Тициан

Тишина. Свечение акваторий.
Вдалеке в лучистой копне заката
пронизала дымку ладонь гондолы,
в золотую гриву нырнув обратно.
На заломах шелка укромность тени,
но мерцает ворс рукава кафтана,
и давно не водится средостений
между славой – и – рукой Тициана.
Безмятежный город! Чума и войны
твоего не могут испортить нрава,
и характер женщин, как прежде, вольный,
а мужской уклад  неизменно бравый.
По костяшкам счетов спускали годы,
чередой – подруги, рождались дети,
короли и герцоги ждали, чтобы
живописца вновь у себя приветить.
Борода седа, но – осанка!  Жилист.
Все изведал, всякому знает цену.
Но никто не знает о том, что в мыслях –
в самом главном – он в себе не уверен.
Что сорвать покров с пантомимы жизни
не помогут тонкости лессировки,
что поймать огонь – не земной, а вышний,
все равно что кручу пройти по бровке.
И что холст – почище пытальной дыбы,
сквозь кривое зеркало скалит зубы,
и художник сам совершает  выбор –
чтит канонов коконы иль преступит.
И такая оторопь нападает,
и негодование разогреет,
что готов изрезать свое созданье
и кричать наверх: «Noli me tangere!»
И отбросив кисти, скребком железным
отслоить пигмент до  нуля, основы,
и скупыми пятнами цвет телесный
нанести и пальцем втереть по-новой.
Говорят: «Не тот уж. Глаза подводят.
На автопортрете от рук лишь абрис».
Значит, пониманье – удел Господень,
и последний дар Его – это старость.
И минуты жаль в угожденье плоти,
карнавала поезд не время встретить.
Тициан берет свою кисть, как дротик,
отпуская вдаль острием в бессмертье.

Noli me tangere (лат) – не трогай меня