Воробьи

Птичьи голоса, сердцебиенье
означают в общем-то одно –
душ неотвратимое движенье,
что крылаты: так заведено.

Крик совы несет в себе тревогу,
дятла стук немилостиво глух,
ворон подгоняет в путь-дорогу,
карканьем изматывая слух.

Ну а соловей безбожно весел,
неостановим кукушкин счёт,
аист, молча, ноги в воду свесил,
клёкоту орла всегда почёт.

Укулеле в клювике синицы,
а у пустельги же – червячок,
сойки – шебутные озорницы
радуют и ухо, и зрачок.

А душа? Меняя птичьи формы,
делаясь то стерхом, то орлом,
рассекает жизненные штормы
мимо наблюдателя с ружьём.

У того ж глазок давно намётан,
дробь и смертоносна, и легка,
дух же перелётом так измотан,
что уйти не в силах от стрелка.

В клювике подрагивает счастье,
выронишь – другого не найти!
Но ружье похуже, чем ненастье,
что чернеет тучей на пути.

Только вот чириканье откуда?
Неужели в мир пришла весна?
А душа, предвосхищая чудо,
стала, как дрожащая струна.

В следующий миг лихая стая,
быстрая, отчаянная рать,
птичью грудь попутно распирая,
вырвалась наружу – не унять!

В небе, на земле и серых лужах,
в парках и в полуденной пыли –
тучи малипусеньких, но дюжих
всё, везде и сразу оплели!

Снайпера ж опутали сомненья,
мучается: мол, в кого палить?
Неужели близость пораженья?
Тут ружьишко начало шалить!

Громыхнуло – это наблюдатель:
рок всегда настойчив и упрям,
но не преуспеет душ стяжатель –
как из пушки да по воробьям!