Небыль для молвы

Зной, растекаясь по граниту,
В глубины невские сползал,
Тянул негодник волокиту,
Неспешно в водах исчезал.

Весь день с ним камень, задыхаясь,
Среди сородичей зажат,
Под общим грузом разлетаясь,
Его проклятия кружат.

Душил в объятиях жар лета
Проспекты, улицы, дворы,
Земля церковная прогрета,
Погосты и монастыри.

Могилы, склепы, мавзолеи
Излили бы свой негатив,
Спасли тенистые аллеи
Из клёнов, тополей и ив.

С времён седых и стародавних,
Когда мудрейшие волхвы
Русь уступили православным,
Оставив небыль для молвы,

В местечке скрытом, засоборным,
В охвате невысоких стен,
С прудом, безмолвию покорным,
Погост хранит усопших тлен.

Над мёртвыми безвластно время,
Года отмерило и всё,
Претендовать теперь проблема,
Раз вечность забрала своё.

Живых безжалостно зной душит,
А смелым солнце лупит в лоб,
Погоста тишь прохожий рушит,
И скажем сразу - мизантроп.

С любимой, верной четвертинкой
В грудном кармане пиджака,
Знакомой за года тропинкой
Шагал подвыпивший слегка.

Сейчас от зноя укрываясь
И от людских сбегая масс,
А так от общества спасаясь,
Сюда он забредал не раз.

Покой душевный обретая,
Где скорбь людская и печаль
Витают, воздух наполняя,
Попрал духовную мораль.

Когда кто умер, сколько прожил,
Любил, бродив, читать, считать,
И камни древние тревожил,
Чтоб грязь платком с табличек снять.

Где можно было у могилы
С удобством тело разместить,
Садился, сберегая силы,
Чтоб организм свой угостить.

Чекушкой чокаясь с камнями,
Очередной свершал глоток,
Занюхав ломтиком салями,
Всё укрывал в свой пиджачок.

В полёте временного бега,
Так и бродил, порой дремал,
Сломила мизантропа нега,
И у пруда он сладко спал.

В тени раскидистого клёна
В себя к полуночи пришёл,
От боли головной гулёна,
Качаясь, к выходу побрёл.

Усталый день отдался ночи,
Над городом власть передал,
Небес туманней стали очи,
Раскрыв для сущностей астрал.

Через ворота еле-еле
Туман на кладбище вползал,
С ночами споря, белым в теле
Вокруг по стенам проникал.

Гулёна не обрёл свободы,
Врата закрыты до утра.
Страдал он от своей природы,
Похмелье лезло из нутра.

Достал заветную чекушку
И основательно хлебнул,
Снимая боль, потёр макушку,
Зевнул и чёрта помянул.

Ночной град начал тусоваться,
Тревожа на погосте сны,
А мизантроп, где перебраться,
Искал, петляя вдоль стены.

Вдруг тишь такая наступила,
Что слышно, как шуршит туман ,
При этом страшно удивило -
Трудился рядом старикан.

В соломенной винтажной шляпе,
В костюме сереньком, льняном,
На завершающем этапе
Могилку прибирал тишком.

Дед, обернувшись на секунду,
Продолжил веником махать,
Сметая мусор отовсюду,
Вокруг камней всё вычищать.

Поросший мхом гранитный камень,
Плита, чей уголок отбит,
Табличка с ржавыми краями
И имя той, кто здесь лежит.

Вот странно, дед один средь ночи
Пришёл прибраться на погост -
Конечно днём здесь жарко очень,
Да и какой со старых спрос.

Кто там в его могиле древней?
Возможно бабушка пра-пра.
Момента нет сейчас плачевней,
И помянуть её пора.

Достал чекушку из кармана,
На содержимое взглянул,
Глаза в ней видит старикана,
Который хитро подмигнул.

Горит в них радость выпивохи,
Ни с чем не спутать этот взгляд,
Но в четвертинке только крохи,
Да и делиться на кой ляд.

Решил сам выпить за старушку,
Дед обойдётся, заключил,
Поднёс к своим губам чекушку,
Остатки ловко в глотку влил.

Несправедливость созерцая,
Что подошедший совершал,
Смотрел дед мрачно, не моргая,
И черенок лопаты сжал.

В туман швырнув пустую тару,
Душевно мизантроп икнул,
Пристроившись, как к писсуару,
У склепа брюки расстегнул.

Мгновенно небо потемнело,
Вот-вот разверзнется гроза,
Чело у деда побелело,
Пылают пламенем глаза.

Порывом ветра шляпу сдуло,
Разгневанно рокочет гром,
По телу молния скользнула,
Могильным веет холодком.

Качнуло взглядом мизантропа,
Тот прерываться не желал,
Накрыла вдруг волна озноба,
И за спиной дед зарычал.

С непонимающей ухмылкой
От склепа быстро отскочил,
Столкнувшись с ближнею могилкой,
У брюк штанину обмочил.

Ухмылка с губ его сползала,
Когда увидел деда взгляд,
Хмель мизантропа покидала,
Стал понимать, что виноват.

Под рокот грома, в блеске молний
Дед до прозрачности белел.
Он адским пламенем наполнен,
Челом неистово потел.

Снимая бисеринки пота,
Седую плешь обтёр платком.
Внезапно, резко, с разворота
Стальным ударил полотном.

Входило в череп, словно в масло,
Острейшая лопаты сталь,
Прошла всё тело, не увязла,
Располовинив вертикаль.

И распадались половинки,
Глаза моргнули пару раз,
Сбежать успели две слезинки
И жизни свет навек угас.

Стальное полотно лопаты
Мгновенно срезы обожгло.
Гром затихал, его раскаты
Ветрами в небыль унесло.

При этом дед преобразился,
Костюм на рваный плащ сменил,
Качаясь, в черенок вцепился
Могильщик, что веками пил.

Разлёт седин ветрам подвластный,
Лицо - плетёная лоза,
Орлиный нос синюшно красный,
Слезятся пьяные глаза.

Могильщик в скорби сдвинул брови,
Блеснул нечаянной слезой,
Слизнул с лопаты сгусток крови,
Сбивая с губ душок хмельной.

Поддавшись вековому хмелю,
Качался, тихо материл,
Лопаты штык вонзился в землю
Одной из стареньких могил.

Плита замшелая сползает,
Открыв трухлявый чёрный гроб,
Со скрипом крышку открывает
Одна из спящих в нём особ.

Лопатой скинул половинки
Могильщик в земляную пасть,
Подкинул друга сиротинке,
Чтоб погасить старушки страсть.

Особа древняя завыла,
Подарок ценный приняла,
Со смехом крышкой гроб закрыла,
Плита на место наползла.

Побрёл в туман Могильщик Пьяный
По тропке меж чужих могил,
В мир иллюзорных очертаний
Гостей ждать молча уходил.

Туман с ним вместе растворился,
Легла холодная роса,
Тьму и грозу впитав, дождь слился,
Сдав белой ночи небеса.

Свет прорывался в сумрак мягкий,
Шум городской мощь набирал,
Шла рокировка местных магий -
Мир белый чёрную менял.

Призвать вас к правилам плакатным
Не цель, но нам дано понять -
Нельзя на кладбище быть жадным,
И старость надо уважать.