Урод

Юнца прозвали «Квазимодо»,
В тайгой окутанном селе.
Где все дефектности, урода,
Пугали хворью на челе.

Какое с частыми угрями,
Над мятым скопищем морщин.
Стреляло оком, под бровями,
Блажными гущей для мужчин.

*               *               *

Он вечно скован и бессвязен;
Малоприветен и горбат.
(к плюсам того, что безобразен,
для неприязненных девчат).

А всяк встречавшийся уроду,
На узких тропках иль у хат -
Без болтовни, кидался ходу,
Крестясь украдкою стократ.

И даже те кто уж привыкли,
Ко всем убогостям юнца!...
И про себя, и в говор крыли,
Владельца жуткого лица. 

* * *

Из всех уроженцев селенья,
Где проживал убогий смерд.
Лишь местный поп, без сожеленья,
Бывал к калеке милосерд.

Да старый пахарь из лачуги,
Кому и сброшен был мальцом,
Сей жуткий малый, за недуги,
С малоприветливым лицом.

* * *

При всей гадливости портрета,
Что подарил уродцу Бог.
Его душа, лучилась светом,
А ум был ясен и глубок.

На все ж прозвания и утки,
От досаждаемых дразнил.
Он поступался скромной шуткой,
Иль безучастно уходил.

* * *

Всё изменило жгуче лихо,
Что вдруг окутало село.
Полночным злом, явившись тихо,
Из дикой мглы где расцвело.

Дымились хаты и амбары;
Пылали дровни и стога!..., -
Где мёр и юноша, и старый,
Меж стен родного очага.

Всё приключилсь так секундно,
В ужасный жаркий эпизод.
Что даже пёс, что жил приблудно,
Не смог предвидеть свой извод.

* * *

Спасаясь в панике и страхе,
От неотступного огня -
Кто без портков, кто без рубахи,
Бежал злосчастие кляня.

И лишь увечный «Квазимодо»,
Как звало юношу село.
Предстал тем благом, для народа,
Что уйму душ уберегло.

Ни на огонь ни на обвалы,
Не посмотрел душевный смерд.
Идя за страждущим и малым,
Не выносимшим его черт.

С подпалом лапти и одёжа;
Затлели пуговки и чуб!
Но без тревог, урод-надёжа,
Освобождая чадный сруб.

Итогом дьявольской недоли,
Что прорву горя принесла.
Предстали огнища и колья,
С гурьбой спасённых в полсела.

Где в пику дерзостным потугам -
Унять жестокость костреца.
Сгорел и пахарь, и лачуга,
Что были благом для юнца.

* * *

На свежесыпанной могиле,
Лежал забытый всеми труп -
Что был горбат, сродни страшиле,
Да обожжён от стоп до губ.

О ком премудрые селяне,
Сгадав уродца и село -
Конец ровён де божьей манне,
Коль с внешним видом не свезло.

И даже тот кто был спасён им,
Из смертоносного огня.
Считал что житьишке, дарённой,
Должон лишь Богу у плетня.