Хулиган с Петроградской

«… где закаты высекали позолоченный мост
между Небом и Болью…»

Хулиган с Петроградской

Кузов автозака еле освещался робкими лучиками морозного солнышка, проникающими внутрь через небольшое зарешёченное, давно не мытое окошко. От этого его свет казался ещё более тусклым и каким-то печальным. Однообразность и холод вгоняли в сон. Но он знал, что уснуть, - означало умереть. Надо было хоть на чём-то сосредоточить своё внимание, только бы не уснуть. Только бы не уснуть…
Автозак уже третий час ехал по вымученным, вымороженным, еле ползущим этапным километрам. Десять человек еле-еле смогли разместиться внутри, пошевелиться было просто невозможно. Слева и справа от себя он чувствовал прижатых к нему в тесноте угрюмых и небритых мужиков. Тишина внутри не просто угнетала. Она пронизывала всё тело и мозг только одной мыслью, - что дальше? Скованность рук и ног уже стала привычной. А вот мысли ещё были. Они витали в голове, перебивая друг дружку, путаясь между собой… Не спать… Не спать… Не спать…

- Вовка! Выходи! – слышится под окном небольшой девятиметровой комнатки, что в коммунальной квартире на улице Воскова на Петроградской стороне. Это друзья зовут его на улицу! Такой отличный тёплый день! И не надо бояться бесконечной бомбёжки, о которой ещё напоминает надпись «Бомбоубежище» на стене в соседнем дворе. И война кончилась! И хлеба стало больше! И мама жива! Только постарела очень. Да и он сам как-то резко вырос и повзрослел не по годам. Приходится быстро взрослеть, когда каждый день смотришь смерти в лицо. Если не от снаряда, то от голода. Но это уже в прошлом! И безумно хочется ЖИТЬ! Он хватает свою кепку и бежит через три ступени по лестнице на улицу. К друзьям. К тем, кто никогда не обманет и не подведёт. К тем, с кем дружба навек. С кем горе и радость навсегда.

- Граждане осужденные! Вы вступаете под конвой встречного караула! – громкий металлический голос выводит его из сонного состояния. – Выходить по одному! Первый пошёл! Второй пошёл! – Как тут идти? Ноги не слушаются, спину не разогнуть. Но крик конвойного и лай натасканных сторожевых псов заставляют нечеловеческими усилиями добраться до двери автозака и взявшись за поручень ждать своей очереди на выход. Как бывает порой жестока жизнь. Особенно если тебе всего четырнадцать лет…
- Третий пошёл!-
Он разгибается во весь свой высокий рост и делает шаг вперёд. Шаг в неизвестное, неведомое, страшное и холодное. Шаг скорее напоминает прыжок, неуклюжий, какой-то неловкий.
И так уж получилось, теперь ничего не исправишь. И отвечать придётся только ему. Только ему одному.

- Ты видал? Это настоящий обрез, с «мосинского» винтаря сделанный. – Парнишки с восхищением смотрят и передают из рук в руки тяжёлое оружие. – Давайте проверим? Ну? Кто рискнёт пострелять? – Володька обводит взглядом пацанов.
- А как проверять-то собрался? По банкам стрелять неинтересно..-
- А давайте по немцам пленным! Они на стройке сейчас сидят, обедают, гады, хлебушком нашим. Разжирели, сволочи, - Вовка стал вдруг резко серьёзным, сплюнул с досады и взял в руки тяжёлый обрез. Загрубевшие ладони ощутили гладкость и холод металла. Глаза стали пронзительно колючими и злыми. – Они за всё ответят! Пошли! –
Пострелять долго не пришлось. Восемь патронов, два из которых чуть не перекосили ствол. Восемь выстрелов. Ни одного попадания. Испуганные бывшие немецкие солдаты бросились врассыпную. На звук выстрелов уже спешили конвойные советские офицеры.
- Всё, атас, парни! Бежим! – Радостно и взбудораженно парнишки утекали проверенными проходными дворами, подъездами, «чёрными» ходами, тёмными лестницами.
- Вовка, а винтарь-то куда денем? – судорожно хватая ртом воздух спросил кто-то на бегу.
- Не дрейфь, салабон, я так спрячу, - менты в жизнь не найдут! – радуясь этому факту, он взлетел на свой этаж, открыл входную дверь своей маленькой комнатушки и бросил уже ставший ненужным обрез в окно. Узкое тёмное пространство между его домом и домом напротив поглотило своими хмурыми стенами предмет минутного восхищения, уронив его в огромную кучу мусора, накопившуюся там за много лет.



- Начальник, отдыха дай, - прогорклый голос старого человека в телогрейке выдохнулся клубами замёрзшего пара.
- Отставить разговоры. Топай, урка дешевая! –
- Начальник, дай отдохнуть. Не за себя прошу. Мальца пожалей, не видишь, ноги его не держат? –
- Хватит болтать, а то собак спущу! Если жаль этого хилого, неси его сам. А я ждать не буду. Да и один чёрт, не жилец он. В дороге бы только не представился. А то мне потом за вас – урок нагоняй от начальства. –
Кто-то приподнял его, положил себе на плечи. Последнее, что он помнил, перед тем как потерять сознание, были сказанные кем-то слова:
- Держись, парень. Твоё время ещё не пришло. Держись. Тогда жить будешь. –


Он очнулся в бараке. Тёмном, остуженном. Он лежал на скамье, укрытый чьими-то ватниками. А рядом с ним сидел старик с небритой щетиной. Сидел и вглядывался в его лицо.
- Ну вот, кажется в себя пришёл. Оно и ладно. Ты, сынок, поешь малость. Да не переживай, дальше нас не погонят.-
- Где я? Что со мной? И кто Вы? –
- В бараке. Ты был совсем плох, думали, не откачаем. Я – «смотрящий», зови меня Игнат. Мы тут тебе подсобрали малость поесть. Пока отдыхай. А потом и расскажешь про себя. –
Два дня он приходил в чувство. Мужики «прикрыли» от руководства зоны, выполняя за него установленный план по валке леса.
Поздно вечером, после отбоя Игнат подсел к нему.
- Рассказывай. -

Володька родился и вырос в Ленинграде, на Петроградской стороне. Довоенное время он помнил смутно. Когда началась война ему было всего четыре года. Память сполохами выдавала чёткие реальные картинки. Маленькая холодная комнатка, остывшая буржуйка. Мама на заводе. Он один. Сидит на кровати и отбивается от стаи наглых крыс. Отбивается всем, что попало под руку. Потом сидит, обложившись кучей обуви. Крысы ушли, но ненадолго. Хочется спать, но страх берёт вверх над сном и голодом. В один такой день он сам вышел на улицу. Просто вышел, потому что хотел дойти до маминого завода. Хорошо, что ушёл не далеко. Артобстрел начался внезапно. Ещё не успевшего растеряться его буквально за шиворот схватил какой-то парень, силком дотащил до бомбоубежища, где пришлось просидеть целую ночь. Мать потом отлупила, но, смягчившись прижала к себе и протянула свою пайку. Он ел не спеша, по-взрослому. Он вообще быстро рос. Война научила своим нехитрым законам жизни и смерти. Учила выживать, приспосабливаться, прятаться. И обманывать смерть. Так было и так будет, - решил он однажды для себя. А ещё были друзья. Такие же пацаны. Они понимали друг друга без лишних слов. Время послевоенное, лихолетье, разруха. Вместе с товарищами он учился, мечтал о добром. Благо, не озлобился на жизнь. А ещё он страстно любил свой родной город. И дорожил дружбой. Это было святое. Между собой мальчишки часто менялись марками, интересными книгами и самодельными ножами, наборными, трёхцветными, ладно сотворёнными из заточенных напильников.
Как-то пацаны решили «просто пошутить» над одним прохожим мужичком. Просто, похулиганить. А тот начал отбиваться. Серьёзно так начал. Кто из пацанов достал нож, - уже не так и важно. Резким ударом он вошёл точно меж рёбер. Когда драка закончилась, пацаны увидели мужика, который лежал и уже не дышал. Когда пришло отрезвление от содеянного, ребята бросились врассыпную. А нож остался. Его, Вовкин нож. Самого Володьки тогда с пацанами не было. Но они прибежали к нему испуганные и всё рассказали. И про нож тоже.
- Выручай! Тебе всего четырнадцать. Тебя не посадят. А мы старше, значит, если поймают, по «десятке» точно дадут. Володька, выручай, друг! Мы тебя не оставим, всё сделаем! –
Сам, не зная, почему, скорее всего от чувства ответственности и принципа «Один за всех!», он сам пришёл в милицию. И признался в преступлении, которого не совершал. Были следственные действия. Был опознан его нож. Свидетелей не было. Друзей тоже. Они тихо схоронились под городом на время проведения следственных мероприятий и самого суда. Но их слова о поддержке и помощи давали силы. И был суд. И был приговор. Учитывая столь юный возраст, «дали» десять лет строгого режима. ДЕСЯТЬ ! Мать на суде потеряла сознание. А он стоял, слушая оглашение приговора. И улыбался какой-то своей растерянной улыбкой, переводя взгляд с прокурора на судью, и не веря в происходящее.
А потом были долгие, уныло ползущие по этапам километры… И вот он здесь, в бараке, еле живой от болезни и усталости. И от предательства своих друзей…
- Ладно говоришь, парень, - старик помолчал с минуту и потом продолжил, - Тут мужики сильные не все выживают. А ты ещё салага. Надо с «кумом» побазарить насчёт тебя. Чтобы не ставил на «валку». Скажи, с лошадьми обращался раньше?-
Из далёкого раннего детства Володька помнил, что в деревне, где он проводил лето, часто приходилось помогать местным пастухам.
- Есть опыт небольшой, знаю, как коня стреножить, как верхом кататься. Да и сбрую могу надеть. –
- Это тебе не особо пригодится. У нас при столовке кляча старая совсем. На ней от столовой до места «валки» будешь мужикам обед возить. А с «кумом» я договорюсь. –

Старик Игнат слово своё сдержал. Уже через два дня старая кобыла Мрийка еле перебирая копытами везла телегу, гружёную бидонами и бачками с едой. Рядом шёл Володька. Ему не пришлось лишний раз окрикивать полусонную лошадь. Кобыла жила на зоне уже пятнадцать лет и наизусть знала весь путь, который проходила изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Иногда Володька запрыгивал на телегу, давая своим уставшим ногам отдохнуть. Если бы не Мрийка. И если бы не известный рецидивист, вор «в законе» Игнат… Кто знает, сколько бы он, молодой парень, протянул бы на этой зоне…
Так прошёл год.
Посуровевший, молчаливый он спокойно воспринял известие о смерти Сталина. Также спокойно выслушал по радио решение руководства страны и партии о начале большой амнистии.
А в начале июля он покинул зону. При выходе с которой его никто не встретил. Он стоял один, с небольшим узелком в руках, вглядываясь в горизонт. Это был горизонт свободы. Новых надежд и новой жизни. И не осталось ничего из старого. Он простоял минут пять, оглянулся на ворота зоны и резким широким уверенным шагом направился в сторону железнодорожной станции. А на коленях его ног под брюками были наколоты тюремные звезды и надпись «Они устали»…

Этими ногами Владимир пройдёт ещё не одну тысячу километров, сделав при этом не один миллион шагов, совершив много добрых дел, не забывая о главном: что есть Вечное, Настоящее! И что есть сиюминутное, призрачное, на что не стоит тратить самое главное, имеющееся у тебя, - свою Жизнь.