сводами небесными
Хребты высоких гор
Несут рядами тесными
Из века в век дозор.

Сады красой цветочною
Притягивают взгляд,
Земля плодами сочными
Дарит волшебный яд.

Тюльпаново–ромашковый
Пленит чудесный вид,
Пейзаж холмов фисташковых
И тянет, и манит.

Поля дурманом маковым,
В кровавый взяв полон,
Пьяня картинкой лаковой,
Бросают в крепкий сон.

Несутся реки быстрые,
Прохладою дыша,
И птицей голосистою
Поет моя душа.

По памяти да с лезвием
Иду в который раз,
И сколько там поэзии,
Хотя не без прикрас.

Судьба в цветах заласканных,
Подергивая нерв,
Кладет на холст распластанный
Поры златой шедевр.

В краю том жили радостно,
Он лучший из миров,
Его мы с болью сладостной
Зовем родимый кров.


ПРОГУЛКА ПО ТЕРМЕЗУ...

Константину Шейко и Марату Самигулину

Если в сердце моем вдруг поселится грусть
Иль заноют былые порезы,
Обернусь теплым пледом и в мыслях пройдусь
Я пешком по родному Термезу.

Прошагаю мазками по глади холста,
Напрягая усталую память,
По знакомым и чуть подзабытым местам,
В дымке лет не успевшим растаять.

И пускай про Термез – как о третьей дыре, *
Не уйти от избитого штампа, –
Сквозняком тротуарным по самой жаре –
По Гагарина мимо почтамта.

Режет глаз белизной госпитальный забор,
На заборе – солдат из Афгана.
– Слышь, земляк, – мне негромко,
как выстрел в упор, –
Джинсы, батники, «Марья с Хуаном? *

Вот и рыбный – сплошное стекло – «Океан»,
Рыбы в нем не видали в помине.
Где Термез наш на карте и где океан?
Коль прилавок пустой, то – «Пустыня».

От пустынной жары я уже подшофе –
Не идет, хоть ты лопни, на убыль.
Может, за угол мне – в «офицерку–кафе»,
Пообедать – три блюда за рубль.

Заглянув на почтамт, «здрасте!» – девушкам всем,
Отдышусь, покручу головой я.
«Телеграфной мадонне»: – Ну, как вы, 07? –
Не хватает нуля до героя?*

Разменяв у «мадонны» за стойкой пятак,
Две копейки скормлю автомату;
Пусть не сразу, но все ж дозвонюсь кое-как
До друзей – Константина с Маратом.

Пот ручьями течет, собираясь в поток,
Кораблям бы доплыть до причала.
Место сбора – «Советская» и «Военторг»,
У кафе-чайханы над каналом.

И уже не тащусь, а на крыльях лечу...
Площадь с ЦУМом навстречу и – в строчку.
Наспех я помашу самому Ильичу
И – налево, к назначенной точке.

Точка та и сегодня мне радует сны
Дней беспечных приятной усладой.
Вот и вы, дорогие!
– Привет, пацаны! –
С головою в кафешки прохладу.

Шашлычок – на столе, закусить и поесть,
«Злата пяски» – в стаканы с азартом.
– Что ж, давайте поднимем за то, что мы есть!
И вдогонку:
– Чтоб были и завтра!

Вмиг разбавленной кровью снимается стресс.
Все нормально! Мы в полном порядке!
А теперь – главный тост:
– Ну, за жаркий Термез!
Эх, мои дорогие ребятки…

Годы жизни термезской я в грезах своих
Проживаю вторично как будто.
Сочиню-ка об этом какой–нибудь стих,
Может быть, он придется кому–то.

*Есть на свете три дыры: Термез, Кушка и Мары.
* «Марья с Хуаном» – марихуана.
* Агент 007


СЮРТУЧОК

             Друзьям бурной и лихой молодости.

– Может, хватит раскручивать памяти нить,
Ведь она без того перегружена!
Не буди ты ее, ни к чему бередить! –
Голос мне. – И зачем? да и нужно ли?

Я же, вновь открывая восточный сундук, –
Пыли в нем – не слегка припорошено, –
На себя примеряю потертый сюртук
Из хорошего нашего прошлого.

Ничего еще, вам доложу, сюртучок,
Ладно скроен, удачно простроченный,
В нем и сам я еще не совсем старичок,
Хоть и временем чуть скособоченный.

Пусть поеден местами, но всё же хорош!
Сюртучок-то как будто приталенный,
С парой этих резиновых старых калош
Для Термеза сойдет, не для Таллинна.

Голос снова: – Зачем? Ты еще не устал? –
Всё мне в уши шептал да нашептывал.
– Да отстань, я хочу по знакомым местам
Прогуляться, короче, пошлепал я.

– А калоши зачем тебе? – Мало ли что.
– Не идут к сюртучку, несуразица.
Не смеши, брат, какой-то прям цирк-шапито.
– Не зуди, а! Какая те разница?

– Я пошел.
– И куда?
– Да хотя бы домой –
Космонавтов, дом два… Нет, не кажется!
Где – «иняз», общежитие, башня с водой…
– Без воды, – голос всё не отвяжется.

– Крепостная стена и бетонный канал,
Двухэтажки, тенистые дворики…
– Что еще, аксакал, ты в земле откопал?
Для историков бедненьких Йориков?

– Хватит ёрничать, я не копну глубоко.
И с историей вроде не спорю я.
Есть мой друг для того – археолог Шейко,
Он реально копает историю.

Ну а я лишь пройдусь налегке по верхам,
По еще не пропавшему слою,
Покопаюсь в эпохе, эпоха не хлам,
В перегное, заросшем травою.

Тут – и юность, и молодость…
 – Здравствуй, Марат!
Вижу я, отпускаешь ты бороду?
Что, студент, не узнал? Собирайся-ка, брат,
Прогуляемся снова по городу.

Или в гости, как раньше, нагрянем к друзьям,
Мы к Валерке с Танюхою Головым,
И внезапно, как с пальмы из рук обезьян,
Упадем им бананом на голову.

Ладно–ладно, шучу я, братан, не ворчи,
Мы ж с тобой не совсем беспризорные,
На «базарчике Карповском» купим чимчи
И еще огурцов с помидорами.

А чтоб мозг в черепушке совсем не размяк,
Ведь давно не гуляли по-царски мы,
Для Валерки прихватим молдавский коньяк,
Для себя «Злата Пяски» болгарские.

– Ну, тогда я с тобою согласен во всем,
Жаль, компания больно пацанская,
– Может быть, мы Лариску с собой возьмем?
– А какую Лариску? – Сазанскую.

– Ба! Олежка Шевцов! Заводи «Жигули»!
Раз машина есть, может, – по девочкам?
В «Жигулях» мы с тобою почти короли,
Не забить ли нам девочкам стрелочку.

И меняются планы – согласен Олег.
– Едем к Людке и Верке Криницыной.
Совершим-ка, Олег, на девчонок набег,
Пусть не хлопают слишком ресницами.

А какие девчонки! лови, брат, момент! –
Все как есть, несомненно, красавицы.
Правда, вечно мешался один конкурент:
Офицеры – гусары и пьяницы.

Что гусары нам, нам они нипочем,
Ведь мы сами гусары с усами-то;
За девчонок своих – в бой с любым усачом.
– Слышь, красавчик, не видишь, что заняты.

Берегите погоны, мундиры и честь!
Те, что с нами, проверены – верные!
«Господа офицеры, прошу вас учесть»,
Не мешайте! мы, видите, нервные!

Портупея, погоны, звезда, галифе…
Вы за наших девчонок ответите! –
Дрались в парке на танцах, когда подшофе,
Оставляя на фейсах отметины.

В ход пускались свинцовый кастет и кулак,
Бились с ними в кровавых сражениях.
Но частенько, скажу вам, бывало и так,
Уходили и мы в поражении.

Увозились от нас далеко за рубеж
Плечи Оли и ножки Наталии,
И Маринкина грудь в тонкой кофточке беж,
Бедра Лены и Танина талия.

Кто куда, навсегда уплывали из рук,
То ли мода была, то ли мания,
Из большого количества наших подруг
Кто – в Россию, а кто – и в Германию.

А вообще, извините, ведь я же не псих,
Усачи те вполне симпатичные;
Можно было бы – водочки с кем-то из них
При отсутствии всякого личного.

Если честно, хватало девчонок на всех,
Хоть вези их в Прибалтику с Арктикой;
Среди них ведь и мы свой имели успех –
Увлекали мечтой и романтикой.

Стоп! Товарищ, куда тебя так понесло?
И куда направляешь течение?
Уж простите, девчонки, ведь я не назло,
Что друзьям отдаю предпочтение.

Впрочем, ладно… «танцуй, брат, пока холостой»,
Может, сразу – сходняк, а не стрелочку?
Приглашу-ка к себе я Валерку с семьей
И девчонок – Ларису и Верочку.

«Жигули» на мази… Не гони, арбакеш!
Не скрипи ты, телега педальная!
Где те ножки, чулочки и кофточка беж?
Где вы, ручки и плечики с талией?

Время, стой! Погоди! не лети! не экспресс!
Я копатель, хоть стар, но старательный.
Вместе с Костей Шейко еще тоненький срез,
Буду жив, опишу обязательно.

Сюртучок же, однако, натер мне плечо.
Так недолго – до плача истошного, –
И с больного плеча сюртучок – в сундучок…
– Спи спокойно, хорошее прошлое.


«НЕ ЖЕНИТЕСЬ НА КУРСИСТКАХ...»

           Друзьям Валеркам – Голову и Халмуминову

Снова в мыслях брожу я по той же стезе,
Бередя незажившие раны,
Вспоминая далеких и верных друзей
Кинолентой на рваном экране.

Пили воду друзья из былого ручья,
Крепкой дружбе не нужно проверки,
Три товарища: два Валерьяна и я,
Или проще: и я, и Валерки.

Не разлить было нас ни холодной водой,
Ни жарою расплавить термезской,
Ни кувалдой разбить, ни засыпать золой,
Ни песочным «афганцем» известным.

Предвечерней порой задыхался восток,
Город надвое зноем распорот.
Обжигающий ветер – упрямо в висок,
Вслед – за ухо и прямо за ворот.

По червонцу на бак – и пошли в кабачок,
Вечерок чтоб прошел не напрасно.
Брали часто на грудь с шашлычком коньячок,
А нередко тонули в шампанском.

Ни хандра нам не ведомы были, ни сплин.
Я – тогда бесшабашно-куражный,
И друзья, из которых был спорщик один,
А второй – рассудительно–важный.

За столом незатейливым – множество тем,
Между тостами – маленький роздых,
А когда наконец уставали совсем,
То вставали и дружно – на воздух.

В южном небе над городом – тысячи звезд.
Не спеша, без особого риска,
Шли и песню орали, совсем не «Мороз» –
«Не женитесь на… этих… курсистках».

Вслед – про «спичек–медичек», куплет – за версту,
До упаду, без всякого стопа,
Мы в три горла скабрезную песенку ту
Из «Республики ШКИД» «АлНикПопа». *

За припевом веселым «Эх, ма, тру-ля-ля…»
Заливались, хоть тресни на месте,
Ходуном – под ногами от смеха земля.
И чего прицепились к той песне?

Я, в то время отличник, голодный студент,
Тех курсисток знавал на пятерку;
Был тогда среди них, даже есть документ,
Не сказать, что матерый, но тертый.

Успевал за курсистками я ковылять,
Не держался припева с куплетом.
Что мне «спичкой-медичкой» в зубах ковырять?
Может быть, прикурить сигарету?

Шутки шутками, в песенке той был намек:
Тех курсисток друзья – стороною,
Я ж все время – вразрез и еще поперек,
Ну, такой уродился, не скрою.

Разбросало на части страну в трудный час.
Разбежались по хатам народы.
Растерялись и мы, разбросало и нас,
Да на долгие–долгие годы.

Но… нашел тех друзей – интернетный прогресс.
Жены, дети… у них, все в порядке.
Я тогда не женился бы строчкам вразрез –
Не имел бы сейчас неполадки.

Жизнь – под гору, боюсь и уже тороплюсь:
На курсистке – так возраст просрочен;
Обязательно, если успею, женюсь
На медичке, но толстой и сочной.

*Учитель словесности из к\ф «Республика ШКИД».


ТЕРМЕЗ

               Посвящается Константину Шейко.

Не острым ножичком по скальпу –
Что кол железный в мозг всадил:
Мой старый добрый друг по «Скайпу»
Меня средь ночи разбудил.

И ветер памяти мгновенно
Понес за тридевять морей
В эпоху славной, незабвенной
Беспечной юности моей.

Туда, где желтым, словно вьюга,
Шайтаном о семи ветрах
Пылил «афганец» в гневе с юга,
Нас погружая в жуткий страх.

Заголосит шакальим воем,
Падет в оскале злобном ниц, –
Укроет город жирным слоем
Барханно–бархатных частиц.

Какие три дыры на свете?
Конечно, Кушка и Мары;
Куда там двум «столицам» этим
До злой термез<овской> жары.

Жара хранилась бесконечно,
Мы звали «термосом» Термез:
Казалось, в нем держался вечно
Всеобжигающий замес.

По пеклу нет Термезу ровни,
В тени давно за пятьдесят,
Там мысли плавятся в жаровне
И тормозятся, и висят.

И в ожидании прохлады
По сенью ив искали кров –
Мы находили ту усладу
Во влаге речек и прудов.

В кафешке возле «Военторга»
За шашлычком и самбусой
Тянули «Ризлинг» без восторга,
Пережидая тяжкий зной.

Какие кондиционеры?
В помине не было тогда:
Не кавалеры мы, не сэры
И не лихие господа.

Палило так – хватило б мОчи!
Когда ж не доставало сил,
Купаться ехали не в Сочи –
За сопки три, на «Учкизил».*

Иль в «парке отдыха с культурой»
Спасались мы наверняка,
Там «табачка» томились куры
Под «Жигулевского» пивка.

Куда швейцариям и альпам?
Им не сравниться с нашей «life» –
В общенье тесном и без «Скайпов»
В кругу друзей ловили кайф.

И с умиленьем простодушным
Я вспоминаю… как вчера:
Пускай до одуренья душны,
Зато какие вечера!

Ручьем душевных разговоров
Могли насытиться вполне,
С порывом ветра бурных споров
Топили истины в вине.

Держи коней своих, извозчик! –
Сосуд с вином сколь ни вмещал,
Другой живительный источник
Нас вдохновеньем насыщал.

Подружки наши – что за нежность! –
Росою утренней зари
Всегда хранить пытались свежесть
В часы убийственной жары.

Ах, эти девушки Термеза! –
О них особенный рассказ, –
Могли сразить и без обреза
Одним движеньем дивных глаз.

Эй, молодЕц, держи гранату! –
И молодец от счастья рад...
Не поцелуи – сок граната,
В себе таящий сладкий яд.

В лихом, безумном хороводе
Далеких и беспечных лет,
Жаре, вине, красавиц роте
Лежит мой «черный пистолет».

Не только в них, чего лукавить,
Позволит если мне Аллах,
Сумею многое прославить,
Но... как-нибудь в других главАх.

Златая молодость бродяги
Ушла под воду островком,
С трухлявой тонущей коряги
Мигнув последним угольком.

Сумел «афганец» нас по свету
Без сожаленья раскидать.
Скажи спасибо интернету,
Что вместе сходимся опять.

Ну, что, пора – за мемуары!
Альбом еще раз пролистал –
И другу фотографий пару
По электронке отослал.

*«Учкизил» – озеро.


ПКиО

                Марату Самигулину и Валерию Голову.

Ужель пора сдирать подковы?
Стареем, времени в обрез.
Взбрыкнув, лошадка-память снова
Помчалась в прошлое – в Термез.
И ностальгическою птицей
Она вспорхнула на страницу –
В оазис юности златой,
Парк наслаждений городской;
Где вечерами, как в отраду,
В него сходясь со всех сторон,
Искал под сенью пышных крон
Народ желанную прохладу;
Где был и я премного раз,
Туда ведет и сей рассказ.

Там свет, все делаясь смелея,
Спадая с длинных фонарей,
Блуждал по бархатным  аллеям
В обнимку с множеством теней.
Сквозь толщу кленов покрывало
Дым от шашлычниц и мангалов
В полупрозрачных простынях
Струился, путаясь в ветвях.
А запах, в воздухе разлитый,
Вас так настойчиво манил
И возбуждающе дразнил,
К себе притягивал магнитом,
Вмиг разжигая аппетит.
Ну, кто, скажите, устоит?

Послушно, запахом ведомы,
Как за веревочку бычок,
Тропою давней и знакомой
Шли не спеша на пятачок.
Раскрыв объятия, с приветом
Навстречу нам кафешантан,
Шучу – шашлычная с буфетом, –
К чему держаться за карман!
Эх, ма! Где наша не бывала!
– Девчонки, двигайтесь к столу!
А кто? – И вилкой – по стеклу –
Сегодня будет «разливала»?
– За то, – поднял тост первый сам, –
Чтобы текло не по усам!

И понеслась душа по кочкам,
По жилам разгоняя кровь.
Давая ход Хайяма строчкам,
Тосты лились и били в бровь.
Девчат, искрясь, блестели глазки.
«Медвежья кровь» и «Злата пяски»,
С лучком и жиром шашлычки
Раскрепощали язычки.
Ах, что за прелесть разговоры!
С вином душевность пополам
Неслась по сладостным волнам
И красноречия просторам.
Был случай знаньями блеснуть
И слов запасом щегольнуть.

А по соседству, за оградой,
Букетом нот бросая в дрожь,
ВИА термезский звал с эстрады
На танцплощадку молодежь.
В «Краю магнолий» «Ариеля»
«Рыжело лето» в «Акварелях»,
Кружили в листьях без конца
В любви «Поющие сердца»;
А в «Трех аккордах» «Птицы синей»
«Цветы» желали «счастья вам»,
Из «Лейся песни» лил бальзам,
Из «Здравствуй…» – сыпал «Синий иней».
Нам слов на ветер не бросать,
– Ну что, девчонки, танцевать?

Неслись «Поющие гитары»
Вдаль, обгоняя шар земной.
От жарких чувств спасались пары
Вокруг «Колодцев трех» с «Яллой».
И вновь, пьяня, «Кружились диски»
У «Красных маков» в танце близком.
Несло «туда, за облака...»,
Нас с «Самоцветами»: пока-а-а-а…
«Не повторяется такое, –
Печально «Пламя», – никогда…»
«Цветы» за ним: «Скажи мне да…» –
И вслед махнули нам рукою…
Конечно, «да», но кто бы знал
Про наступающий финал…

«Прощайте!» – вместо «до свиданья»
Жизнь написала на листке,
Волною смыв воспоминания –
Былого замки на песке.
Под сердцем екнуло, заныло…
Давно все это с нами было…
Всех разметало, разнесло –
И все ж быльем не поросло.
В осколках жуткой круговерти,
Пусть от Термеза далеки,
Мы будем вечно, земляки,
Душою вместе, мне поверьте.

И память о былых годах
Мы сохраним в своих сердцах.


ТГПИ

Я, как вспомню, так вздрогну:
                студент… институт…
В группе я да девчонок семнадцать,
Лекций – пара за парой – минуты текут…
От конспектов нельзя оторваться.

Вру, конечно, не раз отрывались (кино!):
Прям на лекциях, я, «разливала»,
Под столом разливал по стаканам вино –
«Ок столовое»,* мало-помалу.

Сразу к лекциям нудным живой интерес
Проявлялся – десятки вопросов,
Блеск в глазах, оживление, явный прогресс,
Ну и каждый – ученый, философ.

И пока педагог – что-то там на доске,
Шла бутылка вина за бутылкой,
Отмечаясь разводом на лекций листке –
Парой рожиц с кривою ухмылкой.

Нет вины нашей в том, было все на мази,
Не с «Дюшесом» – фруктовым крюшоном,
А стоял у ворот в двух шагах магазин,
В нем отдел с «Ок столовым» дешевым.

* «Белое столовое» – сухое вино за 67 копеек.


АФГАНЕЦ

Бьется в окна песком «афганец».
В ржавой мгле ни углов, ни граней.
Злых песчинок безумный танец –
Тьма пираний на поле брани.

Словно тысяча кавалерий,
Пропылит по холсту пустыни,
Будто маслом – не акварелью –
Жирным слоем в мазках застынет.

И в свирепости, пасть ощерив,
Зарычит и, клыки оскалив,
Просочится из всех расщелин,
Проскрипит по зубной эмали.

Пронесется, следы оставит –
В палец бархат на мебели глянце.
По стеклу тонкий блеск царапин –
Всякий раз как салют «афганцу».

Ветер стихнет, уняв порывы.
В доме – с пылью мешок вспорот.
Ну а следом густым ливнем
Дождь давай отмывать город.


ДАЛЕКИЕ ПЕСНИ

Опять за окошком погоды проказы.
Успей написать тут природы портрет:
То дождик, то снег – и в мелодиях сразу
Далекие песни всплывают на свет.

К чему, кто-то скажет, из прошлого вести?
Зачем тосковать по былым временам?
Но, как ни крути, эти старые песни
На сердце больное – лечебный бальзам.

Усталая память на призрачных крыльях
Несет меня в детство, в родительский дом –
Туда, где пластинки лихой эскадрильей
С «Урала» со скрипом – в корундовый стон.

И сразу – в тугие мелодии сети.
Куда это звонкий зовет голосок? –
Вприпрыжку с самим Робертино Лоретти –
На остров Джамайка, на желтый песок.

А вслед и вдогонку – «Далек путь и долог…»,
Туда нет пути, возвращайся назад! –
В тайгу за собой зазывает геолог:
«Ты солнцу и ветру товарищ и брат».

«Постой, не спеши! Оглянись, друг! Не стоит! –
С собой к звездопаду – гитары струна. –
Пройдемся с тобой незнакомой тропою –
Ведь так широка и прекрасна страна!»

И как понесут на простор звери-кони…
«Светло на душе!» – прошумит старый клен.
Сосед протрубит на трубе и тромбоне,
А бабушке – внучка: «Давай – чарльстон!»

В окошко – отчаянный северный ветер,
По водам Дуная – девичий венок,
Жить так хорошо на веселой планете,
Не плачь, не грусти и не будь одинок.

Вперед, брат! Заре отправляйся навстречу,
Не то «налетят, наскандалят дожди» –
И я, соглашаясь, зачем же перечить,
Дождям отвечаю: «Вся жизнь впереди!»

Обрывки тех песен, кружа и летая,
Строка за строкой, за куплетом куплет
Ложатся в следы, истлевая и тая,
«На пыльных тропинках далёких планет».

«Родительский дом…», тяжело расставанье…
Уносится в небо слабеющий дым…
И все ж… «через годы и все расстоянья»,
Я, чувствуя песен родное дыханье,
Опять ощущаю себя молодым.

Опять за окошком – то дождь, то снежинки,
Кому–то дорогу опять – черный кот,
Опять во дворе заунывно пластинка
Проститься с ушедшим никак не дает.


В ОСКОЛКАХ СТАРОЙ ПЛАСТИНКИ

Листает судьба нашей жизни страницы,
«А годы летят… наши годы, как птицы…»
Вперед вереницей навстречу закату,
Уходят совсем, навсегда, без возврата;
А с ними уносятся старые песни –
В слабеющей памяти сотни отверстий,
И ветер сквозь времени ветхую сеть
До слуха доносит: успеть бы, успеть…

Со старой затертой любимой пластинки
Сдуваю седые в пуху паутинки…
А помнишь те песни? Еще не забылись?
Как чистой и свежей струей они лились!
Сколь было в них нежности, радости, грусти…
Хотел бы забыть, да никак не отпустят.
Пластинка шипит и, дыханьем маня,
Рассказ начинает про вас и меня.

– Зачем в час разлуки печалиться, Лада?
Твой, Ладушка, смех для меня как награда.
Пускай говорят, отбивать некрасиво –
Ты с глупым Алешкой совсем несчастлива.
Не надо печалиться, лобик не морщи!
Пойдем-ка с тобой в соловьиную рощу,
Где с птицами вместе и мы соловьем
Зальемся и песню любви пропоем.

– Не хочется в рощу – умчим на оленях
На север бескрайний к моржам и тюленям;
Потом за туманом и запахом утром
С тобой унесемся в тайгу или тундру;
Иль к белым медведям на полюс, на льдине,
Где синий-пресиний и ласковый иней;
С метелью и ветром – в тревожную даль
И там заморозим и боль, и печаль.

– А можно к магнолиям к теплому морю –
Туда, где мальчишки сидят на заборе.
Там в глазках твоих засверкают агаты,
И в них отразятся морские закаты;
Там волны и чайки, там теплые воды,
Там пальмы, там пристани и пароходы.
На палубе белой побегаем вновь –
Глядишь, между нами возникнет любовь.

– Не нравится море – нажмем на педали, –
По шару земному – умчим от печали.
Пусть солнце лучами играет на спицах,
В пути позабудем о раненой птице.
А хочешь, отправимся в парк на качели?
Шумят тополя там, кружАт карусели;
На чертовом ввысь улетим колесе…
Что, нет? Ну... тогда – на заре по росе.

– Уехать с тобой я готов на край света,
В любую погоду зимою и летом,
И даже к верблюдам в пустыню согласен.
Вокруг, оглянись, мир безумно прекрасен!
Чернильная клякса на белом листочке,
На строчке – лишь «Л…», а за нею три точки.
Мне так не везет в этом, просто беда!
И все же надеюсь, что скажешь мне «да!»

Надежда – мой компас земной и отрада,
Удача за смелость – опять же, награда.
Мне взгляд ее нежный так важен и нужен.
А желтые листья летают и крУжат...
И сердце в груди от волнения бьется.
Я знаю, она надо мною смеется.
Опять возле дома напротив стою
И дробью зубной вместо точек: – Л…юблю…

Такси на вокзал желтоглазое – резко,
В оконном проеме дрожит занавеска.
– Прощай! – быстро машет рука из вагона,
Печаль оставляя на мокром перроне.
– Постой! – ей вдогонку. – Подумай! Не надо!
Вагон перестуком: – Эх, Ладушка, Лада!
Ору: – Может, в Африку – львов укрощать?
А что мне беглянке еще обещать?

Похоже, что зря надрывается сердце.
Пакуется груз, закрывается дверце.
Глазами – в пустое и серое небо,
Не в силах понять ту печаль – как нелепо!
Пью воду теперь из чужого колодца,
И запахов нет, и неласково солнце.
Когда ж повезет мне? – ну просто беда!
К тому же сюда не идут поезда.

В осколках затертой любимой пластинки
Ушедшей эпохи блеснули слезинки.
Печально вздохнула подруга–гитара
И, дернув струной, прозвучала: – Недаром…
Недаром всё было, мой друг, не печалься.
Ничто не случайно, к чему огорчаться?
Ты слышишь, как звезды ведут хоровод? –
Сулят тебе новый в пути поворот.
Оставь ты печали все там – за спиной…
Давай–ка под «Ладу» тряхнем стариной!


СТАРЫЙ ПАРК

Усталый свет луны печальной,
О нежной юности жалея,
Застыл с покорностью фатальной
На старой парковой аллее.

В ночной тиши блуждали вздохи
Совсем седых, в летах преклонных,
На вид еще могучих, кленов
О милой некогда эпохе.   

Здесь без претензии на ретро
Уснуло крепким сном былое;
Уснул и лев с клыкастой жертвой,
Укрывшись краской многослойной.

Уснули все скульптуры в парке:
Спортсменка рядом с дискоболом –
Он был когда-то греком голым,
Она – рулила на байдарке.

Уснул и вождь – великий Ленин,
А с ним – безликой массой серой
Из наших с вами поколений
Шахтер, доярка, пионеры...

И танцевальные площадки,
Фонтаны, лодочки-качели,
А на горбатой карусели –
Слоны, олени и лошадки.

Уснуло всё тут: век просрочен,
Оплачен кровью взятый вексель.
Чего теперь копаться в «эксе»,
Сошедшим в Лету в час урочный?

Не стоит, дергая за гриву,
Играть и нам со зверем спящим.
Пусть спит он мирно днем вчерашним
На полках пыльного архива.


КАЖДОМУ СВОЕ

Тяжело несется бремя?
Спину горбишь, весь обмяк.
Не младое поколенье,
А компьютерный червяк.
Всё компьютер да компьютер,
Глаз, того гляди, замутит.
Не дойти до жизни сути,
Если в черепе сквозняк.

Вот моя златая юность –
Романтический задор,
Мышц и бицепсов упругость,
Крови бешеный напор,
Буйство чувств, идей богатство,
Двор, друзей святое братство,
И, без всякого злорадства,
Всё о смысле жизни спор.

Помню, споры-разговоры
Грели лучше, чем костры,
Уносили на просторы
В запредельные миры;
Источали правды ради
Красноречий водопады;
Были мы – не без бравады –
И наивны, и мудры.

А чтоб мысли не закисли,
Раздувая в венах жар,
Из колодца вечных истин
Смело черпали нектар –
И плескался в чаше винной
За пол-литра рупь с полтиной
Виноградный из долины
Чудодейственный отвар.

Не гони, дружок, постой-ка...
Все тосты не перечесть.
Шел портвейн – «Пятерка» с «Тройкой»,
Чаще все же – «26»;
И скажу вам, тот портвейн
Был не литрами(!) измерен,
Оттого был неизменным
Частый тост – в Хайяма честь.

А «болгарские тютюни» –
Вам не с «Примой» тосковал,
Не «Памир» – в горчице слюни, –
«Интер», «Вега» и «Опал»,
«Стюардесса» и «Родопи»
( из Европы все же допинг!)
Мигом легкие растопят,
А с «БТ» – вообще отвал.

И, окутанные дымом
Восхитительно седым,
С упоеньем пели гимны
Нашим годам молодым;
Нашим девушкам красивым –
Тут хочу быть справедливым:
Им и нам, таким счастливым,
Был на пользу даже дым.

Ну а сами-то девчонки –
Описать не хватит слов! –
Благородных, милых, тонких
И сейчас любить готов.
Сколько в них добра и света,
Сколько песен им пропето,
И в запасе у поэта
Еще множество стихов.

А соцветия мелодий?
Ритмы, музыка, слова? –
Ведь от этих «глаз напротив»
Так кружилась голова!
В песнях мастера искусства
Разливались морем чувства,
Было так легко и грустно,
Что с «волной – под облака».

Э-э-х! и где моя гитара?
Где лирический тот лад?
Вновь уйти готов – не старый –
С той гитарой в звездопад.
И «знакомою тропою»
Вдаль отправиться с тобою,
Жаль, к тому же водопою
Нет уже пути назад.

Мне кричат: назад ни шагу!
Разворачивай! Кру-гом!
Не гони из глаз нам влагу –
Ностальгический синдром.
Я им: – Лучше ностальгия,
Чем склероз и амнезия;
Ну, а если аллергия,
То не я виновен в том.

Впрочем, тут же сделал вывод
(Кто-то скажет, мол, враньё):
В жизни нашей был период,
Был – и сгинул, вот и всё!
А младому поколенью
Наше море – по колено:
Непонятно совершенно.
В общем, каждому своё.


БИЛЕТ В ДЕТСТВО

То тащусь с арбою в гору,
То с арбою той с горы,
То скриплю по косогору,
То несусь во всю опору
Через рытвины и рвы.
– Отдохнуть, вам, сударь, впору,
Вы же с осликом стары.
– Ты про то, как мы стары,
Расспроси у детворы.

– Сердце ведь уже не молот,
И не скажешь, что батыр;
Да и сам уже немолод:
В теле сменой – жар и холод,
То пустыня, то Сибирь;
Весь расколот да размолот,
Много трещин, много дыр.
Как не вспомнишь тут «такыр»*
Или вредину «кампыр».*

– Расскажи еще про кожу –
Ту, что сбросила змея.
Опишу тебе, хороший,
Я заезженную лошадь
В двух словах и без нытья:
Я… хоть старая калоша,
Но душой совсем дитя.
Годы пусть себе летят –
Отношусь к тому шутя.

Мне до лет совсем нет дела,
Пусть их будет сто в обед.
Чтоб душа не очерствела,
Чтоб она цвела и пела,
Вот тебе, дружок, совет:
Как бы время ни летело –
Даже если стар и сед, –
Покупай, годам в ответ,
Чаще в детство ты билет.

И всегда шути про возраст:
Счету, мол, не подлежит.
Ты о том не думай просто,
А беги на детства остров
Сквозь былого миражи,
Пацаном несносным, босым,
Как и прежде, окажись.
И вприпрыжку… покажи,
Что в тебе еще он жив.

Что ж, и я пойду, пожалуй,
Полечу, верней, – пора! –
Как ужаленный кинжалом, –
В общем, братец, пожужжал я
В зной любимого двора.
Детворе: – Ага! не ждали?
Вот он я! Гип-гип! – Ура!
Спрыгнул с кончика пера
Я в счастливое вчера.

– Ты откуда к нам, чертяка?
Пацаны, вернулся «черт»!
Не забыл-таки, бродяга!
Зной кусается собакой,
Ну а солнце как печет!
И струя воды, однако,
Из колонки все течет.
Знаки детства, сдал зачет,
Помню все наперечет.

Виноградник, палисадник,
Винограда гроздья – рай!
– Черт» приехал – будет праздник!
Ну, дружище! Ну, проказник!
Тут сарай и там сарай…
– Пацаны, тащите тазик!
Срочно гроздья собирай!
И заканчивай раздрай!
К гостю живо подгребай!

Детвора гурьбой речистой –
Наяву ли то, во сне:
– Все сюда! – расселась быстро
Под тутовником ветвистым,
На соседском топчане.
– Ты теперь не «черт», а мистер?
– Да какой там мистер, не-е!
– Кто остался в стороне?
Тучным роем все – ко мне.

Ритка, Светка, Людка, Машка…
Ванька, с дерева слезай!
Вот Наташка, в кучеряшках,
Кочергин – «Кочера» – Сашка,
Толька-друг–«Матрос-Низам»…
Радик, где твоя фуражка?..
Лидка… Анька-егоза…
Васька, Витька и «Мирзай»…
Нет, еще не весь базар.

– Леха, ты? Привет, Валерка!
Женька… Дилька и Фархад…
Валька рыжая, Венерка,
Тавакалька–«Тавакерка»,
Сашка Шерман – очень рад!
Все в строю, как на поверку –
Борька, Любка и Марат...
Если всех назвать ребят,
Можно дружно – на парад.

– Как вы тут? Однако, жарко!
– Да чего там! – нипочем!
Память, в качестве подарка,
Мне – мол, на! бери! не жалко! –
Имена наперечет.
И сейчас в любой запарке
Строгий им веду учет.
Коль начну я полный счет, –
С сотню, точно, натечет.

Помню вас я всех, ребята,
Поименно, наизусть.
К черту возраст! К черту даты!
Мы ж совсем не тем богаты –
Да, стареем – ну и пусть! –
Братство наше – вот что свято! –
Нам оно равняет пульс.
Я ж, держа на детство курс,
К вам еще не раз вернусь.

*Такыр  (тюрк. – гладкий, ровный, голый) –
форма рельефа, образуемая при высыхании засоленных почв в пустынях и полупустынях.
*Кампыр (узб.) – старуха, ведьма.


В МЫСЛЯХ НЕ ОДНАЖДЫ МНЕ...

В мыслях не однажды мне,
видно, старость ломится,
детство – как нашествие –
бьет из–под пера.
Вроде из вчерашнего
ничего не помнится,
ну а все ушедшее –
будто как вчера.

Лампой керосиновой
с копотью на стеклышке
осветился бабушкин
кованый сундук,
ходики старинные,
две подушки в перышках
и углем заправленный
старенький утюг.

Коврики с оленями,
Шишкина медведями
звали за компанию
лечь и отдохнуть.
От прищура Ленина,
чей портрет – не ведомо,
столько обаяния –
взгляд не отвернуть.

Стайкой перламутровой
(кто сказал коньячные?)
рыбки рты разинули,
как для ловли мух;
и ни с чем не спутаешь,
словно варят мячики,
из калош резиновых
горьковатый дух.

Дверцею несмазанной –
в слезы шкаф родительский,
кот на подоконнике
жмурился на свет…
Шли, навеки связаны,
кажется, индийские,
мраморные слоники
друг за другом вслед.

Ветер в окна с улицы –
сквознячком по комнате,
занавески белые –
птицами в разлет.
Кыш! – рукою курицу,
где там! – не догоните! –
в сад, где вишни спелые,
или в огород.

В памяти – события,
хоть и были дети мы,
торт большой по праздникам,
сушки, пастила;
летом чаепитие
во дворе с соседями,
стол под виноградником,
с медом пиала.

Печь вздыхала русская,
известью беленая,
с золотистой корочкой
выдавая хлеб.
Ах, какие вкусные
булочки печеные!
Хорошо бы корочку
ту сегодня мне б.

Жаль к колодцу прошлого
не вернуться – брошен он,
не испить – не сложится –
из ведра воды,
и совсем изношены,
пылью запорошены
уж давно калоши те,
с ними – я и ты.


ПАМЯТНИКИ ДЕТСТВА

Время лечит (хорошее средство!)
Глубиной бесконечных морщин…
Много лет не был в городе детства
Я по ряду известных причин.
Что же мне он оставил в наследство?

С другом давним – в саду, на топчане, –
О таких говорят «старожил», –
Услаждаем друг друга речами,
Вспоминая, кто что пережил:
Были радости, были печали…

Я ему: – У нас тоже чинары…
Он: – Давай и за вашу страну!
– Все нормально, хотя не Канары…
– А пошли, как тогда, в старину,
Мы пройдемся с тобой до базара.

– Ну и как, узнается дорога? –
А когда–то мы здесь – босиком.
– Город – тот же, живет, слава Богу,
Но… как будто слегка незнаком.
– Так и мы ведь растем понемногу.

– Это кто? Погоди, не мешай-ка!
Глянь, сидит у базарных ворот
Круглощекий слепой попрошайка,
Обирая, как прежде, народ.
– Сколько лет старику? Угадай-ка!

– Лет ему, быть должно… все девяносто…
Может статься, и полных сто лет;
Он был стар, когда я был подростком,
А сегодня – не скажешь, что дед:
По лицу – далеко до погоста.

И на вид совершенно не кляча,
Щеки – спелую с ветки хурму;
Про незрячего я бы – иначе:
Детству памятник он моему;
– Точно: памятник, только сидячий.

Он кричит – и мурашки ко коже…
Целый век с языка старика
Всё слетает одно и то же –
Пару слов: «Худонинг йўлига!» –
Помоги нам в дороге, Боже.

А базар, безусловно, стал лучше,
Что по нраву душе, выбирай! –
Шире, выше, размашистей, круче…
Я б сказал: продовольственный рай –
Стал величественный и могучий.

Вдруг… в сравненьях могу быть неточен –
Обелиск среди голой степи:
Вижу кружку, знакомую очень,
У колонки на толстой цепи –
Алюминиевую, между прочим.

Эта кружка, с собою не слажу,
Как на сердце больное бальзам –
Утоляла народную жажду,
Из нее пил, бывало, и сам.
А сейчас ни за что не отважусь.

Кружки стук отзывается в ухе,
И ритмично, как стих наизусть, –
По мозгам – приставучее мухи! –
Поселяя в душе моей грусть.
Всё! Довольно! Сегодня – не в духе.

Жмурюсь глазками – щелки японца –
В лапках солнечных жгучих лучей…
Жизнь моя, хлопнув в детство оконцем,
Вновь помчалась, как быстрый ручей,
Далеко от родного колодца.

Упрекнуть что ли память-старушку?
Для чего она мне сберегла
Попрошайку, базарную кружку
И слова «Худонинг йўлига!»

Может… нить оставляет катушку?


ШКОЛЬНОЕ

Осколки школьной жизни, как в мозаике,
Всё чаще –  полудрёме, в полусне:
Чернильный запах из непроливайки,
Скрип перьев на уроках в тишине
И, скажут пусть, мол, выдумки и байки –
Вкус мела… хоть был вовсе не по мне.

И да простят мне школьные собратья –
Учительница первая моя –
Вот первый кто, о ком хочу сказать я:
Красавица, в простом и строгом платье,
С букетом роз, глаза из янтаря, –
В класс за собой в начале сентября.

И парами – за парты–открывашки,
Я за одной – три года тосковал;
Портфель, тетрадки, ручки, промокашки,
Резинка, циркуль, с дырочкой пенал
И прочий для учебы арсенал.
Вперед! На штурм, ребятки-однокашки!

И мы послушно – в гору – левой, правой! –
Сквозь годы от строки и до строки,
А со стены Володя кучерявый
Нас вдохновлял прищуром колдовским:
Товарищи, ведь учитесь не зря вы:
Перед страной задачи велики.

В копилке школы точки и кавычки,
Сложенье с умноженьем так и прут,
Еще девчонки, бантики, косички,
Спортзал, физ-ра, турник, полезный труд
И «зобные» таблетки от медички –
Расслабиться на несколько минут.

Учителя… снимаю тут фуражку, –
Азы предметов – будущий гранит.
А ученик, он губка, промокашка –
О каждом, но хоть что–нибудь хранит,
И даже клички: «Вяча», «Двухэтажка»,
«Косой», «Хозяин», «Квакша»,
                «Шнифт» и «Кит».

И помнится столовое окошко,
Большая переменка – абордаж,
Тарелки, алюминиевые ложки,
Рассольник, макароны и гуляш,
Котлеты и толченая картошка,
Кисель, компот и… как его? – беляш.

Что до меню – всегда одно тоже,
Кому – по вкусу, мне – не по душе.
Вот из буфета сдобный сладкий коржик,
С водой – и ты насытился уже, –
Рассыпчатый, румяный и пригожий,
Да и цена-то несколько грошей.

Я, собирая памяти обрывки,
Пытаюсь склеить школы полотно:
Контрольные, диктанты, в них ошибки,
Задачек с уравненьями полно,
Уколы от болезней и прививки,
Температура с ними заодно.

Летели дни вперед без остановки
Навстречу «светлой жизни» – будь готов! –
Прополки и хлопковые ночевки,
И первая наивная любовь.
Я мысленно, как вспомню ту девчонку,
Рисую чуть приподнятую бровь.

Как мог, я написал про нашу школу.
Что пропустил – ищите между строк:
Там комсомол, там трудные глаголы,
Еще последний праздничный звонок –
Как подпись на листочке протокола,
Финал поры счастливой и итог.

Календаря страница за страницей,
Срываясь, уносились ветром вдаль,
И пыль от первомайских репетиций –
На годах серебристая вуаль.
Твердили нам, что знания – сторицей,
Тогда зачем в душе моей печаль?

Не от того ль, что к прошлому возврата
У нас уж нет, как тут ты не крути.
Я вброд к нему иду по перекатам,
Сбиваясь с занесенного пути.
Хотя б разок собраться нам, ребята, –
По школьным тропкам памятью пройтись.


ПО ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ С ОРКЕСТРАМИ...

Зачем мне знать судьбу заранее?
Уже сложилась биография.
Держу в ладонях фотографию
И вижу, будто на экране, я…

«По главной улице с оркестрами»,
Вдыхая запахи акации,
Пошкольно шли рядами тесными
На первомайской демонстрации.

Лучами солнышка согретые,
Весны дыханием объятые,
Одни – с тяжелыми портретами,
Другие – с флАгами, плакатами.

Несли круги, квадраты с ромбами,
Шары с веселыми расцветками,
Кто «Нет – войне!» – стервятник с бомбами,
Кто «Миру – мир» – голубку с веткою.

Мелькали платьица атласные,
Казалось, радуга участвует,
А буквы, белые по красному:
Где – «Яшасин!»*, а где – «Да здравствует!»

По ветру – бантики и ленточки,
«Ур–р–а…» – и нет причин для горечи,
Рекой – пилотки и береточки,
Ручьями – мячики и обручи.

«Ур–р–а…» – и в небо руки волнами,
Такие юные и детские,
Шагали, гордостью наполнены,
Семьей одной, во всем советские.

Мы шли наивные романтики
Страны огромной территории
От Сахалина до Прибалтики
Страницей в летопись истории.

Еще не время эпитафиям…
За мир и май я хлопнул рюмочку,
Еще разок – на фотографию,
Затем – в альбом и следом – в тумбочку.

* Яшасин! – узб. – Да здравствует!


СНЕ О ДЕТСТВЕ

Уж за калиткой по соседству
Иные топчутся миры…
КружАтся в снах картинки детства
Ушедшей в прошлое поры.

Ко мне приходят не крыжовник
И не березок белых стать –
Густой развесистый тутовник,
Под ним так сладко было спать.

Наш двор. Не знал я лучше места.
Бальзамом для душевных ран
Гудит у среднего подъезда,
Шипя водой холодной, кран.

Зовет в прохладу палисадник,
Вздыхает досками топчан,
Шуршит листвою виноградник,
По-детски что-то лопоча.

Тот виноградник помнит многих.
Я всё про всех не напишу –
Про голопузых, голоногих,
Про «пацанячий» гам и шум.

Что в свете крепче детской дружбы?
Мы в ней единством велики.
Лишь перед солнцем безоружны:
Сгораем, будто угольки.

Крылом укроет тень седая;
Уж так у нас заведено:
В ней, злобный зной пережидая,
Играем в карты, домино…

В пылу игры идет по кругу
Горбушка хлеба с чесноком.
Вслед огурец, от друга к другу –
За хлебом в пузо прямиком.

Вода, вишневое варенье
И соды с уксусом чуть-чуть –
Вот вам рецепт приготовленья,
Чтоб газировку обмануть.

Кусок лепешки с виноградом –
Ну, поделись, не жмись, браток! –
И заморили – много ль надо?
Гудит тенистый островок.

Уходит солнце за сараи,
Спадает медленно жара.
От нетерпения сгорая,
Встает с топчана детвора.

Пора уже размять и ноги…
Что? – в «банку», «маялку», «осла»?
«Мати» у нас серьезный, строгий
И с видом важного посла.

Все игры вспомнить невозможно –
Не три, четыре или шесть;
И даже, если осторожно –
На пальцах их не перечесть.

Несутся ноги в вихре спором
Сквозь пыль столбом, сквозь крик и вой,
Покуда мамы дружно, хором
Не кликнут ужинать домой.

И вновь шалман неугомонный
Гудит до самой темноты,
И в том котле кипят бездонном
И ты, и я, и я, и ты.

Ворчат тутовника верхушки...
Двору и в ночь не пустовать:
В нем топчаны и раскладушки
Ребят укладывают спать.

Мерцают звезды в небе южном,
Плывет луны полночный круг,
Ребячий хор смолкает дружно –
И засыпает все вокруг.

Уходят в сон. Тепло и сухо.
Путь освещают светлячки,
А комары поют над ухом,
И в унисон трещат сверчки.

С улыбкой грустной безвозвратно
В былое утекает ночь…
И будет утро, будет завтра,
Его попробуй ты отсрочь.

Я вдруг поймал себя на вздохе,
Что сом на кончике блесны:
Зачем от канувшей эпохи
Достались мне о детстве сны?


КАЗАН ВОСПОМИНАНИЙ

В чугунном старом казане,
Начищенном заранее, –
Хвала заботливой жене! –
С усиленным старанием
Мешаю в масле на огне
Куски воспоминаний я:
Все то, что вдруг – из детства мне.

Кипят тут плавленый асфальт,
Друживший вечно с пятками,
Скворцов индийских шумный гвалт  –
Крикливые и гадкие,
Неугомонный круг ребят,
Колода новенькая карт
И куликашки с прятками.

Линейка школьная, где мы –
В строю по понедельникам –
Союза верные сыны
И Ильича наследники;
Походы классом на холмы,
До дыр протертые штаны,
Моторчики и велики.

Рогатка, поджиг, арбалет,
Индейцы Гойко Митича,
Дневной сеанс, второй билет,
Красивая отличница,
Насвай, бычки от сигарет
И подзатыльник на обед
От завуча, от Дмитрича.

Румяный коржик, творожок,
Беляш, самса тандырная,
Хрустальный сладкий петушок
И вата паутинная,
Ирис «Кис-кис», «Дюшес», «Снежок»,
Язык слоеный, пирожок,
А с чем, не помню, именно.

Тушенка, баночка от шпрот,
Сгущенка – та, что мажется,
Соседский рыжий Васька-кот –
Пристанет – не отвяжется;
Газеты «Труд», «Советский спорт»
И с линзой маленький «Рекорд» –
«Двенадцатый», мне кажется.

Скамейки, летнее кино –
С соседних крыш, бесплатное,
Пломбир и реже эскимо,
В обертке, шоколадное,
Портретик дамы в кимоно
И старомодное трюмо –
Тяжелое, нескладное.

Шипящий примус, патефон,
Пластинки популярные,
Фронтовика аккордеон –
Как выпьет, так – наяривать;
С пропаном газовый баллон,
Флакон – «Тройной одеколон» –
Боль в зубе заговаривать.

Палатка, лагерный отряд,
Приветствия с речевками
И куча грамот и наград
За то, что были ловкими;
«Урал» с коляской – аппарат! –
В нем на рыбалку каждый рад,
Особенно с ночевками.

Вздыхая, булькает казан
Тяжеловесным месивом:
– Тебе по нраву сей бальзам,
А мне – совсем невесело.
А я, отведав тот бальзам,
Сказал: – Спасибо небесам
За все, что мне отвесили!


МНЕ МАЙНУШКА* НА ХВОСТЕ...

Сверкают спицы в колеснице
Судьбы на времени листе,
И цепь событий вереницей
В мазках – на памяти холсте.
Мне птица детства на хвосте –
Тропинки, улицы и лица…

Давно знакомые картинки –
До самых мелких мелочей:
Афганцев* колкие песчинки,
Обилье солнечных лучей,
Что сотни, тысячи печей –
Оттуда ранние морщинки.

Слегка задев чинар верхушки,
Пройдясь по веткам толстым вскользь,
Огнем и жаром, как из пушки,
Лучи – каленый острый гвоздь,
Без промедления – насквозь,
И кожу – в цвет ржаной горбушки.

Чудесный цвет на детской коже –
Что шоколад, сиди и жуй;
И каждый был тогда художник –
Под жаркий солнца поцелуй
Сиди и палочкой рисуй,
Но лично я – смешные рожи.

Да что нам жар, мы были юны,
Бодры, задорны и свежи,
Так романтичны и бездумны –
Не знали ни про рубежи,
Ни про лишений этажи,
Ни про оборванные струны;

Ни про разруху, ни про беды –
Про все, что будет впереди, –
Ни сном, ни духом… кто бы ведал?
Все! хватит! – екает в груди.
Чего там раны бередить!
Лежи себе, укрывшись пледом,

Затылком – в мягкую подушку,
И чистым воздухом дыши.
Однако… с лет снимая стружку,
Скажу тебе, моя подружка,
Что жар их, сколько ни туши,
Живет как часть моей души.

И пригубив вина из кружки,
Я со страницы – кыш! – майнушку.

*Майнушка, майна – индийский скворец.
*Афганец – сухой, пекущий местный ветер
с пылью.


ГДЕ ТЫ, ГДЕ ТЫ, ДЕТСТВА ЛЕТО?..

Времена не выбирают.
Мимо детства не пройти.
Мне ж мое напоминает
Блеском золото почти.
Блеск его, друзья, и в вас,
Я надеюсь, не угас.

Нет, нисколько не поблекло
То из детства полотно:
Лето, двор, сплошное пекло –
В ад открытое окно.
Солнца жгучие лучи,
Словно острые мечи.

От жары горят затылки,
Дым клубами из-под пят.
С видом жареных опят –
С пацанами на Кизилку.*
С нами катится баллон,
От жары в баллоне звон.

Никуда с подводной лодки.
«Правды» нет, зато есть «Труд»,
И газетные пилотки
Нам макушки берегут.
Жаль, пилоткам не сберечь
Кожу рук и кожу плеч.

Спуск сквозь пыльную завесу
С горки – вот она, река;
Сходу «плюх» – с веселым плеском
Охлаждаем в ней бока.
Охлаждает бок и он –
Толстый кразовский баллон.

Нас несут, играя, волны,
Солнца радуется диск.
Солнцем мы теперь довольны,
От воды – восторг и визг.
По волнам, то вниз, то вверх –
Искры брызг, ребячий смех.

Берегись! – волной, как плеткой,
Нас с баллона – с головой, –
И защитные пилотки
С буйных молодцев долой.
На куски – и там, и тут –
Разошлась газета «Труд».

А с пилотками – и время,
Кончив быстрый разговор,
Седоком спешащим – в стремя
И… стремглав, во весь опор –
То ли в небыль, то ли в быль,
На висках – седую пыль.

Где ты, где ты, детства лето?
Скажут, с речкой утекло.
Я ж настолько им прогретый –
До сих пор храню тепло.
Потому и не боюсь:
С вами им теперь делюсь.

*Кизилка, Кизилсу – река на юге Узбекистана.


ВЕСЕЛО ИГРАЕМ МЫ...

Клены за сараями,
Заросли, кусты,
Весело играем мы
Там до темноты.

Дом-гигант заброшенный,
Стены из сырца,
Носимся непрошено
В нем мы без конца.

В доме недостроенном
Нет окон, дверей,
Тут не до настроя нам –
Прячься поскорей!

«Птичками – на дереве»,
С дерева – в бега;
Гусям – не до времени,
Гуси!.. – Га-га-га!..

И, сверкая пятками –
Играм нет числа, –
В «догонялки» с «прятками»,
В «банку» и «осла».

В «ножички» с «ашичками»,
Нужен здесь расчет,
Всё, что за кавычками,
Не берется в счет.

«Чижиком» – с испариной,
Избегая «мин»,
В «отмерного» барину
Забиваем клин.

«Штандыр!» – разбегается
Мигом детвора,
Сашка в в «лянгу» мается –
Чемпион двора.

Сердится «садовником»
Петька на цветы,
В «казаках-разбойниках»
Анька, я и ты.

Кто еще не спрятался,
Тот не будет рад,
А кто в «мину» вляпался –
Я не виноват.

Игры – как привяжутся:
«Банка», «клёк», «осел»…
Вот и всё, мне кажется...
Может, и не всё…


АХ, ДЕТСТВО, ДЕТСТВО...

Волной целительного средства
Воспоминанья о былом
Влекут меня в златое детство,
Махая призрачным крылом.

Туда, где пыльным желтым летом,
Лишь чуть убавится жара,
Вмиг босоногой и раздетой
Во двор сбегалась детвора.

Асфальт кусал носки и пятки
Зудящей знойною осой,
Студилась боль в истоме сладкой
Водопроводною водой.

Сошлись под деревом в сторонке,
В седой тутовника тени,
В коротких платьицах – девчонки,
В трусах и шкерах – пацаны.

Мои друзья… по ним тоскуя,
Пусть всех сейчас не назову,
Коль буду жив, им посвящу я
Отдельно каждому главу.

Итак, стоит беспечно стайка,
В тенечке сбившись, всем гуртом,
Вдруг скажет Сашка:
– А давай-ка...
В футбол сыграем – дом на дом?

– А-а-а, – молвит Толька, – неохота.
– Да ну, жара, – бубнит Фархад.
– А, может, в «банку?» – скажет кто-то.
– Давай! – согласен хор ребят.

Зашевелился улей звонкий,
Враз палки все приволокли,
С помойки – бывшую сгущенку,
В порядок лунки привели...

Что, не слыхал про «банку» сроду?
Труда не надобно уму;
Читатель мой, да ты по ходу
Сам разберешься, что к чему.

Так... посчитались – вроде восемь,
А лунок – семь. Как ни крути,
Восьмого маяться попросим.
К игре готовы все почти.

Ребята в радостном настрое
У лунки средней собрались,
Как хоккеисты перед боем,
Затихли, телом напряглись…

И... раз, два, три! – взлетает банка,
Ватага – лунки занимать;
А кто без лунки – это Анка, –
Тому придется банку гнать.

Девчушка тут же навострилась –
Ты не смотри, что так мала, –
Поддела банку, изловчилась
И лихо к центру погнала.

Навстречу – бравая дружина
Непробиваемой стеной;
Ей не пробиться к середине –
Стоит «насмЕрть» народ честной.

Что ж, «маялка» быть должен прытким,
В бою за банкой поспевать.
С четвертой Аня лишь попытки
Ее сумела в «дом» загнать.

Команда кинулась метаться,
Покинуть лунку каждый рад:
Должны все ими обменяться.
Кто не успел? – Ага! Фархад!

Его черед. Ох, незавидный
«Водилы» труд да непростой,
Конца стараниям не видно
Пробиться в «дом», хотя постой...

В пылу борьбы будь осторожен,
Надолго лунку оставлять
Не смей: сосед спокойно может,
Пока ты «спишь», ее занять.

Куда без дома ты – «безродный».
Сосед, хоть друг, но «паразит»,
Метнешься к луночке свободной –
А там уж кто–нибудь стоит.

Так и кружились в хороводе
Ребятки нашего двора.
Игра была та очень в моде,
Почти что первой, и пора...

Сказать о ранах, и немалых –
От шишок и до синяков,
Царапин, ссадин – кто считал их? –
Потер рукой – и будь здоров!

Ну что за вздор, какие раны?
Бойцовский пыл не охладить –
К воде холодной из-под крана
На миг, чтоб жажду утолить.

И снова в строй! Кто мает? – Петька!
Валюха, лунку занимай!
И снова бой. Теперь и Эдька!
Беги за банкой, не зевай!

Летела банка за сараи,
В колючих пряталась кустах...
В соседском доме жутко злая
Собака «лаялась» в сердцах.

К закату солнышко бежало...
На поле брани пыль столбом,
И никого не волновало,
Что таял день в сраженье том.

Смеркалось… страсти затихали...
За наступавшей темнотой –
Вдруг разом: – Ку-шать! Э-дик! Ва-ля!,
А следом: – А-н-я, марш домой!

– Что, все уже? Ай, как обидно!
– Я не могу: болит рука!
– Да ладно, все равно не видно.
– Давай! – до завтра! – «Хай!» – Пока!

И разбрелась без сил «по хатам»
Моя родная ребятня.
Спустилась ночь, своим халатом
Укрыв до завтрашнего дня.

Угомонилась «лихоманка»...
Двор опустел, нет ни души...
Лишь искореженная банка
Блестит бочком в ночной тиши.

Ах, детство-детство! Где ты детство?
Куда ушло, хранишься где?
На полках памяти иль в сердце?
Я, почесавши в бороде...

Альбом закрыл, вздохнул глубОко,
Небрежно сунул в чемодан:
– Мое... всегда со мной, под боком, –
И вмиг задвинул под диван.


АШИЧКИ

Я собираю по привычке
Бараньи косточки – ашички* –
Как часть богатого наследства
Поры безоблачного детства.
Ашички – милые мослы,
Из детства важные послы.

Держа костяшку на ладони,
Пытаюсь все названья вспомнить:
Сейчас-сейчас, постой-ка, ну-ка…
Вот это… «чика»*, это… «пука»*…
Еще пока не старый хрыч –
«Таган»* и … кажется, «алыч».*

И в память сразу – четкой, явной
Наш двор картинкой панорамной,
Шалман ребят, я помню многих –
Неугомонных, босоногих,
Карманы, полные костей,
Накал безудержных страстей.

Эх, помогай судьба-индейка!
«Точенка»* – это лишь копейка;
А «сочка»* шла от десяти –
Сумел, кто сколько, наскрести;
«Лобан»* – не мелочь вам, не тля, –
От половины до рубля.

А коль в кармане «сочек» нету,
Клади разменную монету, –
Глядь, на кону в широком круге –
Столбом копейки друг на друге.
Бросался жребий. Первый – старт! –
И пробуждался в нас азарт.

Ашик вертелся в пальцах ловких.
Вперед! Но только без мухлевки!
Погодь, а это что за «сочка»? –
«Точенка»*, явная «заточка».
И со «свинчаткой»* – тоже брак,
Играть с «заливкой»* мастер всяк.

Один решался – самый меткий –
Попасть по кону от разметки;
Другой «подсакивал»* обычно:
Поближе к кону. – Так, отлично! –
Кидал с навесом, чуть, слегка,
Чтобы затем – наверняка.

И понеслась игра по кочкам,
Из круга – вон монетки, сочки;
А заодно, на самом деле,
Ребятки спорили, хлюздели…
И так до самой темноты,
За каждый «сак» – до хрипоты.

Да… было время озорное…
Всё у ребят сейчас иное:
Иные игры и привычки…
Какие там еще ашички?
Я, крутанув разок мосол,
К его собратьям бросил в стол.

* Ашички – это косточки из коленного сустава задней ноги барана, теленка. В игре их еще называли «сочка», «бит-сочка, «сак».
* «Чика», «пука», «таган», «алыч» – положение брошенного ашичка, одна из его сторон.
* «Подсакивать», то есть подкидывать свою «сочку» поближе к кругу.
* «Точенки» – мослы со сточенными от долгого употребления в игре рожками, считавшиеся уже
не годными как биты.
* «Свинчатка, заливка» – шулерством считалось заливать дырочки в «сочках» свинцом или забивать в них куски металла, что утяжеляло ашичек, придавая ей большую ударную силу или, при умелой заливке, увеличивало шансы падения «сочки» на таган или алыч.
* «Лобан» – крупный ашик.


ЛЯНГА

С весной шумит, гудит полянка.
Чего там топчется народ? –
С весной ребята бьются в лянгу –
Из века в век, из года в год.

Рецепт той лянги всем известен,
Совет не нужен мудреца:
Кружочек кожи с длинной шерстью
С кусочком плоским из свинца.

И набивай себе удары, –
Шел до пяти обычно счет:
«Простяшки», «виси», «люры», «пары»…
Играл кто в лянгу, тот поймет.

Вмиг разжигался пыл ребячий.
Пугали: грыжу наживешь!
Хотя… «топорики» и «джанджи»
Без тренировки не возьмешь.

В игре – такие выкрутасы,
Телодвиженья и финты! –
Не игроки, а просто асы,
А среди них и я, и ты.

Известно: волка ноги кормят.
Чего стоишь, как в землю врос?
Коль через круг тебя нагонят,
Тогда тебе позор – «колбос».

С «колбосом» уж не до полета,
И мне… бывало… иногда.
– Довольно! Хватит! Неохота!
– А, может, в «маялку» тогда.

– Давай, в ней больше интереса.
– И кто же мается? – Сашок?
Беги, беги, чай, не принцесса, –
Лови подкованный пушок.

– Кончай хитрить! Бросай на ногу!
Удар! – летит за облака…
И – на проезжую дорогу.
– Отбил, что ль, палец?
– Так, слегка.

Еще удар, и – за сараи,
Потом – в колючие кусты,
Она места не выбирает –
Найди в кустах, когда густы.

– Вот это да! Удар, однако!
Теперь – к соседу за забор.
Туда не сунься, там – собака.
Пропала! Кончен разговор.

– Да ладно! Все! Пошли до хаты!
К тому ж слышны призывы мам.
И разбегаются ребята
В мгновенье ока по домам.


ШАРА-БАРА

Так сладко спали под тутовником
Мы, дети общего двора.
Я помню, с раннего утра
Тот клич – как об казан половником:
– Тряпье-е-е... старье-е-е... шара-бара-а-а!..

Родным был клич, таким знакомым нам.
От сна – мгновенно детвора.
– Он здесь уже… Вставай! Пора!
Старик косой – на очень ломаном:
– Бутильки, хлам, шара-бара-а-а!..

Всегда смурной, халат залатанный,
Ишак упрямый и арба
С тряпьем и кучею  добра –
И все старье из дома рады мы
К нему нести – шара-бара.

Тащили все, что нам не нужное,
Хламья в арбе уже гора.
Бутылки – это на ура,
Свистульки, шарики воздушные,
Шли на обмен – шара-бара.

И «курт»* с жевательной резинкою…
Хотелось – строки лишь на «ра»,
Но…  все, что мог – из-под пера:
Нарисовал для всех картинку я
И подписал: «Шара-бара».

*Курт – сухие шарики из кислого молока.


В ДУШЕ МОЕЙ И НЫНЫ ДЕТСТВО...

Одни твердят: впадаешь в детство,
Другие – в старческий маразм.
Я, отвергая сей сарказм,
Кидаю им одну из фраз:
Впаданье в детство – это средство
И от маразма, и зараз.

Ведь тренируя детством память,
Пусть что угодно говорят,
Я получаю тем заряд.
И, вспоминая все подряд,
Чтоб память эту не ослабить,
Детали строю в строгий ряд.

Как в диафильме – кадр за кадром,
Одна картинка за другой –
Приятной сердцу чередой
На солнце ласковой волной
Мелькают, словно на параде,
Приметы детства предо мной.

Здесь – мы, ребята-фантазеры,
Жара, как вечный приговор,
Пейзаж восточный, пики гор,
Две двухэтажки, общий двор,
До хрипа споры, разговоры,
А в них и чушь, и всякий вздор.

Скамейка, гроздья винограда,
Плоды – лишь руку протяни,
Большой топчан в седой тени,
Детишек пыльные ступни, –
В жару в тени одна отрада:
– Сыграем, что ли? Не тяни!

Хоккей настольный, шашки, карты –
«Девятка», «Ведьма», «Дурака»,
«Очко» в четыре игрока,
В кону четыре пятака, –
И доминошные костяшки,
И ими бьющая рука.

Ребячий гул, «Ашички», «Лянга»,
«Осел», «Садовник», «Барин», «Клёк»,
Журчащий смехом, «Ручеек» –
За ручку девочку увлек,
Футбол, «Соседи» «Штандыр», «Банка»,
А в «Банке» мается Санёк.

Ночевки скопом, раскладушки,
Неугомонность детворы,
Травой дымящие костры,
Чтоб не кусали комары,
Сверчки, поющие лягушки,
А в небе – звездные миры.

Майнушек яростные крики,
Птенец с поломанным крылом,
Рубашка – кончики узлом,
Сараев ряд, соседский дом
И черный рот от ежевики,
У дома сорванной тайком.

К сараю легкая пристройка,
«Москвич» соседский, сам сосед,
Моторчик Толькин – драндулет,
Фархадкин новенький мопед,
Еще противная помойка
И хлоркой бьющий туалет.

Баллон с пропаном, даже пара,
Тяжелый бабушкин комод,
С подбитым глазом серый кот –
И прохиндей, и обормот,
Валерки новая гитара
И первый мой на ней аккорд.

«Рекорд-12» черно-белый –
На дом был, кажется, один,
Мультфильм про зайца «…погоди!» –
Сидим с ребятами, глядим,
И… без конца, и… без предела…
Быть может, хватит бередить?

В душе моей и ныне детство,
Кружа знакомой стаей птиц,
Всей гаммой цвета, суммой лиц
И бесконечностью страниц,
Бесценным, редкостным наследством
Живет без края и границ.


РЫБАЛКА

В мотоцикле дядя Леши
Зверь «уральский», не мотор.
Дядя Леша он хороший,
Дядю Лешу любит двор,
С ним всегда один и тот же
О рыбалке разговор.

Никуда от этой страсти,
Никому не устоять.
На рыбалку всякий счастлив,
Тут не надо объяснять.
Провиант готов и снасти.
– Едем завтра, где-то в пять.

Ранним утром в небе южном
Звезд еще не перечесть.
Если нужно – значит, нужно.
– Эй! Подъем, ребята! – Есть!
Спозаранку встали дружно –
С дядей Лешей ровно шесть.

Так, расселись все: в коляску,
У водилы за спиной,
На подножку, на запаску –
Этот вовсе так герой.
– Всем держаться! – будет тряска.
Ну, поехали, родной!

Мы держались друг за друга,
К месту каждый как прирос.
Мотоцикл, что зверюга,
Дернул резко и … понес,
Грохоча на всю округу,
Прямо за город, в колхоз.

Меж рядов холмов высоких,
Фары луч – сквозь плотный мрак,
По проселочной дороге,
Отбиваясь от собак.
Больше скорость, выше ноги! –
Не отцепятся никак.

Стоп у озера «карета».
Тшш! Без шума! Не дыши!
Хорошо, что нету ветра.
Тишь, вода и камыши,
И в пределах километра
Не заметно ни души.

И такая красотища,
Что не верится глазам!
Размотали удилища.
Где-то плюхнулся сазан –
В камышах их сотни, тыщи,
Сотни тысяч, я б сказал.

День удачный, однозначно,
Будет, думается, клев:
– Видишь, как в воде прозрачной
Тучей носится малек.
Кто–то в водорослях смачно
Чавкнул. – Слышал? Невдомек?

Разошлись, заняли лунки…
Солнца лучик – из–за гор.
Потянулись тут минутки…
– Тихо! Тшш…! Сиди, как вор! –
Лишь одни мальки–малютки –
По воде шальной узор.

В камыши – от хлеба крошки,
Прыг кузнечик из-под ног,
Надоедливые мошки,
Стрекоза – на поплавок,
А у каждого в ладошке
Липкий мякиша комок.

Солнце встало, потеплело…
Свет уже не удержать.
Все в округе вдруг запело,
Заиграло – благодать!
В красках чудных заблестела
И воды озерной гладь.

Дрожь и рябь в глазах от блеска.
Шмель над удочкой завис.
Муха гадкая – на леску.
– Кыш, зараза! отцепись!
Поплавок… вдруг, вздрогнув резко,
Опрокинулся и… вниз…

– Подсекай! – Движеньем быстрым …
Так… тащи–тащи, не трусь! –
Плюх на берег золотистый,
Вместе с тиной, ну и пусть,
Белопузый и игристый
Сазанок. – Попался, гусь!

Началось! Как по команде,
Заплясали поплавки –
И посыпались награды,
С нами будто – в поддавки.
Ну, а мы, конечно, рады –
Успевали в две руки.

Сазаны, те в пляску тоже,
Прямо, этакий канкан.
Всех крупней – у дяди Леши:
С локоть, просто великан.
– Полезай-ка, мой хороший
И пригожий, на кукан.

Эх… и удочкой играя,
Без конца… вот это да!
Успевай, не уставая,
Ведь такое не всегда, –
Прям без края золотая...
Эта... рыбная страда.

Клев – на спад, все хуже, хуже…
И совсем сошел на нет.
– Может быть, у них там ужин? –
– Да, не ужин, а обед. –
– Так и нам обедать нужно,
Без обеда-то – привет!

Разложили на природе
Все, что из дому – с собой.
На рыбалке, как в походе,
Завсегда обед простой.
А когда поели вроде,
По команде – снова в строй.

Разморило, скучно стало…
Клев почти совсем угас –
Так, слегка и как–то вяло…
Интерес угас и в нас.
Было «клевое» начало,
А теперь там тихий час.

Не сказать, что духом пали,
В полдень – хуже, чем с утра,
Сговорились – и пропали…
– Уф, проклятая жара!
– Искупаться не пора ли? –
– Делать нечего, пора.

Это любим, это в радость…
Разгоняй сазаний сон!
Искупаться – наша слабость, –
Визг ребячий, крики, стон, –
Ведь вода снимает вялость
И усталость гонит вон.

Дело, в общем-то, под вечер,
На исходе выходной.
Дядя Леша, наш диспетчер:
– Все, достаточно, домой!
Ужин с рыбкой обеспечен,
Хватит всем нам с головой.

Во дворе, стряхнув с куканов
Где-то двадцать килограмм,
Поделили без обмана,
Всё по-честному, без драм.
Кто – налево, кто – направо –
По домам на радость мам.

Не скажу, что память гложет
Или в прошлое беглец,
Вспомнил всё – и стал моложе
И добрее, наконец.
А не помнить дядю Лешу
Мне нельзя: он мой отец.


ДЕТСТВА ВИШНЕВЫЙ ВКУС

Страницей чистой, светлою
Сквозь лет чересполосицу
Места мои заветные
Из детства в память просятся:
Село, калитка новая,
Соломой крытый дом
И улица вишневая,
Где бегал пацаном.

Арык водой прохладною
Из прошлого щемящего
Несет, журча, с усладою,
Картинку в настоящее:
До боли мне знакомую
Скамью в седой тени
И ветви, ягод полные, –
Лишь руку протяни.

Мальчишкой пятилетним я
Вставал с зарею летнею
И выходил на улицу,
Не преставая жмуриться;
Ступал ногами босыми,
Всё помню, не забыл,
По щиколотку в теплую
И бархатную пыль.

Стоял себе и ежился,
Купаясь в первых лучиках, –
И сон сгонялся с рожицы
Теплом, от них полученных.
Висело небо пологом
Над детской головой,
С дыханием которого
Я ощущал покой.

Багровою и алою
Запомнилась та улица,
И в сердце так запала мне,
Что и поныне чудится.
Как эликсир живительный,
Вишневый детства вкус –
И островок спасительный,
И с лет сгоняет груз.


ВИШНЕВЫЙ ПАРАД

Случился март – и яркой вспышкой в памяти:
Наш старый дом премного лет назад;
На улице, на толстой пыли скатерти –
Мальчонка, принимающий парад.

Равняй ряды! Прямее! Не сутулиться! –
Вишневый строй с проснувшейся весной
Шагал в убранстве праздничном по улице,
Чаруя кружевною белизной.

Свет солнца в тонких лучиках изломанных
Искрился, будто сказочный хрусталь;
Его шальной игрою околдованный,
Ступал я под вишневую вуаль.

Среди цветов, в хмельном благоухании
Под легкий гул счастливых ос и пчел
Я цепенел, и в том очаровании
Казалось, время вовсе не течет.

Я пил нектар источника целебного,
Весь в лепестках, пыльца на волосах…
И тут меня из сна, почти волшебного,
Вернула в явь случайная оса.

В арык – стрелою тотчас из–под дерева…
Сейчас рецептом с вами поделюсь.
Поверьте мне, он временем проверенный:
Бальзам арычной грязи – на укус.

Что будет – знай, что было – не забудется.
Течет ручей дорогою своей…
Но каждый раз с весною эта улица
Парадом строк – по памяти моей.


ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ...

Снова в память юркой птицей –
Город лет моих златых,
Бесконечной вереницей –
Детских, юных, молодых…

В птице нет усталости,
А вроде дело к старости.

Птица прыгает, порхает…
Впору крикнуть птице: кыш!
Ну а сам опять, вздыхая,
За перо хватаюсь лишь.

Птица пусть крикливая,
Да пора счастливая.

Голос мне: – Пора, и что же?
В Лету канула давно –
Как загар с ребячьей кожи,
Как старинное кино.

Нет уж детской рожицы,
А тебе всё не можется.

Вон майнушку с канарейкой!
Вон из прошлого палат!
Износилась тюбетейка,
А халат – не счесть заплат.

Не будил бы спящего
Ящера вчерашнего.

Что ж ты им так озабочен?
Ведь того, что было, нет,
Так – куски, осколки, клочья,
Драндулет–велосипед,

Шкеры залежалые
Да колеса ржавые.

– Я – во двор родной, к ребятам…
– Нет давно там тех ребят,
Да и двор узнаешь вряд ли –
Ни ребят, ни октябрят.

Ох, уж эти призраки –
Цепкие, капризные!

– Ну, а наш топчан желанный?
– Разобрали на дрова.
– А колонка? – Как ни странно,
Все стоит среди двора.

– И жара? – Жара все та же.
– Горы тоже? – Те же, да.
Реки будто там же даже,
Но с ребятами беда:

По планете ветрами
Разметало вредными.

– Да уж! – я вздохнул печально.
– Все сошло, как блеск с калош.
– Может, это неслучайно?
– А случайно, так и что ж?

– Прекратить стонать и хныкать!
Жизнь – игра, а в ней сюрприз:
Не успевшие отвыкнуть,
Вы же все-таки нашлись:

Взяли да и встретились
Вместе в интерсети все.

И в итоге – все в порядке.
Снова в сборе весь отряд –
Поседевшие ребятки
Встали дружно в стройный ряд.

Ветры хоть куражатся,
А жизнь-то продолжается.

Соглашаюсь: – Слава Богу.
Кто стучится? Заходи.
И собрались понемногу,
За одним столом сидим.

В монитор, проказники,
Чокаемся в праздники.

До чего ж родные лица….
– Пташка, ты уже шалишь! –
И назойливую птицу
Со страницы все же: – Кыш!

Ящеры вчерашние
Пьют за настоящее.

Дзинь!!!