Нарастающий итог

C. Гандлевский. Ржавчина и желтизна. // Предисловия Л. Лосева и О. Лекманова. – М.: Время, 2017.

«Нарастающий итог» – этот бухгалтерский термин, означающий текущий результат с учетом всех прошлых достижений, вполне мог бы стать названием для новой книжки Сергея Гандлевского, которого по праву называют «современным классиком».
 
В сборник вошли лучшие стихотворения поэта, написанные с начала 1970-ых по сегодняшний день. Авторское же название, скорее всего малопонятное для широкой аудитории, знаменует заключительный этап жизни. Здесь всё, что приносит старость: распад (ржавчина), опыт (желтизна, за которой легко угадывается золото) и мужество зрелости – оставляя себе первое, щедро делиться вторым. Недаром заключительное стихотворение книги напоминает, что «за соловьем не заржавеет».

С. Гандлевский – поэт мудрого, храброго, возвышенного смирения. Вглядываясь в довольно мрачную советско-постсоветскую действительность («Мы сдали на пять в этой школе/ Науку страха и стыда»), он ни на что глаза не закрывает, но не спешит и презирать, ненавидеть. Это зрячее неосуждение и создает особую интонацию его стихов. Прежде всего, когда речь идет о гражданской позиции: «Здравствуй, горе мое дорогое,/ Горстка жизни в железной стране». И, действительно,

У нас всего
в избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах вот оно в чём дело! ..
Давай живи, смотри не умирай.

Сила эстетическо-философской позиции Гандлевского в том, что он выносит «из беды, где свежеют сердца» не проклятья, а навыки «азбучной нежности». Искусством иронии он владеет в совершенстве («Когда волнуется желтеющее пиво…»), но ему хватает вкуса им не злоупотреблять. К тому же технику сарказма использует порой столь тонко, что даже специалисты расходятся во мнении – серьезен ли поэт в том или ином случае. Так, авторы двух предисловий к сборнику цитируют одни и те же строки: «Что-нибудь о тюрьме и разлуке,/ Со слезою и пеной у рта./ Кострома ли, Великие Луки –/ Но в застолье в чести Воркута./ Это песни о том. Как по справке/ Сын седым воротился домой./ Пил у Нинки и плакал у Клавки –/ Ах, ты господи боже ты мой!». И если первый убежден, что «… в этом нет ни малейшего намека на иронию» (Лев Лосев), то второй категоричен не меньше – «конечно, тут не обошлось без иронии и самоиронии» (Олег Лекманов). Как часто бывает в подобных случаях, правы оба, но пример показательный.

Но даже те читатели, которые не склонны к литературоведческим спорам, или, вообще, откроют для себя этого автора впервые, сразу заметят, что он – мастер точечного удара, яркой, как бы невзначай брошенной детали. «Пусть гремят вертикальные реки» – это о водопадах. «Жаркой розой глоток алкоголя/ разворачивается в груди», «В чистом небе, как чаинки,/ Вился птичий хоровод» и т. д. А подробная «расшифровка» только одной метафоры, называющей поэта «проточным голосом», – готовая монография о поэтическом предназначении.

«Снится мне, что мне снится, как еду по длинной стране/ приспособить какую-то важную доску к сараю». Помню, как впервые прочел где-то это стихотворение 1987 года («Не сменить ли пластинку? Но родина снится опять»), и «важная доска» засела в памяти навсегда. И навсегда осталось загадкой – почему, собственно? Может быть, из-за спрятанной здесь горькой закономерности: только в такой большой, «длинной», «железной» стране личные дела и могут быть столь трогательно ничтожными?

При этом поэтика Гандлевского так близко граничит с прозой, что часто оказывается глубоко на «чужой» территории. «Цикада, крупный изумруд такси,/ Окно в хитросплетеньях винограда,/ Свет пыльной голой лампочки над дверью» – видно, как поэтическое здесь четко перемежается с протокольным.

Тема «поэты и поэзия в стихах С. Гандлевского» заслуживает отдельного разговора. Сборник начинается прекрасными «Стансами», которые вполне могут быть и пособием-напутствием для начинающих стихотворцев. Где таланту не нужно приглашений («А что речи нужна позарез подоплека идей/ И нешуточный повод – так это тебя обманули»), но если начал, тогда, по Гандлевскому, «как под пыткой, вне школы и без манифеста».

Он же на протяжении всей книги и дает один из лучших в современной литературе примеров авторской свободы, неформальности. В концовке стихотворения «Весной, проездом, в городе чужом…» показаны два основных этапа развития любого поэта. Автор относится к тем из них, которые первую стадию, может быть, и проходили, но, к счастью, незаметно для аудитории:

Ну дай же верности невесть чему
Торжественную клятву, трудно, что ли?
Патетики не бойся, помяни
Честь, поднебесье, гробовую доску.
А нет – закрой глаза, чтобы в ночном
Пустом дворе воскресло невредимым
Всё то, что было деревом, окном,
Огнём, а стало дымом, дымом, дымом…

Отказываясь от пафоса, Гандлевский берется за самые острые, болезненные темы. Сам спрашивает. Например, говоря о смерти матери и называя Бога «известным автором», ропщет: «Либо он что-то в виду имеет, но сказать не умеет,/ либо он ситуацией в принципе не владеет». Сам отвечает. В другом стихотворении того же года: «у тебя не должно быть вопросов –/ это тоже в порядке любви».

Однако убедительней всего поэтическая зрелость С. Гандлевского проявляется в способности быстро создавать на странице особого рода тишину. Тот момент, когда «самое-самое… присвоит минута молчания», и каждый читатель сможет помолчать о чем-то своем, личном.

Думаю, что в этой тишине и прячется один из секретов притягательности его стихов. Гандлевский сформировался как автор на закате советской империи, на рассвете «застоя». Поэт перерыва, разлома, провала, исторической и социально-общественной паузы, он принадлежит к тем, кто наиболее пронзительно, глубоко  выразил саму атмосферу, дух, эстетику и философию безвременья. Когда «…с окуджававской пластинкой,/ Староарбатскою грустинкой/ Годами прячут шиш в карман».

Когда декорации настоящего не вызывают ни почтения, ни доверия, несмотря на внушительные размеры и повседневную дотошность. А будущее, на которое можно было бы опереться, слишком далеко даже для того, чтобы его как следует разглядеть, тем более – начать в нем обустраиваться.

Этот разрыв не преодолен и сегодня, в символичный для страны год выхода книги. Потому, боюсь, лучшим стихам Сергея Гандлевского предстоит еще очень долгая и счастливая жизнь.

("Новая газета", 3 мая 2017 г.; "Дети Ра", №7, 2017 г.)