Верховажское 2

РОДОВОЕ ГНЕЗДО
             "... и вернемся, и щедро заплатим за невольно свершенный побег."

    Сколько же слез было, пересудов и общих сборов, когда их младший брат сообщил, что продал дедов дом в Большом Дворе и переехал  поближе к Верховажью,- на Моржиху. Все пятеро «москвичей и москвичек», бог знает когда  уехавших из родных мест, укоряли его, слезно обижались, что негде теперь будет голову преклонить.
     Хотя это была чистая неправда. Когда мы приезжали в Верховажье летом, мы просто не успевали погостить у всех родственников, которые жили там и в Верховье. Потому для меня в те годы потеря дедова дома не казалась такой страшной. И только спустя многое время, когда я повезла свою дочь туда, чтобы рассказать обо всех нас...
    Мы пришли в Большой Двор, от которого осталось три дома и та большая черемуха, которая помнила нашу семью. Ужасное ощущение оголенности возникло в душе. Подошло три человека, из которых я никого не вспомнила. Поговорили ни о чем. Простились. И только когда пошли по дороге, которая пролегала через всю некогда большую деревню, я вдруг, ни с того ни с сего, начала пересказывать все Лизанькины рассказы. Как проходили здесь вечерованья,  в какую сторону уходили парами гулять до рассвета, как ее выпроваживали в Москву в няньки, вспоминать наговоренные ею частушки.
   Не стало дома, исчезла изгородь, на которую подсаживал меня дед, выпала из времени черная дворняжка Дамка, которую дед научил собирать картошины. Иногда ей удавалось даже две-три одновременно до деда донести. И, оглядываясь на все эти вологодские косогоры, как бы наплывающие и уходящие за горизонт, на эти деревеньки, сгрудившиеся по берегам Ваги, я вдруг ощутила не потерю родства, а приобретение нового большего понятия родины. Моржиха, Киселево, Раминье, Боровичиха, Верховье, Сметанино, Данилково, Терменьга, Чушевицы,  - все это оказалось одним большим гнездовьем, никогда не забывающим  и ждущим меня -  вологодская земля.
    30.11.23

   ТАБЕЛИ О РАНГАХ
   В один из своих приездов мы к первым не сюда приехали, а в Раминье – к маминой родне. Так младшего Григория за нами чуть ли не в ночь послали. Уже спим с мамой у дяди Паши, слышим, в темноте за окнами трактор рычит. – Это младший Григорий за нами приехал. Велено было привезти нас на Нахратово. Мы с мамой полусонные в кабине ехали, отец – сзади за что-то держался. Поэтому с тех пор сначала всю отцовскую родню порадуем, а потом уж по материнской линии. Так весь месяц нас с рук на руки и передавали. Как-никак москвичи приехали,- не откуда-нибудь. Вот и распечатывались картонные чемоданы. Доставались сушки-баранки, платки девушкам разных возрастов, мужикам Беломорканал. А для нас резали куриц, забивали барашка.- В Москве же за все деньги надо платить, а здесь все само по себе получается.   
   Недаром маленькая Танечка, приезжавшая к нам с родителями в гости, не захотела еще оставаться. - Лучше уж с папой домой поедем, а то у вас ни молока, ни сала, ни картошки своей нет. За всем в магазин идти надо.
   27.11.23

   ДЯДЯ ПАША
   Появились другие маршруты, уже без родителей. Но как-то вспомнилось, что я давно не была в Раминье. Как радовались там нашему приезду, когда доставались баранки и папиросы, разворачивались во всю ширь платки и шали.
   В этот раз я решила накупить всякого баловства. Дорогой колбасы, кофе, шоколадных конфет, коньяк для мужиков, носки им вместо байки на портянки. Капроновые колготки, бижутерию.  В результате один чемодан остался дома, поехала, считай, налегке.
   Вечером, как всегда, собрали стол. Заглянули соседки,- как-никак москвичка приехала. Выросла.
   За два-три дня со стола исчезла и баночная ветчина, и колбаса, и кофе почему-то перестали баловаться. И конфеты на столе появились тамошние – фруктовый сахар, подушечки, раковые шейки.  А потом дядя Паша отвел меня как-то в сторону и сказал: - Неплохо бы и тебе, девушка, в магазин сходить…
..........
В девяностые мы исправно получали от них посылки с соленой рыбой, салом, грибами-ягодами. Но это был бы не дядя Паша, если бы и здесь не отличился. - В одной из таких посылок, десять раз завернутая в газету и тряпицы прибыла ко мне книжка: стихи Александра Блока.
   27.11.23
   
   ГОРКИ               
   Мы только успели переночевать, как нас опять повезли в гости. На этот раз в Горки.  Там жила мамина тетя – бабушка Хлавьяновна. Женщина рослая и сердитая. И сапоги у нее тоже были такие – рослые, а запомнились мне вот по какому случаю.               
   Взяла меня баба Саша с собой в лес, по грибы, в сосенки.  Ну и пошли. Сначала она все на меня оглядывалась, потом попривыкла, что я к ней с каждым «мухомором» бегаю и успокоилась. А я как раз в это время напала на целую стайку грибов,- прямо под ноги мне скатились. Но, почему-то догадавшись, что это те самые, за которыми мы и отправились, я  к бабе Саше не побежала, а начала их резво укладывать в свою зобеньку.  Баба Саша спохватилась, что нет меня, стала аукать, но кричала она рядом, грибов было много, и я не стала отзываться. Пока вместо грибов не увидела перед своим носом эти огромные, почему-то ржавые, сапоги.  - Бабушка, - заблеяла я, - смотри, какие хорошенькие, - распрямляясь и показывая ей самый красивый.
   И тут произошло то, что я не могла простить ей всю жизнь.  Рослый сапог прямо-таки подкинул мою зобенечку. Она опрокинулась  и желтые лисички вывалились на траву, тускнея и съёживаясь под её сердитым взглядом...               
   В те времена их за грибы ещё не считали. Вот если бы
рыжики или белые, - тогда да.  19.11.23.

    ВЕЛЬСК
   Наши жили везде: в Архангельске и Череповце, Питере и Соломбале, на Амуре и во Владивостоке, Вологде и Вельске. Самым родным для меня был именно этот последний городок. Где останавливался московский поезд и за положенные пять-шесть минут мой старший брат Владимир снимал наши чемоданы, подгонял автобус, затаривал его, и мы гордо, через весь город, ехали на Советскую сорок четыре. – Там жила младшая мамина сестра Надежда и ее дети, Владимир и Галя.
   Именно у нее в доме и был тот перевалочный пункт, где проходили все наши  встречи и проводы. А через дорогу, что тоже немаловажно, жили подруги моей сестры, Мара и Неля. К которым меня водили, чтобы угостить первыми ягодами и огурцами.
   А Галя моя, сразу после школы начав самостоятельную жизнь кондуктором автобуса, в первый же год совершила поступок, долго обсуждаемый всей родней. Пока старшие раздумывали что да как, наняла автобус да и перевезла нашего деда Ивана Арсеньевича из Большого Двора, к себе домой: в комнату, где и так жило трое.
   Последний раз я его там и видела, - за цветастой ситцевой занавесочкой у окошка. Лет 90 ему уже было.
   
   Где я ела самые вкусные пироги с черникой и малиной.
        06.01.24
 
   ПРИЙМАК
   Возвращался. Да не в свою деревню, а в райцентре угол снял. Так меньше вопросов,- почему, мол, фамилия другая да как в плен попал. К месту и с Серафимой познакомился,- она секретарем работала, все документы у нее под приглядом. Загадал,  если еще раз фамилию поменяет, то и женится на ней: муж да жена одна сатана. Так и стал Воробьевым. Тем более у неё в дальней деревне и дом был.               
   С родителями, Виталием да Еленой Симеоновной, познакомился. Разрешили пристройку сделать, которая к концу строительства превратилась в полноценный второй этаж с высоким крыльцом. Встанешь утром, распахнешь сени, выйдешь на крыльцо и никакого тебе сопротивления глазу,- только поле безымянное да леса  дальнего гребешок.               
   Не раз Серафима пыталась выспросить у него, что такого дельного в такие моменты ему видится. Только всего однажды и выдохнул сквозь зубы  «ра-сея…», да и подтолкнул её ещё, - иди, мол, своим делом занимайся. Вон, детей, как курей развелось… Хотя поначалу не так уж и много было – всего-то четверо.               
   Так и умер потом,- в строгости. Ни слёз, ни слов лишних. Пересчитали друг друга, вроде никто не заблудился,- все доехали, и внуки, и племянники, и ещё какая родня. Уважение было полное.  Только остаться в этом доме никто не захотел.
   Так и пустовал до самого конца, пока совсем не загнулся.
      14.01.24

   РАЗВОД
   Жили они вместе, конечно, не тридцать лет и три года, но порядочно всё-таки. Потому Володька иногда подходил ко мне и жалился. - Ну, и стерва твоя Анька, - говаривал он. - Никакого продыху хорошему мужику нет. Уж давно бы развелся, да как подумаю, что все это делить надо: гараж, машину, дачу... квартиру тоже, так и сомневаться начинаю. Так что придётся еще пожить в одной упряжке. - Может, стерпится - слюбится? - заглядывал он мне в глаза.
   А когда Анна возникала в обозримом пространстве, от него только и слышно было "моя Аня, моя Аня..."А работал-то всего ничего - начальником местного гаража. - Только пить много приходится,- выдавал он мне тайну. - Ведь деньги не в ходу, а как можно отказать хорошим людям?.
   Анне тоже не нравилось это обстоятельство, но ничего, хорошо прожили - не спился.
      18.08.23

 
      ***
Пожалуй, не поверь: я не права,
Что Русь – снега, затопленные на ночь.
Как печь бела… Как забываем напрочь
Исконные в родстве с тобой слова:
Завалинка… заслонка… Ай, да снег!
Но чей-то след в зиме твоей потерян.
Земля моя, среди твоих примет
Так неказист оставленный мной берег.
Там Вага.  Важить… Тихое словцо
Как будто примостилось на приступке.
Того гляди, очнётся – и проступит
От этих зим отвыкшее лицо.
Устало сложит руки меж колен
И поведёт неспешную беседу.
Потом газеты почитает деду.
А там, глядишь, и кончен будет день.

И снова март. Что правда, что неправда –
Ещё не раз по тридевять солгу.
Но почему так больно берегу
Одни слова над Вагой и Непрядвой?
                1980

     ***
Знали,  не знали,
Что с нами будет.
Продали корову.
Продали избу.
Уехали в город.
Далеко - не близко.
А из печки в небо
До сих пор искры.
            1983
 
       ***
Я тебя сберегла,
Моя птица далеких сырых берегов.
Из постигших даров
Ничего не сказалось утратой:
Тот же взгляд твой родной -
Мной надолго оставленный кров.
Те же крылья твои -
Наша память чиста и крылата.

У седого окна
Светлой птицею выложен круг.
Вот и выструган клюв
И прилажены частые перья.
Я тебя сберегла.
И слетает с протянутых рук,
И летит надо мной
Обнажённая птица доверья.
         1984
               
        ***
Дождь ли, солнышко, - всё однако.
Ведь какой не случится год,
Вновь одаришь пожаром ягод,
Верховажский  мой кузовок.

Снова скажешься мне подмогой
В безлошадной моей судьбе
И насушишь грибов мне много
Или сала пришлешь к зиме.

И уж вовсе смутишь – отвыкла
От того, что не прячем впрок:
Вдруг пошлешь мне однажды книгу,
А на ней написано «Блок».
              1984

    ***
Да и вправду ли мы городские:
Здесь родились, да здесь ли умрем?
Колдовской нерастраченной силой
Тянет за душу дедовский дом.

Есть надежда на то, что утратим
Покровительство каменных рек.
И вернемся, и щедро заплатим
За невольно свершенный побег.
                1985

               ***
Всей семьей закупали баранки,
Чемодан набивали фанерный.
Связки солнц - золотую приманку -
Увозили на лето в деревню.

Ты румянцем меня обделила?
Жгла мне ноги стернёй и росою? -
Ты меня принимала,  Россия,
Быть с тобою.
              1985

         ***
Да кто его знает, каков он мой прадед,
Но вряд ли имел он в заначке тетради.
Крестьянствовал  - сеял, а иначе б помер.
Да строил избу при наличии брёвен.
Любил материться -  иначе не вкусно.
Как стол без поживы:  зверья и капусты.

Кто был ты,  Арсений…  Прости многословье.
Не ты ли, мой прадед, крестил нас любовью?
Неистовой, жгучей, порою без смысла…
Из бани дымок, словно хлеб, запашистый.
Каменья трещат в ней да варится щёлок.
И путь до родных своих, в общем, недолог.
                1985
 
     РОМАНС О ДОМЕ
Влачусь по городку. Он,  сам бездомный,
Серебряной тесьмой приворожил
Заборов, незатейливых крылечек,
Растрепанных кустов, из любопытства
Шагнувших на дорогу.  Наказаньем
Для них за это вековая пыль,
Осевшая на каменные листья.
Кружу за ним. Бужу живое эхо.
Вот из окна младенец отозвался.
Вот юркнул в щель трепещущий комок.
Наверно, мышь, но я не разглядела.
Мостки пружинят, подстрекая время
К тому, чтобы закончить этот путь
Вокзалом, кассой, скорой на расправу,-
Всего того, что возвращает нас.
Благословенны верные пенаты.

Бездомный мой, бездонный городок
Мне уготовил вечное прощанье:
Куда ни едешь, всё не миновать
Его резьбы -  моей пристрастной доли.
Прощай, мой милый, нам не удалось
Ни душу отвести хоть в лес соседний,
Ни вырваться из круга своего:
Мы жили здесь - мы живы здесь бывали.
               1984

    ***
Туман. Бело от влаги и тепла.
Тропинка вниз нерезким поворотом.
Войдёшь в туман,- и разом шум крыла,
Вздохнет река давно забытым бродом.
Идёшь. Порой роса за воротник.
А в горле ком - слова ведут к удушью.
Доверишься...
                И вот уже возник
Тот камертон, оберегавший душу.
                1984





 
                4