Ничего из любви и в старости не ушло. Липкин - Лис

                «КРОМЕ ЛЮБВИ И НЕТ НИЧЕГО У ЧЕЛОВЕКА» (Поэтический дуэт Инны Лиснянской и Семёна Липкина)



Пролог 1
Инна Лиснянская (в трауре на могиле С. Липкина):
Уснул мой гений права и порядка.
Твоя могила, как большая грядка,
Посеянной травою прорастёт.
Твоя могила станет, как тетрадка,
Где каждая травинка запоёт.

Граниту, твоего покоя ради,
Придам я очертание тетради,–
Пусть памятник стоит как фолиант.
Здесь мартовские иды будут кстати,
О мой многозаветный музыкант!

Ты музыкой своей торил дорогу
В индийский храм, в дацан и в синагогу,
В храм христианский и на минарет.
Ты и пальто умел носить, как тогу,
И как венец умел носить берет.
Как молила я Господа, чтобы он взял меня, вместо него.
Песня «Возьми меня, Господи, вместо него», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
Возьми меня, Господи, вместо него,
А его на земле оставь!
Я – легкомысленное существо,
И Ты меня в ад отправь.

Пускай он ещё поживёт на земле,
Пускай попытает судьбу!
Мне легче купаться в кипящей смоле,
Чем выть на его гробу.

Молю Тебя, Господи, слёзно молю!
Останови мою кровь
Хотя бы за то, что его люблю
Сильней, чем твою любовь.
Инна Лиснянская:
Да, видно, нельзя поменяться местами…

Но, спаянные судьбою,
Не так мы безгрешны, чтоб
Достались бы нам с тобою
И вьюга одна, и гроб.
Семён Липкин:
Я тебе напишу оттуда
Не пером, не карандашом,
А внестрочным звёздным дождём.
И сначала тебе это чудо
Заурядным покажется сном.
Я тебе сообщу,
Что не плотью
Оказалась почва светил,
Сообщу, что я там открыл
Не одежд истлевших
Лохмотья,
А живое сияние крыл.

Инна Лиснянская (в комнате, за столом):
И вот сижу за книгой у стола,
Шуршат страницы, верба и зола...
Я жизнь перебираю бестолково.
Фонарь погас, погасли зеркала,
И лист погас. Но не погасло Слово.
Музыка.
(Лиснянская уходит, выходят ведущие)
Ведущие (вместе):
Фонарь погас, погасли зеркала,
И лист погас, но не погасло слово.
Ведущий 1:
Я составлял – повезло мне – избранное Семёна Липкина. Замечательный, по-моему, поэт, никакой вторичности. И не на злобу дня, но – про ужас дня. (Иосиф Бродский)
Ведущий 2:
Стихи Семёна Липкина стянуты в стройность, так уже теперь редко пишут. Добротная традиционность, даже как бы встывание в вечность. (Александр Солженицын)
Ведущий 1:
Стихи Инны Лиснянской произвели на меня особое впечатление. Она – совершенно замечательный лирик. (Иосиф Бродский)

Акт 1
Семён Липкин:
Я принёс вам свои раздумия,
Сны трепещущие свои, –
Отпрыск разума и безумия,
Родич голубя и змеи.

Я принёс вам свои крамольности,
Я, пугающийся тюрьмы,
Тихо тлеющий пленник вольности,
Жаром веющий светоч тьмы.


Как я царствовал, раболепствуя,
Как я бедствовал на пиру!
Я принёс вам свои молебствия,
Спойте их, когда я умру.
Инна Лиснянская:
И крона поёт возле самого крова,
И птица – как будто бы навеселе.
Но будит меня лишь энергия слова
И жить оставляет на этой земле.

Спасибо, словесные русские гнёзда,
Вас музыка лепит, как люди жильё.
Ещё мне не поздно, ещё мне не поздно
Молиться и плакать во имя твоё,

Когда на душе у тебя неспокойно,
Когда в тебе рыцарство перевелось,
Проклятая жизнь, – всё равно ты достойна
Молитвы во благо и благостных слёз.

Разбудят слова, – и на звонкое небо
С какой-то хрустальной надеждой гляжу,
Там ангелами совершается треба,
И кажется мне, что я тоже служу.

Но нет, я не там! На земле бестолково,
Нелепо живу, в голове без царя,
И если живу, лишь энергии слова,
Энергии слова благодаря.
Семён Липкин:
Три книги, три мироздания вошли в мою жизнь, чтобы я двигался вместе с ними: Библия (Ветхий и Новый завет), «Илиада» и сочинения Пушкина. Они вместе, для меня нераздельные, составляют солнце моих дней... в них я нашёл то, что люди называют красотой, а что есть красота, как не Истина? Гомер и Пушкин кажутся мне такими же пророками, как и библейские. Мы ничего не знаем о Гомере, и, в сущности, очень мало о Пушкине, о его внутренней жизни. Чем больше накапливается фактов о его внешней жизнедеятельности, тем меньше он становится нам понятен. Зная теперь жизнь Пушкина чуть ли не день за днём, можем ли мы называть его пророком? А почему нет? Что нам известно о тех годах, когда Исайе и Иеремии ещё не исполнилось и сорока? Нет Бога, кроме Бога, и Пушкин – русский пророк Его, и Пушкинская улица, на которой я родился, – одна на всём моём жизненном пути.

Для стихов в нашем каменном веке,
Кроме Леты, все высохли реки,
Мышья серость бежит вместо серн,
Вместо музыки – скарб безвозмездный,
Но какой же заменит модерн
Упоенье над гибельной бездной
И мгновенье, внушённое Керн?
Нет у нынешних греков Гомера,
Звук Верлена заглох без размера,
На Руси бытом сделалось зло.
Кто выходит один на дорогу?
Нам ли больно теперь и светло?
Кто средь бури услышал тревогу?
И сомненье кому тяжело?
Романс «Выхожу один я на дорогу», слова М. Лермонтова, музыка Е. Шашиной (фрагмент).
Инна Лиснянская:
Словесность наша продолжает цвесть!
Друг друга опыляя, но и розно
Живут на Диве-Древе верба – весть,
Полынь – былина, кактус – авангард,
Романтик – мак, классическая роза,
Слегка охрипший колокольчик – бард,
Подсолнух, чья одическая лесть
Невинна, Иван-чай – обериут
И я – сентиментальная мимоза,
И счастья цвесть у нас не отберут
Ни власть, ни змей, ни саранча, которой несть
Числа, – её растит официоза. (…)
Изгнанника вполне земная речь
Ветвистым облаком плывёт издалека
В эфирные владения державы,
Чтоб воздух напоить и чтобы втечь
В таинственную реку языка –
В единственный источник русской славы.
Музыка.
Ведущий 1:
Согласимся с Инной Лиснянской: «Словесность наша продолжала цвесть...» и много в ней ещё непрочитанных страниц. Так, Липкин и Лиснянская, живущие бок о бок с нами в 20-м столетии, оказались закрытыми для нас поэтами, ведь их стихи были «не на злобy дня, но про ужас дня».
Семён Липкин:
Смятений в мире было много.
Ужасней всех, страшней всего –
Две ночи между смертью Бога
И воскресением Его.

И ужас в том, что в эти ночи
Никто, никто не замечал,
Как становился мир жесточе
И как, ожесточась, мельчал.

Верблюжий колокольчик звякал,
Костры дымились вдалеке,
А мертвый Бог уже не плакал
На местном древнем языке.

Но мир по-прежнему плодился
И умножал число вещей…
Я тоже, как и вы, родился
В одну из тех ночей.
Инна Лиснянская:
В душном времени, в болотном пламени
Имя Господа мы долго жгли
И сгорали сами. И как знаменье
Ливни милосердные сошли.
И отступница, и погорелица –
Каюсь на пространстве торфяном,
Низкий голос по России стелется,
Словно дым, который был огнём.

И, наверное, когда покину я
Навсегда земную колею,
Тень моя не раз придёт с повинною,
Даже если окажусь в раю.
Песня «Забвенья нету сладкого…», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
Забвенья нету сладкого,
Лишь горькое в груди, –
Защиты жди от слабого,
От сильного не жди.

Такое время адово
На нынешней Руси –
Проси не у богатого,
У бедного проси.

Наглядны все прозрения,
Все истины просты, –
Не у святых прощения,
У грешников проси.
Ведущий 2:
Рождённые в эпоху без Бога, и Липкин, и Лиснянская чувствуют свою вину за её зло и жестокость. Мотив покаяния – едва ли не основной в их творчестве.
Семён Липкин (один на сцене. Диалог с невидимым собеседником):
Был я чашей грехов, и не вспомнить мне всех.
В чём же страшный мой грех, мой губительный грех?
Голос невидимого собеседника:
Видел ты, как сияньем прикинулся мрак,
Но во тьме различал ты божественный знак.

Видел ты, как прикинулся правдой обман, –
Почему же проник в твою душу дурман?
Пусть войной не пошёл ты на чёрное зло, –
Почему же в твой разум оно заползло?

Пусть лукавил ты с миром, лукавил с толпой, –
Говори, почему ты лукавишь с собой?

Почему же всей правды, скажи, почему,
Ты не выскажешь даже себе самому?

Не откроешь себе то, что скрыл ото всех?
Вот он страшный твой грех, твой губительный грех!
Семён Липкин:
Не доносил, не клеветал,
Не грабил среди бела дня,
Мечтал, пожалуй, процветал,
Прости меня.
Не предавал, не продавал,
Мне волк лубянский не родня.
Таился, не голосовал,
Прости меня.
Мой друг погиб, задушен брат,
Я жил, колени преклоня,
Я виноват, я виноват,
Прости меня.
Песня «Видишь, сама я себе западня...», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:
Видишь, сама я себе западня:
Людям кричу среди белого дня, —
Вот она я — унижайте меня!
Вот она я — распинайте меня!

Чёрного крику мне хватит на три
Не петушиных — вороньих зари.
Будут не в колокола звонари
Бить, а в сияющие фонари.

Я, заклеймённая жгучей виной,
Я, в ожиданье расправы со мной,

Буду толочь под кирпичной стеной
Стёкла фонарные голой ступнёй.

Боже, о чём я Тебе говорю?
Это в бреду я три ночи горю,
Колокола раскачали зарю...
Боже, о чём я Тебе говорю?
Ведущий 1:
Русские поэты, наделённые мировой отзывчивостью, они не отреклись от своего еврейства. Семён Липкин никогда не писал под псевдонимом, оставаясь Семёном Израилевичем, Лиснянская могла выбрать национальность матери – армянки, выбрала национальность отца-еврея. И они прочувствовали трагедию евреев 20 века и передали её.
Семён Липкин:
Я был остывшею золой
Без мысли, облика и речи,
Но вышел я на путь земной
Из чрева матери – из печи.

Ещё и жизни не поняв
И прежней смерти не оплакав,
Я шёл среди баварских трав
И обезлюдевших бараков.

Неспешно в сумерках текли
«Фольксвагены» и «Мерседесы»,
А я шептал: «Меня сожгли.
Как мне добраться до Одессы?»
Инна Лиснянская:
Мой отец — военный врач,
Грудь изранена.
Но играй ему, скрипач,
Плач Израиля!

Он за музыку, как пульс,
Нитевидную,

Отдал пенсию, клянусь,
Инвалидную.

Он, как видишь, не ловкач —
Орден к ордену,
Но играй ему, скрипач,
Не про родину.

Бредит он вторую ночь
Печью газовой.
– Не пишись еврейкой, дочь, –
Мне наказывал.

Ах, играй, скрипач, играй!
За победою
Пусть ему приснится край
Заповеданный!

За него ль он отдал жизнь
Злую, милую?
Доиграй и помолись
Над могилою.
«Военная песня», слова С. Липкина, мотив еврейской песни «Тум-балалайка»:
Что ты заводишь песню военну...
Г. Державин
Серое небо. Травы сырые.
В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили.
Думать не надо. Плакать нельзя.

Мёртвый ягнёнок. Мёртвые хаты.
Между развалин – наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли.
Думать не надо. Плакать нельзя.

Страшно, ей-Богу, там, за фольварком.
Хлопцы, разлейте «Старку» по чаркам.

Скоро в дорогу. Скоро награда,
А до парада плакать нельзя.

Чёрные печи да мыловарни.
Здесь потрудились прусские парни.
Где эти парни? Думать не надо.
Мы победили. Плакать нельзя.

В полураскрытом чреве вагона –
Детское тельце. Круг патефона.
Видимо, ветер вертит пластинку.
Слушать нет силы. Плакать нельзя.

В лагере смерти печи остыли.
Крутится песня. Мы победили.
Мама, закутай дочку в простынку.
Пой, балалайка, плакать нельзя.
Семён Липкин:
Я мог бы валяться в ложбине степной,
Завеянный прахом, засыпанный солью,
Мертвец, озарённый последнею болью,
Последней улыбкой, последней мечтой.
Но вот – я живу. Я снова с тобой,
Я один из немногих счастливцев.

Я мог бы сгореть за кирпичной стеной
В какой-нибудь миром забытой Треблинке
И сделаться туком в бесплодном суглинке,
Иль смазочным маслом, иль просто золой.
Но вот – я живу. Я снова с тобой,
Я один из немногих счастливцев.

Я мог бы вернуться в свой город родной,
Где пахнут акации туго и пряно,
Где всё незнакомо, и горько, и странно.
Я мог бы... Но я не вернулся домой.
Я только живу. Я снова с тобой,
Я один из немногих счастливцев.

Инна Лиснянская:
Я вовсе не жалуюсь на судьбу, это судьба на меня жалуется. Я, её любимица, так неумно себя вела, что до 79-го года была невыездной, а с 79-го по 86-ой включительно – упорно выпираемой из страны.
Да, я любимица судьбы: меня не посадили, не выслали, не убили, да и сама по себе ещё не умерла.

Ты поживи с моё, – сказало море.
Ты повидай с моё, – сказало небо.
Ты испытай с моё, – земля сказала.

И я забыла собственное горе,
И возлюбила слово больше хлеба,
И перед миром на колени стала.
Песня «У ивы плакучей», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
У ивы плакучей
Есть свой говорок:
Чем хуже – тем лучше,
Отчаянье впрок.

У зимней рябины
Присловье своё:
Чем горше кручины,
Тем слаще житьё.

На них я ссылаюсь,
Ночуя во рву:
Чем больше я маюсь,
Тем дольше живу.
Семён Липкин:
Высотные скворечники
Поражены безмолвием:
Плеяды – семисвечники
Зажглись над их становьем.
И кажется, чуть-чуть привстань,
И ты коснёшься света
Луны, пленительной, как лань
На бархате завета.
О ясность одиночества,
Когда и сам яснеешь,
Когда молиться хочется,
Но говорить не смеешь!
Ты царь, но в рубище одет,
И ты лишился власти,
И нет венца, и царства нет,
А только счастье, счастье.
Инна Лиснянская:
Кто говорит, что мы должны страдать,
Уязвлены терновою занозой,
Когда звезда умеет так сиять
И пахнуть осликом и розой?

Кто дарит блеск рассветного луча
Звезде, напоминающей о розе, –
И ночь тепла, как с царского плеча
Соболья шуба на морозе?

Что нужно яслям прежде и потом? –
Избыток сердца и остаток сенца.
Мы связаны друг с другом не крестом,
А пуповиною Младенца.
Семён Липкин:
Морская пена – суффиксы, предлоги
Того утраченного языка,
Что был распространён, когда века,
Теснясь в своей космической берлоге,
Ещё готовились существовать,
А мы и не пытаемся понять,
Что значат эти суффиксы, предлоги,
Когда на берег падают пологий
И глохнут в гальке дольнего литья.
Но вслушайтесь: нас убеждает море,
Что даже человеческое горе
Есть праздник жизни, признак бытия.
(Выходят ведущие)


Ведущий 1:
Я читаю стихи мудреца,
Я иду путём царя и старца,
Круг иконописного лица
Строг и светел, и не надо глянца.
Ведущий 2:
В ночи слова неспешного поэта –
Источник для меня и истины, и света.
И ты не торопись. Помедли над строкой.
Там ангелы плывут небесною рекой.
Музыка.

Акт 2
Семён Липкин:
Впервые имя Лиснянской я услышал от её бакинского земляка, милого человека. Он с патриотическим воодушевлением поставил это имя рядом с именами Ахматовой и Цветаевой, что не могло тогда не вызвать моей улыбки. Разговор происходил в 1959 году. Когда в ближайшем номере «Нового Мира» я увидел стихотворение Инны Лиснянской, я внимательно и с любопытством его прочёл… Обычное, характерное своей пустотой и ненужностью, свойственное нашей рифмованной продукции произведение. ...Я не подумал о том, что если поэт трудный, то редакция норовит выбрать у него вещь наименее удачную.
Ведущий 1:
Пройдёт без малого 40 лет после этого разговора, Инна Лиснянская получит премию Александра Солженицына «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания».
Ведущий 2:
Казалось бы, после Ахматовой и Цветаевой – до чего же нелегко проложить свою самобытность в русской поэзии, придать ей красок и быть значительной, – а Вам это удалось, – скажет Солженицын.

Ведущий 1:
Но эти открытия ещё впереди. На дворе март 1967 года. Они, Инна Лиснянская и Семён Липкин, встретились – малоизвестная поэтесса и известный переводчик.
Семён Липкин:
Как заметил Василий Гроссман, есть жизнь и есть судьба. И судьба свела меня с жизнью Инны Лиснянской, и я узнал поэта, чьё имя заслуживает сопоставления и с Ахматовой, и с Цветаевой.

Мы встретились поздней зимою,
Зимой, перед самой весной,
И стало чертою прямою,
Что было всегда кривизной.

Как видно, дыхание лета,
Не зная о нём, я хранил,
И дни свои жаждою света
Я в пору зимы удлинил.

Искать ли удачливый жребий,
Где смерти растут семена?
На грешной земле и на небе
Одна только ты мне нужна.
Инна Лиснянская:
От ума до сердца дальше,
Чем от сердца до ума, –
Эта истина не старше
И не младше, чем зима,

Где пути столкнулись наши
И сомкнулись наши сны,–
И содвинули мы чаши
Ликованья и вины.
Семён Липкин:
Акация ли с нашего двора
Седа и большеглаза, и добра,
Иль мама вдруг со мной заговорила:
«Сынок, проверь: я нашу дверь закрыла?
Не то, не то... А как моя могила
На Востряковском? Всё не то, не то.
Не надо думать, будто мир – Ничто:
Мы – все, и мы во всем, и все есть в нас
Ты полюбил, сынок? Ну, в добрый час:
Уже не молодой, а в первый раз.
Как долго продолжалась к ней дорога?
Она похожа на меня немного?
Вот потому ты с ней не разминулся!»
И я рукой седых цветков коснулся:
«Любовь есть Бог. А разве можно Бога
В последний раз иль в первый раз любить?
Я вспомнил то, что пожелал забыть.
Я не пришёл к любви, – я к ней вернулся».
Инна Лиснянская:
В лесу многогнёздном,
Где каждый мал и велик,
Лучом инозвёздным
Ты в сердце моё проник, –

Последняя вспышка
Последней моей любви,
Умру от излишка
Печали, а ты живи.

А там, за разлукой,
Когда от смерти очнусь,
Ты мне поаукай –
И я с небес отзовусь.
Песня «Над чёрной пропастью воды...», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:
Над чёрной пропастью воды
Вдруг показалось мне,
Как две летящие звезды
Столкнулись в вышине.

И разминуться не могли,
Сожгли себя дотла, –
И долетела до земли
Лишь звёздная зола.

И это видел старый мост
И месяц молодой.
Ты был одной из этих звезд,
А я была – другой.
Семён Липкин:
Ещё дыханье суеты
Тебя в то утро не коснулось,
Ещё от сна ты не очнулась,
Когда глаза открыла ты –

С таким провидящим блистаньем,
С таким забвением тревог,
Как будто замечтался Бог
Над незнакомым мирозданьем.

Склонясь, я над тобой стою
И, тем блистанием палимый,
Вопрос, ликуя, задаю:
– Какие новости в раю?
Что пели ночью серафимы?
Инна Лиснянская:
Дятел долбит по коре, – легко ль червяка добыть?
Я поднялась на заре и медлю тебя будить.
Своё ты отвоевал – у каждого свой мороз:
Ты ладожский лёд целовал и по волжскому полз.

А в морге был мой мороз: пошла сирота в санчасть
Тянуть погребальный воз, чтоб с голоду не пропасть.
Есть сокровенный смысл в стыковке судьбы с судьбой, –
Чтоб разморозить жизнь, встретились мы с тобой.
Семён Липкин:
В стране деревьев и цветов лесных
Я думаю о существах иных.

Я думаю о близких существах,
Осмысленных в цветах и деревах.
Мне кажется, что лёгкая сосна –
Та девочка, чья южная весна

Пролепетала в отроческий час
Мне первый и пленительный отказ.

Мне кажется, акация, как мать,
Откинула серебряную прядь,

И говорят мне белые цветы:
«Всё правильно, мой мальчик, сделал ты».

Я вижу старый искривлённый дуб,
Рисунок узнаю отцовских губ.

Ещё мгновенье – он уйдёт во тьму,
Сейчас не хватит воздуха ему. (...)

Одетое душистою листвой,
Мне деревце кивает головой,

И я на голос двигаюсь ольхи,
Читающей безумные стихи,

И жаром араратского огня
Два разных глаза веют на меня.
Инна Лиснянская:
Ангел мой! – иначе как назвать?
Ангел мой! – иначе как восславить?
Жизнь твою и эту благодать
Жить тобой, не лгать и не лукавить.

Снег смахну с твоих усталых ног
И снежинку с поседелой брови.
Только б ты однажды не продрог
От моей пылающей любови.
Песня «Ненаписанный портрет», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:

Пред злом твоим немею,
А также пред добром.
Еще тебя не смею
Я описать пером.

Лишь с плеч твоих, усталых
Под тяжестью миров,
Сгоняю тварей малых:
То мух, то комаров.

С таким усильем веки
Подъемлешь иногда,
Как поднимают реки
Напластованья льда.

И свет сквозь роговицу
Болотно-голубой,
И, как отроковица,
Робею пред тобой.

Неужто без причины
Слились в душе твоей
Испарина трясины
С дыханием полей?
Ведущий 1:
Оба они знали, что эта встреча навсегда, это – судьба.
Но у каждого была прошлая жизнь, которая и вступила в конфликт с судьбой.
Инна Лиснянская:
Идём сквозь невзгоды
В жару и в метель,
Ты, чудо природы,
И я – твоя тень.

Отбрасывать, значит,
Ты должен меня,
А что это значит,
Скажи, для меня?
Семён Липкин:
Как ты много курила!
Был бессвязен рассказ.
Ты, в слезах, говорила
То о нём, то о нас.

Одинокие тучки
Тихо шли за окном.
Ты тряслась, как в трясучке,
На диване чужом.

Комнатёнку мы сняли,
Заплатили вперёд,
Не сказали, но знали,
Что разлука придёт,

Что на лифте взберётся
На десятый этаж,
И во всём разберётся,
И себя ты предашь,

И, со мною не споря,
Никого не виня,
С беспощадностью горя
Ты уйдёшь от меня.
Инна Лиснянская:
Всё мне открылось
С недавнего дня.
Сделай-ка милость,
Забудь про меня.

Лучше забвенной
Мне быть до конца,
Чем без венца,
Без кольца,
Без лица.

Кто я такая
В сознанье твоём?
Ветка чужая
На древе родном,

Яблоко рая,
Но с адским червём –
Вот я какая
В сознанье твоём.
Ведущий 2:
«Без венца, без кольца, без лица»… Липкин – «гений права и порядка» не мог покинуть первую семью и женщинам пришлось принять это, и всем предстояла долгая дорога долга, вины и любви. Поэты обвен-чаются в 1990 году, через 23 года после встречи.
Семён Липкин:
Поздней ночью проснусь – ужаснусь:
Тьму в окне быстрый ветер косматит,
Всё, чего я душой ни коснусь,
Однотонно меня виноватит.

То ли речи дождя мне слышны
В шуме жёлтых осенних лохмотьев?
Два окна, как две жгучих вины,
Зажигаются в доме напротив.

Выше – юности глупой вина,
Ниже – та, что пришла с лихолетьем,
И горят в черноте два окна
На шестом этаже и на третьем.
Песня «На нежной груди херувима», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
На нежной груди херувима
Стального столетья броня...
А я лишь одним одержима:
Ты больше не любишь меня!

Под небо Иерусалима
Моя устремилась родня...
А я лишь одним одержима:
Ты больше не любишь меня!
К земле подступает незримо
Начало последнего дня...
А я лишь одним одержима:
Ты больше не любишь меня!
Инна Лиснянская:
Я днём обижаюсь
Всё горше и злей,
А ночью склоняюсь
Над книгой твоей, –

Там не двоеженец
Вершит произвол,
А Божий младенец
Вздымает глагол

Над гетто, где воздух
Лежит на земле
И жёлтые звезды
Мерцают в золе,

Над снежной юдолью,
Где лагерный скит
Кровавою солью
Обильно полит...

И ночи теченье,
Рыданьем дробя,
У Слова прощенья
Прошу за тебя.
Ведущий 1:
Липкин, мне кажется, знал и помнил всю русскую и мировую литературу ещё до утробного состояния и даже до того, как она возникла. С библейских времён. А почему бы и нет, если существует атавистическая память?
Семён Липкин:
Кстати (или некстати) похвастаюсь. Когда Мухтар Ауэзов спросил меня, как это мне, городскому жителю удалось передать поэзию перекочёвок, запахов дымных юрт, овечьих отар, луговых трав, я ответил: «Я вспоминал».

Разве не при мне кричал Исайя,
Что повергнут в гноище завет?
Не при мне ль, ахейцев потрясая,
Сказывал стихи слепой аэд?

Мы, от люльки двигаясь к могиле,
Думаем, что движется оно,
Но живущие и те, кто жили, –
Все мы рядом. То, что есть Давно,

Что Сейчас и Завтра именуем, –
Не определяет ничего.
Смерть есть то, чего мы не минуем.
Время – то, что в памяти мертво.

И тому не раз я удивлялся,
Как Ничто мы делим на года;
Ангел в Апокалипсисе клялся,
Что исчезнет время навсегда.
Ведущий 2:
Липкин сам был живой историей: он был знаком с Багрицким и Бабелем, Цветаевой и Мандельштамом. Ахматова подарила ему свою книжку с надписью: «С. Липкину, чьи стихи я всегда слышу, а один раз над ними плакала». Его друзьями были Василий Гроссман, Мария Петровых, Арсений Тарковский...
Инна Лиснянская:
Обнажённые мысли живут без прикрас.
Поговорка врёт человеку,
Дескать, дважды нельзя... Но в тысячный раз
Я вхожу в ту же самую реку.

Те же серые камни вижу на дне,
Красен тот же карась плавниками,
То же самое солнце в синем пятне
Моет жёлтые пятна веками.
В ту же реку раките рыдать не лень,
Те же воды рябят напевно,
В ту же самую реку вхожу что ни день, –
В ту же самую жизнь ежедневно.
Музыка.
Инна Лиснянская:
Я еду по швейцарскому шоссе, по левой стороне которого жёлто-жухлая листва смешалась с более сильным жёлтым явлением — лунным и звёздным... И я думаю: не так ли моя более слабая жизнь смешалась с более сильной – с липкинской? Так смешалась, что я бросила мужа, с которым заскучала, едва успев за него выйти, но много лет не отваживалась. Пока не полюбила Липкина. Любовь – любовью, но ведь есть и в этом безбрежном чувстве отправная точка-косточка. Я потянулась к сильному просветительскому свету Липкина, а он пошёл навстречу моему – еле теплящемуся.
Песня «Мы встретились...», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:
Мы встретились – так было суждено,
Мы разошлись – так стало неизбежно,
И наших слёз тяжёлое вино
Глотало небо жадно и неспешно.

У неба, согласись, куда острей
Потребность в соли, нежели в глюкозе.
Когда б не слёзы, не было б морей,
Наверное, когда б, когда б не слёзы...

Так думаю, так легче думать мне,
Что все мы плачем лишь во имя моря
Беспечного, с заначкою на дне
Жемчужин счастья и кораллов горя.

Недаром цвет коралла красноват,
Как та ладонь... Всё в жизни справедливо.
А жизнь – но кто же в этом виноват? –
Подобие прилива и отлива.
Как дышит море, из волны в волну
Медовую луну переливая.
И коль всплакну – от нежности всплакну,
Что ты живой и я ещё живая.
Ведущий 1:
В 1986 году Липкин попал в больницу с онкологией. Целых 9 месяцев он нуждался в неусыпном уходе после трёх операций и между ними.
Помогали все. Но сначала нужно было уговорить хирурга прооперировать 75-летнего Липкина, перенёсшего два инфаркта. Приезжал Окуджава к преклоняющемуся перед ним профессору с дарственной пластинкой. Приходила со своей книгой и пластинкой Ахмадулина. Анатолий Рыбаков подарил врачу «Тяжёлый песок». Л. Чуковская передала два тома «Записок об Анне Ахматовой». Книги тогда, вы помните, на прилавках не лежали.
Ведущий 2:
То ли растерялся хирург от такого наплыва, то ли осмелел и перестал бояться смерти на столе, прооперировал и спас Липкина. Главным уговорщиком врача была И. Лиснянская, на него подействовали её заверения, что она как жена знает физические возможности мужа, он выдержит.
А когда выдержал, она не отходила от него, поселившись в его палате.
(Липкина вывозит на коляске медсестра, рядом Лиснянская, Липкин поднимается с её помощью).
Семён Липкин:
Потомства двигая зачатки,
Лягушек прыгают двойчатки,
Снег мочит редкую траву,
Поют крылатые актёры,
А к ним взлетают метеоры –
Так бабочек я назову.

Милы мне бабочки и птицы!
Я тот, кто вышел из больницы,
Кто слышит, как весна идёт!
Но помнит знаки жизни хрупкой –
Связь неестественную с трубкой,
Свой продырявленный живот.

Я вам обоим благодарен:
Тебе, что ярко мне подарен,
Мой день, поющий всё звончей,
Тебе, кто света не видала,
Кто, триста дней со мной страдала
И триста мучилась ночей.
Инна Лиснянская:
Там, за спиною, больничный порог,
Здесь я всем сердцем пирую:
Первую жизнь подарил тебе Бог,
Я подарила вторую.

Я оказалась сильнее всех нянь,
И в предпасхальную сырость
Я отпихнула костлявую длань
И не дала тебя выкрасть.

Радуйся жизни! Дыши и пиши,
Мальчик мой седоголовый,
В этой воистину райской глуши
С видом на берег сосновый.
Семён Липкин:
Заснуть и не проснуться,
Пока не прикоснутся
Ко мне твои ладони
И не постигну я,
Что в мир потусторонний
Мы вырвались из плена
Земного бытия.

Развеем, новосёлы,
Наш долгий сон тяжёлый
О том, что был я грешен,
И перестану я,
Твоей душой утешен,
Разгадывать надменно
Загадку бытия.
Песня «Вновь изумруд дерев...», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:
Вновь изумруд дерев
И неба аквамарин.
Снова на обогрев
Сердца продрогшего –
Ты у меня один.

Даже среди руин
И нам посулит весна
Много хорошего.
Ты у меня один,
Я у тебя одна.

Только бы не заесть
Будущего глоток
Крошевом прошлого.
Мы друг у друга есть,
А Благовест одинок.
Семён Липкин:
Как мил мне Божий мир! В набухших облаках
Прогалины лазури тонкой,
И пятна бузины – как кровь на локотках
В кустах бегущего внучонка,

И дождь, когда влажны крапива у оград
И пижмы жёлтое суконце,
И кажется, что лес – не лес, а вертоград,
И, как вино, вкушаешь солнце,

И та лощина, где меж вязов-богачей
Осины жмутся, как неровни,
И, может, камушки, – осколки кирпичей
Старинной сгубленной часовни.

Как много сгублено! Я видел сей содом:
Здесь, в страхе ночи деревенской,
Лев Каменев дрожал, с ума сходил Артём
И жёг Париж Бруно Ясенский.

Здесь Бабель мне свою «Марию» подарил,
Зимой предсмертной наслаждаясь:
– От уз грамматики, – серьёзно говорил,–
В Одессе я освобождаюсь,

К киоску подхожу: «Прошу стакан вода...»
Где эти речи озорные?
Где той зимы снега? Где той зимы среда?
Где Бабель и его Мария?

Где волк, который мог всплакнуть, задрав овцу,
И к вдохновенью приобщиться,
Над пропастью хитря, шатаясь, шёл к концу,
Чтоб кончить как самоубийца?

Иные господа теперь гуляют здесь.
При встрече с нами отвернуться
Что принуждает их? Вражда? Бессилье? Спесь?
Боязнь к крамоле прикоснуться?

Рядятся призраки: вот барин – сановит
Хотя филёром был когда-то;
Вот сельский лавочник, а вот полезный жид
С походкой члена юденрата.

Жестоки ли они? Хитры? Коварны? Вздор,
Не снисходи сердиться, Инна!
Жесток бывает зверь, и человек хитёр,
И в хищности трава повинна.

Но где ты видела, чтоб хищным был предмет?
Чтобы хитрило неживое?
Их нет: для жизни нет, но и для смерти нет,
То морок, марево дурное.


Вон тот, с бородкою, растаял, как фантом.
Спустился вечер синеватый.
Давай-ка к Лидии Корнеевне зайдём.
К ней можно: час пошёл девятый.
Ведущий 1:
Обшарпаны стены,
Топтун у ворот:
Ведущий 2:
«Опасная стерва
В том доме живёт.
О русском народе
Бесстыдно скорбит,
Транзистор заводит
Да суп кипятит.
Перлового супу
Хватает на пир,
Читает сквозь лупу,
А слышит весь мир,
И в колокол Герцена
Яростно бьет!»
Ведущий 1:
Топтун своё зеркальце
Вдруг достаёт,
Чтоб вновь убедиться,
Что он человек
И с ним не случится
Такого вовек.
Ведущий 2:
Топтуны у ворот стали приметой жизни поэтов с конца 70-ых годов. В 1979 году Липкин и Лиснянская стали участниками альманаха «Метрополь», изданного за рубежом. Самые молодые его авторы В. Ерофеев и Е. Попов были исключены из Союза писателей. И. Лиснянская и С. Липкин в знак протеста и солидарности сами подали заявление о выходе из Союза.
Любовь продиктовала этот шаг, потребность быть на высоте друг перед другом. «Чтоб разморозить жизнь, встретились мы с тобой», – сказала Инна Лиснянская. Любовь помогла с достоинством пережить последовавшие гонения: допросы, слежку, угрозы, нищету.
Семён Липкин:
Как видно, государь геены
Гонца прислал на «Жигулях»,
Чтоб он раскрыл мой сокровенный,
Чтоб растолкал мой спящий страх.

Я за угол, в калитку. Прячусь
В ночном снегу. За мной в догон,
Утратив на минутку зрячесть,
Кидается автофургон.

Чего гонец бесовский хочет?
Поработить? Побить? Иль сбить?
То я шепчу иль ночь бормочет:
«Здесь, на земле, мне долго ль жить?»
Песня «Я вчера сказала другу», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
Два глаза превратились в тучи,
И льётся дождь, и нет нужды
В словах, что жить в беде мне лучше,
Чем в ожидании беды.

Я существую, чтобы сети
Мне расставляли, гнали, били
Те, кто о яблоке забыли
На этом исчервлённом свете.

Я вчера сказала другу:
Не протягивай мне руку,
Коль попала я в беду,
Знать – не пропаду.

Строгой матери сказала:
Коли я в беду попала,
Значит, и беда мне впрок,
Будет мне урок.
Инна Лиснянская:
Мы привыкли к тому,
Что живём в ожиданье напасти
И к лефортовскому подготавливаемся фольклору.
Трудно верить уму,
Да и сердцу, в спокойное счастье –
В эти несколько дней, погружённых в июльскую флору.
Видно, высшая власть,
О которой забыла земная,
Подарила нам луг и берёз неизбывные свечи,
И желанье припасть
К колокольчикам, благословляя
Просторечье реки и крутое, как купол, заречье.
Мир устойчив и прост
Под блаженным дыханием липок,
Под жасминовым облачным выдохом праведной лени,
И трава – лисий хвост,
Умоляя не делать ошибок,
Лиловатою дымкой твои обнимает колени.
Ведущий 1:
Лиснянская, объясняя происхождение их любви с Липкиным, предложила модель «учитель – ученица», но было нечто ещё и не менее важное, что цементировало их союз: вера в гармонию мира, сотворённого Богом, несмотря на все жизненные трагедии.
Семён Липкин:
Тропою концентрационной,
Где ночь бессонна, как тюрьма,
Трубой канализационной,
Среди помоев и дерьма,

По всем немецким и советским,
И польским, и иным путям,
По всем печам, по всем мертвецким,
По всем страстям, по всем смертям, –

Я шёл. И грозен и духовен,
Впервые Бог открылся мне,
Пылая пламенем газовен
В неопалимой купине.
Инна Лиснянская:
И ещё любви своей осознать не успев,
И ещё кольцa обручального не надев,
Повторяла тебе стихи твои нараспев,

Я с печальной надеждой внимала твоим словам,
Что ещё доживём, что ещё доведётся нам
Лицезреть, как взойдёт на Руси многолюдный храм

Из глубин сознания, из Валаамских купин,
Из церквей обезглавленных, из тюремных годин,
Где законов – тьма, а человек один.

Нет, не в полной мере твои прорицанья сбылись,
Ибо скорость паденья стремительней скорости ввысь,
Да и дело всякое медленнее, чем мысль.

Всё же добрые помыслы – это тоже дела,
И об этом как раз извещают колокола,
До которых ты дожил и я с тобой дожила.

Наши дни с тобою – то пиршества, то посты.
Я молюсь на тебя, а Богу молишься ты,
Потому-то меж нами тремя нет пустоты.(…)

Ничего из любви и в старости не ушло:
Ты, как прежде, нежности шепчешь мне на ушко, –
И как Парка вдевает нитку судьбы в ушко.

Так в кольцо обручальное я продеваю строку
И восторг прикрепляю к рифменному узелку:
Не встречала прекрасней тебя никого на своём веку!
Семён Липкин:
Мой путь, извилист и тяжёл,
То сонно двигаясь, то грозно.
Я счастлив, что тебя нашёл,
Мне горько, что нашёл я поздно.
Случается, что снится мне
Двор детских лет, грехопаденье,
Иль окруженье на войне,
Иль матери нравоученье,
А ты явилась – так во сне
Является стихотворенье.
Песня «Задремали огни…», слова И. Лиснянской, музыка С. Альтмарк:
Задремали огни
И дорога рябая...
Мы сегодня одни,
Баю, баюшки, баю.

Так и жили вдвоём,
Но с мечтой разноцельной, –
Ты хотел быть псалмом,
Ну а я – колыбельной.

Ты умел пробуждать,
Я баюкать умела,
Чтоб своё оправдать
Материнское дело.

Всяк внимавший тебе –
Слов твоих совладелец,
А в моей-то судьбе
Всяк живущий – младенец.

И, сквозь рябь ноября
Глядя в непогодь злую,
Мой мудрец, и тебя
Колыбельной балую.
Инна Лиснянская:
Вы всё-таки спросите: «Как уживались два поэта под одной крышей?» Так и уживались. Я не феминистка, – я считаю, что женщина должна уступать. Когда между нами возникали разногласия, Семён Израилевич говорил: «Два мира, два Шапиро». А я про себя добавляла: «Сколько миров, столько и Шапиров».
С годами любовь становится жалостью,
Сочувствием к птице и к зверю милостью,
Жалею жука под прижимистой жимолостью
И кошку, чьи очи мерцают усталостью,
Как цвелью покрытые воды нильские.
Но более всех я жалею ангела,
С которым смеялась я меньше, чем плакала,
Ведь муки приносят нам самые близкие.
Пусть только живёт! Не желаю лучшего.
Пусть только увидит, что жизнь переменится.
Еще я жалею небесного лучника,
Незримого за тетивою месяца.
Ведущий 1:
Лиснянская и Липкин создали своей жизнью и в поэзии величайший миф о любви 20 века, любви не молодых, а пожилых людей. Ничего в их любви и в старости не ушло. 90-летний Семён Липкин, прочитав стихи своей жены, поэта Инны Лиснянской, сказал с юношеским восторгом и творческой ревностью:
Семён Липкин:
Раньше говорили: «Инна Лиснянская – жена Липкина», теперь скажут: «Семён Липкин – муж Лиснянской».
Инна Лиснянская:
В уходящую спину смущённо смотрю из окна...
Твоя ревность и трогательна и смешна,–
Неужели не видишь, что я и стара и страшна,
И помимо тебя никому на земле не нужна?

Ну какая тут трогательность и какой тут смех?
Ты от нашего крова, одетого в мшистый мех,
И от быта, сплошь состоящего из прорех,
Так и рвёшься, ревнуя, отвадить буквально всех.

А приходят к нам исключительно из доброты –
С крыши мох соскрести, кое-где подвинтить винты,
Да ещё приносят мне молодые цветы
В благодарность, что жив и мной обихожен ты.

А ещё и тайная корысть есть у гостей,
А, вернее, мечта – до старых дожить костей,
И любимыми быть, и на склоне преклонных дней
Слушать гимны себе, что свежее любых новостей.

И ревнуют меня к тебе как любви пример,
Так что ты свою ревность бездумную поумерь,
Чтобы в мире, где столько зла и безумных потерь,
Всяк входящему я открывала с улыбкой дверь.
Ведущий 2:
Лиснянская говорит нам о счастливой старости: о любви, потерявшей счёт годам, как бы проросшей в вечность.
Семён Липкин:
На садовой скамейке средь буйного сорняка
Дотемна в подкидного режемся дурака.
Старосветских помещиков в возрасте перегнав,
Что ещё могут делать два старые старика
В одичалые дни посреди некультурных трав?

Наши дни одичали от всяких бессильных забот –
Чем и как подпереть крыльцо и створки ворот,
Как дойти до аптеки, на что лекарства купить?
Всё же будь старосветскими – мы бы варили компот
Иль взялись подоконник геранью красной кропить.

За день мы устаём от чтенья газет и книг,
Но особенно от газет, где столько чёрных интриг.
Инна Лиснянская:
Вот и режемся в карты. Но вот, дорогой, беда –
Ты в игре, как и в жизни, проигрывать не привык,
И ловчу, чтобы в дурочках мне пребывать всегда.

Ты, проигрывая, глядишь, как раненый тигр.
И война для мужчин, знать, одна из азартных игр, –
На аренах времён... Слава Богу, ты вышел живым,
Хоть попал в сталинградский, в кровокипящий тигль...
Но ты к глупостям не прислушивайся моим.

Дама бубен – с цветком, с сердечком – дама червей,
Я трефовая и – твой лучший в судьбе трофей,
Хоть досталась легко, ты и в этом – козырный туз.
Вечерком мы играем, но утро-то – мудреней, –
По утрам мы сдаёмся на милость печальных муз.
Ведущий 1:
А музы нашёптывали, диктовали стихи о конце этой счастливо-несчастливой жизни, о жалкой и прекрасной к ней любви, о тайне и приятии Ухода.
Семён Липкин:
Доболеть, одолеть странный страх,
Догореть, докурить сигарету,
Истребить себя, – так второпях
В автомат опускают монету.
Но когда и внутри и вокруг
Обостряется жизни напрасность,
У неё появляется вдруг
Полудетская мрачная страстность.
Инна Лиснянская:
А потом начинается свет
Где-то исповедь, где-то подспудно,
Мысль прочнеет, как плоть, как предмет,
И волнуется чисто и чудно.
Семён Липкин:
Видно, мой ангел-хранитель – одна из ворон,
Только закаркает – в комнате я запираюсь,
Так бережливо к столу своему прикасаюсь,
Словно сгодится и он для моих похорон.
Слишком уж дорого вечный обходится сон.
Вот и боюсь, что родне я в копеечку встану, –
Смерть стала роскошью, вот и себя берегу:
Не выхожу я на улицу в дождь и в пургу,
И с подозрением я отношусь и к туману.
И молоко от простуды пью в день по стакану.
Днём ем овсянку, а к ночи кастрюлю скоблю.
Вряд ли нужна я родне, и тетради, и другу...
Ангел-ворона, прости меня, горе-хитрюгу, –
Нет, не себя, эту нищую жизнь я люблю.
Песня «Какая зима падучая...», слова И. Лиснянской, музыка Г. Бови:
Какая зима падучая!
Снег падает без конца.
А смерть моя неминучая
Не открывает лица.

Пришла б и сказала попросту:
Пойдём – за тобой пришла,
Не надо страшиться попусту –
Я, видишь, лицом бела!

И вовсе я не печальная –
Я жизни самой родня,
Ты бабкою повивальною
Ещё назовёшь меня.

Я дам тебе ложе узкое
И ёлочку в сторожа,
Зато над землёю русскою
Твоя запоёт душа,

Стихи твои, дети кровные,
Найдут, наконец, приют
В стране, где снега безмолвные
Слышнее людей живут.
Семён Липкин:
Когда, отбредя, сей вертеп я оставлю глобальный,
Я знаю, что ты не войдёшь на костёр погребальный,

Как все, ты найдёшь утешение поздно иль рано:
Душевная рана ещё не смертельная рана.

Но всё же в тебе я останусь: осенним ли спором,
Движеньем, привычкой, а то и словцом остропёрым,


И вспомнишь ты боль моего обожжённого взгляда,
И большего мне, если правду сказать, и не надо.
Ведущий 1:
31 марта 2003 года в Переделкине умер Семён Израилевич Липкин.
Ведущий 2:
Сияло солнце марта, сияла земля, и ему казалось, что глаза земли смотрят на него с тихой грустью, с какой смотрела мама, и земля не меняется, она такая же, как при скифах, такая же милая, как в детские годы, такая же мягкая и терпеливая. Страдание не устало, страдание шествует вперёд.
Инна Лиснянская:
До свидания, Сёмочка, до свидания!
Ты почил, но не рухнуло мироздание,
Только я и рухнула до основания –

Та изба, что любила тебя и лелеяла,–
В жаркий день над тобою я воду сеяла,
А в холодный – теплом в твою душу веяла. (…)
***
Мы никогда уже не попируем,
Друг с другом никогда не поворкуем
И о чужих делах не посудачим.
Уже соображением различным
О самом сокровенном и обычном
Друг друга никогда не озадачим. (…)
***
До свидания, мы ещё встретимся, Сёмочка!
Между нами натянуто время тесёмочкой –
Я по ней с новостями пройду, как с котомочкой.

В рай из ада к тебе проберусь я лазейкою,
Твою руку поглажу ладошкою клейкою
От смолы, – и рука твоя станет жалейкою.
Ведущий 1:
Дочь забудет, изменит жена, друг предаст, –
Всё проходит, проходит…

Но ошибся безжалостный Экклезиаст,
Ничего не проходит.
Ведущий 2:
Но останется в сердце твоём и моём
То, что здесь происходит,
Ибо призрачна смерть и мы вечно живём.
Ничего не проходит.
Ведущий 1:
Потому что осмысленно липа цветёт,
Звонко думает птица,
Это было и будет всегда, и уйдёт,
Чтобы к нам возвратиться.
(Семён Липкин)
Инна Лиснянская и Семён Липкин:
Брачная ночь листвы и дождя,
Шорох и шелест.
Сад, вожделением изойдя,
Шёлков и перист.

И неожиданно, как божество,
Лунное млеко.
Кроме любви, и нет ничего
У человека.