Гениальная история

 - А я вам скажу, - говорил Пал Палыч, подвинув свою кружку с недопитым пивом поближе к черноглазой девушке, сидевшей напротив него, - что и без вашего интернета раньше гениальных детей родители сами по своей методе растили, не прибегая к помощи сложных технических средств. И у иных неплохо домашним, бумажным способом эдакое выходило. Да-да, можете поверить, нет резона мне вас обманывать… И тут надо с самого зачатия вундеркинда отсчёт вести…  Я вам расскажу одну историю…

Пал Палыч, не торопясь, набил табачком трубку, прикурил и выпустил к высокому потолку пивной облако пушистого дыма. Зал был пуст. Снаружи за высокими окнами в сумрачный провал Нового Арбата медленно опускался январский снег.

- Началось всё с любви, самым обыкновенным образом… Слушайте!
Лет пятьдесят назад юноши и девушки встречались не по квартирам и кафе, а на улицах города, выбирая для свиданий какое-то заметное место: перекрёсток на углу сберкассы и парикмахерской, памятник Ленину, ворота стадиона или главную аллею в парке. Скрываться было не принято. Все прогуливались парами друг перед другом, одеваясь к вечеру в лучшее, с транзисторами, с кассетными магнитофонами под мышкой, не спеша, обсуждая свои простые молодёжные дела: кто с кем теперь дружит и почему, а кто перестал дружить и по какой причине. Там в какие-то три-четыре года девушки хорошели на глазах у парней, а парни, находящиеся всегда в меньшинстве, делились с друзьями опытом невинной близости с той или иной девушкой, обладающей всё увеличивающимися достоинствами. Нередко ссорились до крови. А виновницы потасовок опускали ресницы в знак немого одобрения столь откровенного соперничества и чаще отдавали предпочтение победителю, обычно более наглому и сильному, а потому и более заметному, известному среди других девушек, и их выбор был вполне оправдан: первый на районе имеет право выбрать лучшую среди них. А кому из девчонок не хотелось быть лучшей?..

Пал Палыч задал этот вопрос собеседнице, даже мама которой по годам никак не могла ещё помнить то время, но девушка ответила ему согласным кивком, который убедил его в своей уверенности, что время на женский выбор влияет незначительно, какого бы возраста данная особь ни достигла.

- Но не всё было так просто, - продолжал Палыч, подбодренный слушательницей. – О сексе, как вершине дружеских отношений, говорить по большому счёту было не принято. А уж когда шёл разговор о долгой любовной привязанности или, не дай бог, серьёзной страсти, затрагивать такие темы в беседах с друзьями было вовсе запрещено. Девичья честь считалась неприкосновенной по мнению обоих полов, и покушение на неё было как минимум преступлением, смываемым только кровью или свадьбой, в конечном, счастливом для всех итоге… Надеюсь, вы меня понимаете? Или хотя бы читали или слышали о тех временах? Н-нет?.. Ну, ладно, хотя к самой теме повествования это относится весьма непосредственно…

Итак, для наших влюблённых, дошедших до нарушения всяких табу и стремящихся к непрерывному соитию при каждой встрече, места для секса в городе не нашлось. В придачу в самый разгар нахлынувшей на обоих безумной страсти случилась лютая зима и кроме батареи в подъезде для них выбора не осталось. Таким образом именно горячая батарея, предмет, а не ангел, оказалась и наперсницей, и немой свидетельницей порочного зачатия будущего гения…

- Тут я позволю себе сделать небольшое отступление, - опустив смущённый взгляд в початую пивную кружку и отпив из неё большой глоток, прибавил Палыч. – Будущих создателей ребёнка это зимнее обстоятельство в тот момент мало занимало. Девушка, выйдя ночью из своей квартиры в одном халатике на какую-то минутку, оставила за дверью спящих и ничего не ведающих о её свидании родителей непреднамеренно. Она не ведала, что именно с ней может случиться в этот знаменательный для неё день, день её двадцатидвухлетия. Целью её было, несомненно, другое. Она была заранее предупреждена о визите возлюбленного в столь позднее время, потому что этот час был часом прибытия поезда из столицы, оттуда её избранник должен был привезти драгоценный подарок, которого она с нетерпением ждала. Поэтому, увидев у него в руках пластиковый пакет с изображением Аллы Пугачёвой, девушка, едва переступив порог из квартиры, бросилась в его холодные объятия и… тут же отдалась ему в затмении нахлынувших чувств. Он едва успел сплюнуть прилипший к губе бычок от «беломорины» на пол, но слов произнести уже не мог – влюблённые слились в долгом поцелуе, закончившимся, сами понимаете, чем. И… О чём вы спросили? Ах, о подарке!.. Так вот пакет и был тем самым подарком, можете себе представить?.. Вот какое было время…

- Нет, я не мастер рассказывать всех подробностей соития. Да и вряд ли кто-то на такое вообще способен, это нужно показывать в кино каким-нибудь Бертолуччи или Пазолини, о существовании которых в городке ещё и знать не знали, а сейчас незаслуженно позабыли… - Палыч сделал очередной глоток из кружки, чтобы только проглотить слюну, и вновь подвинул сосуд ближе к собеседнице, не заглядывая ей в глаза. – Все эти спонтанные движения, распахивания зимней одежды, поиски обнажённого тела, приглушённые звуки, вкус кожи на шее и путанные мысли в эти мгновения, - всё-всё это сумасшествие, направленное на обладание желанного и стыдного… Господи!.. Ах, не верьте никому! Все рассказчики и себя-то в такие моменты не помнят, не то, что сам предмет своего домогательства… В общем, случилось… Это главное… Но было в этом что-то настолько возвышенное, я бы даже сказал – божественное! – что запомнилось, как одно большое откровение в жизни, единственное и неповторимое. Порочное зачатие! Порочное! Именно так!..

- А дальше было много прозы и мало поэзии… - Пал Палыч прокашлялся и мечтательно улыбнулся. - Вы понимаете стихи?.. Нет, я не спрашиваю, любите ли вы их, я о другом… Я о ритмической речи с благозвучными рифмами, отчасти выспренной и искусственной в современном смысле, чьей целью является передача состояния души словами, поставленными в определённом порядке. Важно понять не как, а почему такая речь звучит, отчего она и поётся, и пляшется. Что стихи и есть то божественное, доступное человеку слово, которое невозможно передать по-иному. А соитие как вершина любви подобно поэзии, в ритме которой зарождается новый плод. Слияние губ подобно удачно найденной рифме. А излияние семени – божественному призыву «плодитесь и размножайтесь!»

Однако, кончим на этом. На этой батарее в подъезде. Перейдём сразу к вскармливанию и воспитанию отпрыска. Влюбленные стали мужем и женой и произвели на свет первенца через шесть месяцев после свадьбы.

Наш герой отличался крепостью тела и натуры: ел и пил сидя, какал стоя, а писал лежа. На двенадцатый месяц поднял свои двенадцать килограммов на ноги и сделал первые шаги. К двум годам овладел речью, к трём – азам грамотности и счёта, к четырём – мировоззрением. А в пять пошёл в музыкальную школу по классу скрипки и взял в руки энциклопедический и русско-английский словари, что, помимо их прямого обучающего назначения, способствовало и физическому развитию дитя – тяжесть книг другого и не предполагала, не каждый детсадовец мог ухватится даже за край этих фолиантов, а о том, чтобы пятилетний ребёнок мог прочитать столь мелкий и непонятный набор букв из этих книг, нечего было и мечтать…

- Я не тороплюсь в своём повествовании? – спросил Пал Палыч у собеседницы. – Нет? Ну и прекрасно… Главное, чтобы вы не потеряли интерес к рассказу…

Вот вы, например, помните, как воспринимали мир в далёком детстве, лет двадцать тому назад?.. Нет, я не о смене памперсов или ползунков на трусы и колготы и первом ударе по мокрой заднице, я не о слезах, а об окружающем вас бездушном пространстве? Наверняка ведь думали, что небо твёрдое и не падает на голову потому, что подпирается деревьями и домами, а море заканчивается точно на горизонте и до края можно доплыть теплоходом и тут же упасть в пропасть? Или что лифт в подъезде поднимается от приложенного вами усилия при нажатии на кнопку? А бродячая собака кусается потому, что у неё есть зубы?.. Или вы не задумывались об этом?.. Если нет, то я вам сочувствую, вы многое потеряли…

Для нашего героя окружающий мир был той самой одеждой, что вы на себе носите. Тем, что снаружи. А то, что было внутри него, сам живой человек, это и был тот ключик, которым мир открывался. Но этого понятия надо было ещё добиться, организовать его в детской голове так, что каждое из открытий окружающего мира приносило бы ему большее удовольствие, чем конфета, мороженое или другая искусственная радость, продающаяся в магазине за деньги.

Для этого, а совсем не для того, чтобы сберечь от детских неожиданностей дорогой ковёр, поверх ворсистой поверхности была расстелена для игр клеёнчатая карта мира, метра полтора на два, на которой со временем ребёнок и научился различать буквы, складывать их в названия городов, гор и океанов, а для пущей правды покатать по плоскости надувной глобус, где те же обозначения оказывались с разных сторон круглой земли. Для этого же над детской кроваткой налеплена была на потолок карта звёздного неба с чередой созвездий, а крашеные в белое стены стали полотнами для рисования мелом, карандашом и всем, что попадётся под руку, чтобы воспроизводить свои догадки об окружающем на вертикальной плоскости.
Конечно, ребёнок поначалу задавал много вопросов, на которые приходилось отвечать сразу, не используя ещё будущий интернет, но родители его были настолько молоды и веселы, что, выдумывая на ходу ответы, не предполагали, чем это может кончиться. Ребёнок, как оказалось, ничего не забывал и, перепроверяя сказанное по словарям через несколько лет, в случае несовпадения ответа первоисточнику непременно указывал старшим на их ошибки. Но указывал это с радостью, а не упрёком. Ему это доставляло даже большее удовольствие – чувство превосходства над старшими его окрыляло и заставляло совершенствовать свои знания с удвоенным старанием.

В школу же его отдавали с некоторым трепетом душевным. Никто не понимал, зачем это кому-то надо и чем этот опыт, вообще, закончится. И дитя порочной любви покорно пошло на плаху…

- А почему вы не спрашиваете во сколько его лет это случилось? Вам не интересно?.. – Пал Палыч поморщился от попавшего в глаза дыма и потёр кулаком глаза. – В семь. Пошёл, как и все его ровесники. И это было первой трагедией в его жизни… Он очень уставал от школы. Отказывался есть и спал после уроков часа по три-четыре, а через месяц признался, что и в школе занимается только борьбой со сном и попросил разрешить ему брать с собой в школу книгу потолще, чтобы время зря не пропадало. Ему позволили делать это. Так ко второму классу он дочитал помимо фонда школьной и детской библиотеки часть книг из библиотек, пылящихся в квартирах соседей, и, наконец, попросил родителей записаться в библиотеку для взрослых, куда его по малолетству не пускали. С тех пор и родители начали участвовать в этом подлоге, беря раз в неделю по очереди те книги, чьи названия сын писал им на листочке. И, наконец, осилив в третьем классе «Войну и мир», ребёнок взялся писать сам.

В меру широты своего детского кругозора он решил выпускать домашнюю газету, будучи и автором, и издателем, и типографией в одном лице. В 1989 году, в Западной Сибири, после Первого съезда народных депутатов, выглядело это не очень смешно: пресса считала себя важной воспитательной силой, была на слуху и в школе, и дома, и не заметить этого было невозможно даже ребёнку.

 На большом ватманском листе сияло синее, начертанное разведённой до полупрозрачности тушью, название: «Газетта а-ля жанр воль-жанр или голос отверженных». Лист был разбит карандашом на прямоугольники, которые заполнялись текстом разной величины. Каждая импровизированная колонка сопровождалась своим подзаголовком, который соответствовал выбранной рубрике. Их было множество.
   
«Жизнь на виду». Это новости, видные с балкона квартиры во двор и то, собственно, что можно увидеть с балконов соседей.

«Взгляд сбоку». Это новости трезвыми глазами матери гения, видящей жизнь изнутри событий, а потому взглядом непререкаемо верным.

«Кабысдох». Это новости глазами отца, вечно всё анализирующего пессимиста с анархическими замашками, который из всего делает неправильные выводы и ищет не парадный, а запасной выход из любых ситуаций, но чаще всего ошибается дверью.

«Новости забугра». Невиданная, чистейшей воды раскрашенная чушь о противоречивом и жестоком мире зажравшихся капиталистов, угнетённых рабочих и бесправных недоедающих негров, сюжеты и темы для которых собирались из газеты «The Moscow News» и переводной литературы пера Харриет Бичер-Стоу, Фолкнера и Джона Апдайка.
 
«Оператив». Вёлся от лица корреспондентов Вида Крови или Отто Кровенного, которые заново расковыривали детективы Конан Дойля, Агаты Кристи и Жоржа Сименона и находили ошибки в их дедуктивных расследованиях, доказывая, что настоящий преступник был на самом деле тем второстепенным героем, который в книге и упомянут был только раз, а то и вообще не был назван. «Вилы» (обвинительное заключение) выдавалось «птицей-тройкой» в лице двух собкоров и редактора на основе двух новых букв греческого алфавита – «бзди» (28 по счёту) и «небзди» (29), которые были номерами статей выдуманного уголовного кодекса.

«Зубами младенца». История взросления брата, этапы жизни которого были закодированы особыми словами: «заголовник» (подушка), «вонитаз» (горшок), «выделения из главного» (кал и крики), «сложности сложения» (пелёнки и подгузники) и куча другого. Биограф подписывался «Без Трусов».

«Зав Трак» (заведующий трактиром). Этот персонаж делал гастрономический обзор в «подскатерстве», ссылаясь на «Книгу о незнакомой пище». Строго следил за «недомаслием и пересолом», за «безблюдностью и недочашием» и прочей «хренью» (остротой и горечью) в публикуемых рецептах приготовления пищи на газовой плите.

Были и «объявы».
«Налево» (рубрика знакомств для взрослых), происхождение коей так и осталось загадкой для родителей; «Потустраничное» и «Осатанённость» (о чёрной и серой магии для любителей тогдашних телевизионных программ); «Фантомастика» (о жуткой моде и бездарных эстрадных шоу), «Пятое время года ночь» (для лунатиков?) и «Выжига» - случайные афоризмы, попадающиеся под руку в мириаде слов (прототипом сей рубрики послужило название золота и серебра, полученных путём выжигания металлов из нитей парчи).

Но скоро большую часть газеты стали занимать кроссворды, составленные собственными руками. Помимо содержательности, добытой из энциклопедического словаря, они представляли собой образцы симметрии, соразмерности и взвешенности. То есть это и была геометрическая гармония мира, которая (помимо занятий музыкой) дополняла представление юного гения о совершенстве себя и природы и насыщала обыденное существование необычайной красотой. (Тяга к симметрии, например, заставляла его зимой, - вот как сейчас за окном, - при обильном снегопаде мчаться с увеличительным стеклом и блокнотом во двор и зарисовывать снежинки, каждую необычайной формы, не похожую на другую, но исполненную природой столь искусно, что претензий к симметричности у столь недоверчивого исследователя божеских творений не возникало.)

Однако, не было у юного отпрыска и восхищения чудом. Казалось, дотошность его в деталях познания окружающего мира приносит ему ту степень удовольствия, которая зависит не от глубины, а от количества совершённых им открытий. Мало того, он будто знал заранее, что найдёт нужное ему только потому, что всё уже в этом мире известно, объяснено и названо, надо только добраться до первоисточников и выбрать из них самый верный.

Подтверждённая теперь электронными микроскопами непрерывность атмосферы обитаемой Земли, насыщенной бактериями, молекулами и микрочастицами, которые создают видимость предметов и существ при своём сгущении и прозрачность воздуха за счёт их разряжения, стала доступной сознанию этого ребёнка лет в десять. Загадочность природы света, огибающего препятствия, стоящие на его пути; отражения в зеркалах, поворачивающихся по прихоти его руки; луч от фонарика, направленный за спину на зеркало трюмо и позволяющий удлинять или укорачивать собственную тень; истончённая наждачкой бумага и стеклянная пирамидка в направленном пучке света, - всё, доступное в квартире панельного дома, задолго до учебников физики рождало в его уме представление о дифракции, интерференции и преломлении светового потока и способами управления им. Азы электрических процессов в проводниках, в воздухе и воде; понятия разности потенциалов, электроёмкости, индукции и магнитного поля стали доступны ему из коротких объяснений сонного папаши, невыспавшегося после ночной смены на металлургическом заводе, дежурным ответом которого было: «Спроси у книжки». Книжки с готовностью отвечали непонятными словами, а слова приходилось распознавать через энциклопедию, и новое открытие в мировом устройстве непременно запечатлевалось в той же самой домашней газете, ибо истолкование открытия требовало публичной фиксации в официальном органе печати. Как мама сказала. А слова мамы обсуждению не подвергались.

Это не бумага, а его мать и являлась тем подтверждением, итогом, которое подводило черту к пониманию мира…

- Не многословен ли я? – спросил Пал Палыч у собеседницы, видя, как та отводит взгляд в сторону, пытаясь рассмотреть в дыму что-то более понятное и близкое у него за плечом. – Наберитесь терпения, побудьте на какое-то время только ушами, в которые пытаются слить несущественное для вас. Поверьте, оно вам когда-нибудь пригодится…

Так вот о матери…
Он не отделял себя от неё. То, что мать создала его в себе, вырастила внутри, а в какой-то момент выпустила наружу – о каком-то разрыве между ними не говорило. Связь была не нарушена, только видоизменена. Чувствуя себя частицей матери, он жил рядом не сторонним наблюдателем, а дополнительным, внешним её растущим организмом с глазами, ушами и всеми видами чувств, которые могут и должны приносить ей не только информацию, но и радость ощущения мира. Как ещё одна ветка на дереве своими листьями участвует и в фотосинтезе, и в росте, и в площади охвата места под солнцем. Как ещё один всё утолщающийся корень впитывает влагу с минералами, уходя всё глубже в землю, чтобы добыть пищу для растущего дерева и одновременно удержать ствол своей крепостью от ветра или снега. Так и мать, как воплощение семьи и прочности, была для него и домом, и жизнью в этом доме, насыщенном красотой, добротой и музыкой…

- Ах, я забыл сказать о том, что мама ребёнка учила детей музыке.  Это было её специальностью и несомненным призванием, - уточнил Палыч и грустно улыбнулся. – Возможно, это был немаловажный момент в его воспитании… Знаю, знаю, вы скажете о пользе музыкальных занятий для совершенствования беглости ума, оттачивании мелкой моторики ребёнка, понимании знаков нотной грамоты и укладывании их в голове в соответствии со звуками определённой высоты и длительности, развитии усидчивости и сосредоточенности, дисциплины и опыта публичных выступлений со сцены, даже о культуре одежды, воспитании вкуса и навыков этикета – да, я согласен с вами. Но мне кажется, главное заключалось в том, что мать развила в нём несколько другое. Не сам слух, а способность слушать и запоминать. Ведь ничто так не тренирует память, как музыка! И если к этому приложить координацию движений, чувство ритма и образное мышление, вот вам и готовый материал для выращивания… Но чего или кого?.. И тут мы вновь возвращаемся к прозе, к буквам и времени. К среде, которая и строит, и ломает судьбы. Социальной среде бывает совершенно наплевать, кто ты. А уж если ты настолько отличаешься ото всех, что это среду раздражает, будь начеку, дорогой, она тебе этого не простит…
В нашем случае годам к одиннадцати ребёнок потерялся в выборе, никак не мог отдать предпочтения какому-то одному из своих успешных занятий, а родители, надо полагать, не придавали этому большого значения и предоставляли ему полную свободу действий. Пока не случилось несчастье. Мама умерла, скоропостижно, неожиданно, непредсказуемо. В больнице, в Новогоднюю ночь, перестав дышать. Врачи сказали, что не смогли помочь её слабым легким. А лёгкие и сердце не перенесли осложнения после гриппа…

- Что вы так на меня смотрите? – покосился Палыч на собеседницу. – Да, отец чувствовал себя виноватым в этой смерти. Да, пил долго и много. Да, у него появилась другая женщина и он привёл её в дом, и она со своими детьми заняла там пустующее место… Конечно, могло быть и по-другому… Но, так или иначе, именно эта потеря заметно повлияла на скорость ухода нашего героя из дома отца.

Кстати, он его так и называл. «Его» дом для ребёнка перестал быть «нашим» домом, как только в нём не стало матери.

Им стал другой, бывший чужой дом, обмененный на квартиру, в чужом городе, где жили чужие люди, незнакомые, чудные, которые часто «пороли чушь» и спали под стёганными одеялами, проговаривая своё «га» общим широко открытым горлом.

В местную школу наш герой не проходил и месяца. Отказался ввиду тех обстоятельств, что времени на жизнь и так мало остаётся, а тратить его на посещение школы, где не только ничему не учат, но и бравируют тем, что учить там некого, ссылаясь на тупых учеников цыганского происхождения, которым это образование ни к чему вовсе. Более того, хорошее образование для будущих взрослых цыган считалось в школе не только бессмысленным, но и опасным. С ним, мол, они смогут объегорить не только местных учителей, но и областное начальство, что приведёт к непредсказуемым последствиям. Поэтому в школьном дворе ученики смело торговали не только ворованными из соседних садов яблоками и коноплёй, но и украденными друг у друга шапками из общей школьной раздевалки.

- Начало девяностых в далёкой Средней полосе России, в частном секторе на окраине города лучше и не вспоминать, - вздохнул Палыч. – Да вы и не поверите, и не поймёте, что такое вообще возможно… Забыться тогда можно было только ночью, а утром вновь проснуться и понять, что денег занять уже не у кого. Кончились кредиторы. И те талоны, что даны на сахар и яйца, тоже проданы. И многим, возвращаясь с работы, приходилось смотреть под ноги не от стыда за невыданную зарплату, а в надежде отыскать в замерзшей грязи потерянную кем-то монету. Иным даже приходила мысль о том, что пьяного соседа, валяющегося под забором, надо проводить домой не потому, чтобы он не замерз ночью у твоей калитки, а запустить незаметно руку в его карман и вытащить у него последний рубль - утром он всё равно не сосчитает, сколько вчера пропил. И уснуть с тяжестью не в животе, а в подреберье. И проснуться, понимая, что и сегодня занять не у кого…

Испытываемое унижение своей отчуждённостью этим миром, невостребованностью, а, значит, и невозможностью получить от него самое необходимое, которое дало бы возможность продолжать это существование не только самому, но и детям, да и животным, которые поселились в доме и, в отличие от детей, не стеснялись гавкать и мяукать, когда требовали свой кусок с общего стола – отчаянность эта едва ли была отцовским секретом от старшего сына. Сын, вероятно, понимал, что то, что сломалось, рухнуло в один миг со смертью матери, теперь невозвратно потеряно. И, чтобы началось то спасительно новое, которое могло вытащить семью и дом на поверхность, хотя бы на ту ступеньку, с которой можно было рассмотреть хоть какую-то призрачную надежду в будущем, стараниями отца не обеспечится. Поэтому ему пришлось ускориться уже не в любопытствующем искательстве, а в конкретном движении по лестнице системы советского образования, позволявшую сдавать экстерном экзамены, переходить в школе через класс в следующий, попасть в престижный лицей и к четырнадцати годам по результатам побед в Олимпиадах поступить в МГУ. Уезжая, в беседах с отцом он не забывал говорить о том, что положит все силы для того, чтобы вытащить его с братом «из этой дыры», как мечтала ещё мама, и что у него хватит способностей продать свой талант подороже и не только забыть о нищете, а и прикупить маленький домик в Крыму.

- Это случилось летом 1995 года… Вы ещё не родились, нет... Боже, какой я древний! – саркастически рассмеялся Палыч и шутя отмахнулся от собеседницы ладонью, будто от привидения. – …Отец в ознаменование нового этапа в жизни сына подарил ему трехтомник Борхеса и отвёз вновь испечённого студента в общежитие ФДС на Ломоносовский проспект. Штамп временной московской прописки за отсутствием паспорта малолетке поставили на вкладыш свидетельства о рождении…
Вы не знакомы с сюжетом «Обыкновенной истории» Гончарова? Как столица из провинциальных романтиков делает циников, а из циников, со временем и количеством накопленных денег, – благопристойных семьянинов? Что-то подобное произошло и с нашим теперь уже юношей.

Надо ли рассказывать о его успехах в учёбе, количестве полученных грантов, взрослении и возмужании? О его первой любви итальянских кровей? О его переписке с отцом в стихах? О скрипичных занятиях на крыше Главного здания университета? О первой критической статье в толстом журнале по творчеству Бродского, которая привела его к знакомству с Леонидом Баткиным, и тот был приятно удивлён познаниям студента-медика? Да, мало ли… Его вели, ему помогали, в его способностях видели блестящее будущее не только университетской науки, но и столицы. Он параллельно с ординатурой заканчивал уже аспирантуру по культурологии на инязе, получил оксфордский сертификат на работу в англоязычной стране и стал Гендиректором небольшой российской компании по внедрению экспресс-лабораторий и программного обеспечения в крупных медицинских центрах в двадцать четыре года. И…

В двадцать пять он всё бросил! Женился на женщине старше себя, с шестилетним ребёнком. Она, бывшая его сокурсница, родила ему сына, на короткое время прервав свою медицинскую практику, а юный отец остался за няньку в московской квартире её родителей, взвалив на себя посильную ношу по воспитанию малолетних детей, младший из которых находился ещё в грудном возрасте… Ушёл в семью. А, на самом деле, – пожалел времени жизни, которое уходило на то, чтобы просиживать в очереди перед кабинетами столичных чиновников и разносить взятки за оформление бесконечных разрешений, а не  предаваться непосредственно любимой работе и творчеству.

- Ну, чем не калька с «Обыкновенной истории» на современный лад? – спросил Палыч у собеседницы, возвысив голос, громко чихнул от дыма и тут же извинился: - Простите покорно… А мне думается, его на поиски потерянных генов это и подвинуло… Не поняли? А я вам постараюсь объяснить…

За десять лет устал уже парень вне дома жить. Он свой дом хотел создать, с готовой мамой, готовым ребёнком, семьёй (чёрт возьми!), ему эта его одинокая гениальность поперёк горла уже стала, а на отца надеяться было уже поздно. Сколько можно беседовать с самим собой? Разговаривать с книгами, смотреть забугорные фильмы, греться у чужого очага, думать на иностранных языках?

И тут, просидев пару лет в домашних сиделках, понаблюдав за подрастающим сыном и не добившись заметных успехов в его развитии, он начал сомневаться в том, что его родители являются его настоящими родителями на самом деле! Что одного воспитания недостаточно! Что гены воспитать нельзя, а можно лишь передать по наследству. Представляете? Это ж не каждому в голову такое придёт!.. А он мог без иронии рассуждать: может, его в роддоме подменили? Может, случайно перепутали с другим младенцем? Ну, не мог он, такой способный, уродиться от обыкновенных людей, да ещё быть зачатым в холодном подъезде провинциальной хрущёвки! Отказывался в это верить.

- Я уже не говорю о внешней стороне положения, - вытряхнув пепел из трубки в ладонь и отправив его похлопыванием по ней другой ладони в пустую кружку, проговорил Палыч. Набивая следом новый табак в ещё не остывшую трубочную чашку, он опустил в неё взгляд, на мгновение сделав обиженное лицо, но быстро согнал эту детскую гримасу пальцами, испачканными в смолянистом пепле, задел ими щёку, и собеседница, молча потянувшись через стол, помогла ему стереть грязь со щеки салфеткой. – Благодарю… Так вот, - продолжил Палыч прикуривая. – Вы помните, как я говорил о внешнем и внутреннем? И чему стоит, во-первых, придавать значение?

Наш обогащенный внутренним миром герой, конечно, предался внешнему. Соответственно своему тогдашнему социальному статусу. Одежда, машина, квартира (даром что не своя) в престижном районе, тесть – главный редактор известного журнала, жена - кардиолог в дорогой клинике, прекрасные здоровые дети, и он сам – чем не столичный успешный кент из благополучной семьи? Что теперь ему мешает и своему отпрыску передать эстафетную палочку успеха? Какая-то малость… Происхождение. А сын ли он своего отца? Это ещё доказать надо!  И всё приговаривал: «Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно», и ссылку делал: «Гомер. «Одиссея». Песнь первая. Перевод В. А. Жуковского». Так и говорил: «В(точка)А(точка)».

И поехало всё по цепной реакции…

Гениальные гены взыграли всерьёз. Сомнения в родстве собственного сына привели его к мучительным и постыдным для всех членов семьи тестам, которые кончились плачевными результатами. Родство якобы подтвердилось с какой-то долей вероятности. Но это его не успокоило. Он не вполне верил анализам, будучи сам врачом, доверяя собственному чутью больше, чем приборам. А толку? Что бы это изменило и в какую полезную сторону для всех зашло, если бы случилось иначе?

- Но он пошёл ещё дальше, понимаете? – Пал Палыч внимательно посмотрел на собеседницу, и со стороны могло показаться, что он и её в чем-то способен уличить. – Он взял биоматериал у деда и бабушки на их родство с отцом. И этот анализ оказался не стопроцентно подтвержден. Брал у родного брата, и тот оказался ему не совсем родственником. По всем параметрам выходило, что гениальный ум его никакого отношения к вырастившим его людям не имеет, и сами эти люди, проживая друг с другом столько лет, даже и не догадывались, насколько они далеки друг от друга. Как вам такое, а?..

А итогом этого всего было то, что он уехал в Америку, развелся с прежней женой и женился второй раз на чистокровной еврейке… Зачем? Да очень просто. У евреев родство по матери ведут. И девочке, которую ему родила вторая жена, всё равно уже, кем был её отец и кем будет сын или дочь, которых она может родить, главное – они будут евреями, а это важнее, чем ДНК-тест на родство. Это закон иудейский так решил, и ему наплевать на какие-то там гены.

И всё, спросите?.. Всё!.. Кто он сейчас? Не знаменитый учёный, не олигарх, не политик, даже не известный в узких кругах поэт или скрипач, а банальный программист-надомник, которому всё равно, где жить, на кого работать, с кем разговаривать в этой своей Аргентине – было бы спокойно и тепло, никто бы его сильно не напрягал, а главное – мама, мама его дочери рядом. Заметьте – не сына, а дочери. И это снимает с него всю ответственность за её будущее. Да и своё, похоже… Ей гениальность в жизни не понадобится, а значит он свободен. Он своего добился…

- Хорошо ли это? – спрашивал сам у себя Палыч, казалось, забыв о собеседнице. – Не знаю, внучка. У отца спроси… Ты по-русски хорошо понимаешь? Не очень?.. Плохо, что забыла… Ну, и ладно. Оно тебе в жизни, может быть, и не пригодится… На детях гениев, как говорится, природа может и выходной устроить… А этот подъезд с батареей я тебе ещё покажу. Так, на всякий случай…

Пал Палыч потянулся на жёстком стуле, хрустнув позвонками под больничной пижамой, и попросил медбрата, сидящего неподалёку, пересадить его назад в инвалидное кресло. Накаченный парень помог ему накинуть пальто и шапку, ловко, привычно перекинул тело старика на коляску и, приняв из рук собеседницы конверт с иностранными купюрами, успокоил её:

- Не волнуйтесь, до «Дома доброты» здесь недалеко, машина уже ждёт, успеем. Не описается, как в прошлый раз…

Проводив их к выходу из «Жигулей», девушка поцеловала Палыча в щёку:

- Аста ла виста, абуэлито!

- Да ладно… - смутился Палыч, отвернулся, взглянув на солидный столичный снег, и неожиданно спросил: – Ты побудешь ещё в Москве? Да?.. Завтра в Сокольники меня не отвезёте? Там хорошо сейчас… И лыжи, лыжи не забудьте взять…

И горько похихикал, спрятав подбородок в теплое аргентинское пончо.