Театральный венок сонетов из короны Lorem Ipsum

Магистрал

Упорно камнем чертит на стене
её рука его слова простые.
Всё растворилось в блёклой пелене:   
дома, деревья, улицы пустые.

Стоит туман над сонмом миражей
никчёмных, но характерных актёров,
играющих замызганных пажей,
немых солдат и пьющих сутенёров.

В сюжетах – брешь, но критиков апломб
смешит толпу в начале представленья.
Суфлёр возник из мрачных катакомб
и сплёл слова в запаянные звенья,

но на полях не оставляет сносок
художника несмелый отголосок.

1

Упорно камнем чертит на стене
угрюмый декоратор, по вине

которого не издана афиша:
«Ромео и...» – кончается стена,
над ней небесной сини глубина
и в трёх местах залатанная крыша.

Искусства переполненная ниша
трещит по швам – то зрителей вина.
Из-за бокала терпкого вина
актриса, речь партнёра еле слыша,

восторженно взирает из вуали,
как будто всё ей видится впервые,
и вносит тон сомнительной печали
своей рукой в его слова простые.

2

Её рука его слова простые
в горящие забросила кусты и

немеет. Мир становится не нов.
От осознанья недооткровенья
остановились долгие мгновенья
в антракте непривидевшихся снов.

В театре сотрясателем основ
является стяжающий сомненья.
Он, несомненно, камень преткновенья
для замерших в предчувствии часов

небытия. Актёр, рисуя роль,
взмывает на горящем скакуне,
а то, что он – придуманный король,
размыто в предрассветной пелене.

3

Всё растворилось в блёклой пелене.
Потомок скифов едет на слоне

на службу в Погорелый, как обычно.
На улице мигает светофор,
слону необозримый в силу шор.
Движение умно, но апатично.

В придуманном сюжете непривычно,
как будто из-за леса, из-за гор,
надменно поправляя омофор,
застыл рассвет разнузданно-статично,

и пьёт асфальт досолнечный, живой.
Фланируют виденья холостые
там, где слились в неповторимый вой
дома, деревья, улицы пустые.

4

Дома, деревья, улицы пустые
и чугуном ограды налитые

приветствуют сезонный эпатаж:
приехал в город мастер перифраза.
Он измождён от нервного экстаза,
что создаёт надмирный метранпаж,

сбегающий в уютный бельэтаж,
где отголоски камерного джаза
назойливей, чем древняя проказа
выходят в непредвиденный тираж.

Над вечностью взмывает обречённый
ретивый конь, не ведавший вожжей,
а город спит – и, в город тот влюблённый,
стоит туман над сонмом миражей.

5

Стоит туман над сонмом миражей.
Тасует осень парковых бомжей.

Седой Софокл пеняет Еврипиду
на тех, кто в храм искусства нынче вхож,
надменно выделяясь среди лож
подобно обрусевшему шахиду.

Атлант схватил за грудь кариатиду,
она ж ему ответствует: «Не трожь!
Твои слова – заученная ложь!» –
но кажется, всё это лишь для виду.

В театре отношения смешны, 
они – игра изменчивых позёров,
неузнанных в антракте со спины
никчёмных, но характерных актёров.
 
6

Никчёмных, но характерных актёров
обслуживает банда монтажёров,

изящно пьющих всё, что пить нельзя.
Заботливо преображая сцены,
они по капле заполняют вены,
незримо в декорациях скользя.

По закулисью, гибелью грозя,
гремят шаги познавшего измены.
Неслышный шелест платья Мельпомены
из Пешки снова делает Ферзя.

Калькирует грядущее с былого
калейдоскоп чудящих типажей,
но их, увы, не очищает слово
играющих замызганных пажей.

7

Играющих замызганных пажей
минует вряд ли порция вожжей:

всё – ритуал и люди в нём – статисты.
Надвинутые маски набекрень
из недр себя несут такую хрень,
что кажется – они оппортунисты.

К премьере собрались авантюристы,
чья изначально смазанная тень
наводится на вычурный плетень,
как будто где-то рядом оккультисты,

плетущие интриги сложных сфер,
на ужин вызывая баландёров.
В себя приемлет вычурный партер
немых солдат и пьющих сутенёров.

8

Немых солдат и пьющих сутенёров
рассматривают в качестве партнёров

прелестницы потрёпанных кулис.
Они весьма на выраженья колки,
в чужом белье хранящие иголки,
как все из невостребованных мисс.

В падении – величие актрис,
их спутники – молва да кривотолки.
Мелькают напомаженные чёлки
в потоке неудачных антреприз.

Театр горд своим репертуаром.
Герой – как отрывающийся тромб.
Вот-вот Нерон раскрасит мир пожаром.
В сюжетах брешь. У критиков – апломб.

9

В сюжетах – брешь, но критиков апломб,
подпитанный исчадьем гекатомб,

лоснится на морщинистых затылках.
Забавно: труппа – воскрешая труп,
в сознанье мира закрутив шуруп –
печётся о невыпитых бутылках.

Лежит суфлёр, как в будке на опилках
лежит собака, чей хозяин груб,
внутри него растёт могучий дуб,
на коем кот в загадочных ухмылках.

Он мечет в беспросветную толпу
слова посредством их обожествленья,
но бисер превращается в крупу,
смеша толпу в начале представленья.
 
10

Смешит толпу в начале представленья
система ценового разделенья:

надменно выступающий из лож
лорнетный взгляд, скользящий по галёрке,
партерный гул, как будто не планёрке,
амфитеатр, где каждый с каждым схож.

Сплошь лица – не приметить в зале рож.
Рассажены как зайцы на пригорке,
моральной ожидающие порки,
хоть слово изречённое есть ложь. 

Таинственно, загадочно, беззвучно –
в кривой петлице генеральский ромб –
приняв на грудь стакан, благополучно
суфлёр возник из мрачных катакомб.

11

Суфлёр возник из мрачных катакомб.
Невидимость есть избежанье помп.

Так человек становится лишь эхом,
речь возводя на псевдопьедестал.
Он нечто из рассказанного знал,
но вывернулась жизнь наружу мехом.

С поспешностью расколотый орехом
нам кажется придуманный финал.
Слагается живущим мадригал,
идущий по действительности пехом...         

Восходит слог над мимикой людской:
сомнения, парение, прозренья...
Забытый бог, истерзанный тоской,
плетёт слова в запаянные звенья.

12

И сплёл слова в запаянные звенья,
на целый акт остановив мгновенья,

людские души высыпав в карман,
седой старик, корпеющий над текстом,
где даже первый назовётся next-ом,
чтоб успокоить Тихий океан.

На выходе из прошлого платан
скучает по утерянным рефлексам.
Футболка, опечаленная флексом,
трагически бредёт в кафешантан,

в ней лицедей задумчив и угрюм.
В замысловатых выкриках причёсок
он охлаждает воспалённый ум,
но на полях не оставляет сносок.

13

Но на полях не оставляет сносок
любитель изменяющихся Тосок –

частично модный странный режиссёр.
Он то берет поправит однобоко,
то приоткроет видящее око
и улыбнётся, словно Левассёр

перед петлёй. О, вымысел остёр!
В движениях от срока и до срока
мы видим, что приносит нам сорока,
но лишь когда затеплится костёр

под нами. Бесконечен гобелен
скрипящих от восторженности досок.
Он повествует, как покинул плен
художника несмелый отголосок.

14

Художника несмелый отголосок,
подобно груде выплюнутых сосок,

в пространстве декораций различим
лишь в силу акустических эффектов,
что публику доводят до аффектов,
но мы об этом скромно промолчим.

О автор, твой недуг неизлечим!
Бредя по краю собственных дефектов
как по брусчатке вычурных проспектов,
ты для себя не более, чем мим.

Соитье букв разноголосьем строчек
рождает мысль в изящной новизне.
И мальчик, вырабатывая почерк,
упорно камнем чертит на стене.

22 ч. 17 мин.     13.09.2024 года