Я наблюдал с зелёного холма...

***
(По мотивам «I stood tip-toe upon a little hill», by John Keats)

Я наблюдал с зелёного холма,
Как воздух был прохладен и спокоен
Настолько, что прекрасные бутоны
Стояли, скромно головы склоня,
Не растеряв росы, что ранним утром
Украсила их, словно перламутром.
На небе тихо спали облака,
Пушисты и кудрявы, как стада
Овечек белых сразу после стрижки.
Как вдруг пронесся в небе неподвижном,
В зелёной, томно дышащей листве
Бесшумный шум, рождённый тишиною,
Но даже тень, что вилась по траве,
Не шелохнулась, верная покою.
Все чудеса, доступные для взора —
Весь этот мир предстал передо мной:
Лесных аллей бескрайние просторы
Игривых быстрых рек изгиб крутой.
Весь горизонт открыт для жадных глаз —
От одного и до другого края:
Кристально чистый воздух, не скрывая,
Мне выставлял всю землю напоказ.
И я смотрел, смотрел на эти дали
И чувствовал свободу, будто мне
Меркурия крылатые сандалии
Надели. И, с красой наедине,
Я начал собирать по белу свету
Земных цветов роскошные букеты.
Жужжит пчела над майскими кустами;
Вокруг цветет ракитник золотой;
Да сохранится влага меж корнями,
Укрытая высокою травой;
В тени фиалки прячутся от зноя,
Зелёный мох ютится под листвою;
Лесной орех обвил шиповник дикий,
И ветер треплет заросли дубрав,
Колышутся деревья тихо-тихо;
А рядом родника свободный нрав —
Он плачет, и неистовым журчаньем
Он выражает всё своё отчаянье
И скорбь по милым, милым дочерям,
По нежным колокольчикам, что рядом
Лежали тихо, вырваны из грядок,
Голубизной мелькая тут и там,
И на тропинке скромно умирали,
Погубленные детскими руками.
О, ноготки, раскрыв с утра цветы,
Вы с век своих златых
Отбросьте влагу: хочет Аполлон,
Чтоб славу всех времён
Вам пели в эти дни на многих арфах,
Что он настроил бережно недавно.
Скажите же ему, что я ваш друг
И, где бы я ни оказался вдруг,
В любой момент могучий голос Феба
Мне тотчас донесут ветра по небу.
А вот горошек сладкий и душистый
Расправил крылья и готов в полёт,
И ус его колечками струится,
Отчаянно цепляется за всё.
Постой на берегу средь камыша
На досках, омываемых водою,
Понаблюдай спокойно, не спеша:
О как нежны деяния природы,
Нежнее воркованья голубей.
Вода безмолвна: ни малейший шорох,
Ни шёпот не проносится над ней.
И лишь трава плывёт чудным узором.
Ты мог бы прочитать сонет иль два,
Пока она степенно уплывает
Туда, где свежесть проповедь читает
Над галькой, заполняющей брега;
Где стаи серебристых пескарей,
Чуть высунув головки, с упоеньем
Вкушают роскошь солнечных лучей
И борются со сладким наслажденьем.
Попробуй только руку протяни —
Они тотчас же спрячутся в тени.
Но стоит ненадолго оглянуться,
Как пескари здесь снова соберутся.
Рябь на воде стремится к берегам
Чтоб охладиться в листьях кресс-салата
И свежесть подарить другим кустам.
Так поступают два хороших брата,
На выручку друг другу приходя,
Когда случится новая беда.
С нависших над рекою низких веток,
К воде спускаясь, прыгают щеглы
И вечно что-то радостно щебечут,
Как вдруг — наверх со скоростью стрелы!
Взлетают в неожиданном порыве,
И слышен трепет чёрно-жёлтых крыльев.
Скажи, чего бы мог еще желать я?
Чтоб мягкий шелест девичьего платья,
Отвлёк меня, нечаянно раздув
Белёсый одуванчиковый пух;
Иль чтоб щавель шуршал под лёгкой ножкой,
Когда она пройдётся вдоль дорожки.
И как бы эта девушка смутилась,
Застань ее за милою игрой!
О я хотел бы, чтоб она спустилась
И вдоль ручья прошлась вместе со мной.
Моя рука её руки коснётся,
И грудь задышит чаще. И пускай,
Прощаясь, она нежно обернётся
И улыбнётся будто невзначай.
И что потом? Поля вечерних примул
Меня своим объятьем нежным примут,
И я усну, усну на них в мечтах,
Но буду слышать легкий шум в цветах
И мотыльков порхание ночное
Смятенных и не знающих покоя.
Луна взойдет на облачное небо
И озарит сребристо-белым светом
Меня, цветы, деревья и траву
И снова погрузится в синеву.
Создатель муз, поэзии и лиры!
Ты — наслажденье всех созданий мира,
Ты — нимб хрустальных рек и голос листьев,
Ты открываешь путь к мечтам счастливцам,
О ты, любитель одиноких бдений
И нежных философских размышлений!
Тебя, тебя я должен восхвалять!
Ведь что же, как не рай, что полон света
Природы, что еще могло поэта
Иль мудреца заставить написать?
Мы видим горных сосен колыханье,
Их прямоту и томное дыханье;
Нам так легко, когда строка красива —
Как в поле, где боярышник растёт;
Когда строка летит на белых крыльях,
Душа поэта дышит и цветёт;
Нам розы лица нежно орошают,
И лавры украшают наши лбы,
Шиповник и жасмин благоухают,
И виноград смеётся из листвы;
И музыка ручья звенит, как лира;
И мы, предавшись сладостным мечтам,
Идём гулять, гулять над этим миром,
По белым невесомым облакам.
Так чувствовал и тот, кто изложил
Нам мифы об Амуре и Психее,
Когда их губы пыл соединил,
Щека к щеке, всё мягче и нежнее;
Но что потом? Обман — протест души —
И покушение в ночной тиши —
Светильник — боль — и разочарованье —
Тьма — одиночество — и испытанья,
А дальше — восхожденье на Олимп
И приобщение к числу богинь.
Все те же чувства, верно, испытал
И тот, кто ветви нежно раздвигал
В дубраве, чтоб доставить нам отраду —
Увидеть, как в лесу живут дриады,
С прекрасными гирляндами цветов
Вокруг запястий и вокруг голов;
Чтоб мы могли представить, как от Пана
Сиринга убегала: лишь настиг
Её влюблённый фавн, она пропала
И превратилась в сахарный тростник;
И звуки флейты жалобно звучали
В дубраве той — то Пан играл в печали.
Что барда так влекло и вдохновляло
Когда весну с Нарциссом воспевал он?
Нашел он уголок в лесу укромный,
Сплетенными ветвями окруженный.
Там отражался самый чистый пруд,
Прозрачный, словно зеркало лесное.
Сквозь усики растений там и тут
Проглядывало небо голубое.
На берегу заметил бард цветок:
Негордый, со склоненной головою,
Стоял он, опечален, одинок,
Немного увеличенный водою,
И в отражение своё смотрел
И томно тосковал, любил, жалел.
Поэта вдохновенье посетило
И он поведал нам прекрасный миф
О том, как сильно был Нарцисс красив,
О том, как сильно Эхо полюбила.
Где был тот гений, чей талант чудесный
Нас одарил сладчайшей из всех песен,
Прелестной песней, песней вечно юной,
Что ночью лунной
Благословляет всех держащих путь?
Ему слова подсказывали звёзды,
Он мысль искал в цветах и птичьих гнёздах,
И находил — лишь стоило взглянуть.
Гулял он по невидимому миру,
Играя на своей прекрасной лире,
Ища пещеру, в коей вечным сном
Навеки юный спал Эндимион.
Он был Поэтом, да причем влюблённым.
На Латмусе стоял он, окрылённый,
И ветер дул из миртовой долины
И доносил торжественные гимны
И благовонья легкие из храма,
Из звёздного святилища Дианы.
Но хоть лицо Дианы было ясным,
Улыбкою украшено прекрасной,
Поэт был огорчен ее судьбой,
Её опустошенной красотой.
И гимн родился из грудного стона,
Диане дав её Эндимиона.
О, Королева всей воздушной шири,
Красой ты превосходишь целый свет!
И скромная моя не может лира
Твой описать прекраснейший портрет.
На три сладчайших слова дай одно лишь:
Ты дай познать мне чудо брачной ночи.
Там, где за горизонт уходит флот,
Феб сдержит колесницы быстрый ход,
И скромности твоей он улыбнётся
И снова ввысь торжественно взметнётся.
Был ясный вечер, тёплая погода,
Веселый люд был необычно бодр.
Мужчины походили на Гомера,
Идущего на звонкий зов трубы,
А женщины, к несчастию Венеры,
Прелестны были, чутки и светлы.
И ветерок был ласковый и лёгкий,
Он сквозь решётки окон проникал
В болеющих дома и сон глубокий
Им вместо лихорадки посылал.
Они, проснувшись с ясными глазами,
Ни жажды, ни томления не знали.
Здоровые, поспешно встав с постели,
Они встречали преданных друзей.
Друзья же в изумлении смотрели
И щупали их за руки скорей.
Там девушки конфузились вначале
И, руки отведя слегка назад,
Смотрели скромным юношам в глаза,
И, блеску удивленные, молчали.
И лишь стихи, нарушив тишину
И пробудив цветущую весну,
Образовали шёлковые узы —
И крепче в мире не было союзов!
О, Цинтия и твой пастух влюблённый!
Пред вами в стихотворстве не силён я.
Поэт ли я? — Одно лишь точно знаю:
Мой дух парить устал уж над холмами.