Ничего тайного 35

Роман «Дубровский» в моей интерпретации получает не просто новый импульс, но обретает другой масштаб. Так же, как, и, якобы, политическая сатира - «Собачье сердце». И оба произведения превращаются в духовные притчи, причём – естественным образом, без всяких натяжек и фантазий.

Многие очень любят цитировать высказывание Альберта Эйнштейна: «Нельзя решить проблему на том же уровне, на котором она возникла». Но даже при отклонении от общепринятого восприятия – причём, не настоящей проблемы, а литературной константы, возникает неконтролируемое, автоматическое отторжение.

Стихотворение Фёдора Тютчева «Наш век» считается чуть ли не образцом «духовного озарения». Хотя, на самом деле, это образец того, как можно, являясь полным профаном в определённой области, выдать себя за настоящего знатока, при помощи своего таланта и умелой компиляции.

Дух, который «растлился в наши дни», и демон, который входит к Тамаре «с душой, открытой для добра» - это ягоды из одной оранжереи. Вместилище зла не может быть складом доброты, а дух не может ни растлится, ни повредится, ни вообще подвергнутся какому-либо разрушению.

И это - не аллегория, а неточность человека, далёкого от понимания, что есть – дух, и каким образом он взамодействует с плотью. И всё произведение проистекает из этого непонимания, включая финальные строчки, которые взяты из Евангелия от Марка.

Но в Новом Завете эти слова звучат органично, потому, что полностью соответсвуют всему происходящему в данной ситуации. А Тютчев делает из них эффектную заплатку, просто потому, что не знает, как закончить то, что он нагромоздил перед этим.

А если совсем сойти с инерционной колеи – то «Наш век» предстанет не образцом «духовного озарения», но окажется набором хорошо сконструированных и окутанных полным духовным затемнением рифмованных строк, рассчитанных исключительно на поверхностное – эмоциональное восприятие.

Русская классика, прежде всего, нуждается в лишении её сакрального статуса, снятии с неё ореола «носителя духовности» и кладезя неиссякаемой мудрости. А настоящую пользу она может принести, только если убрать её из пространства инерционного сознания, в котором она пребывает по милости махровых ветхозаветников.

Но этого не происходит, и не только потому, что признать очевидное – гораздо сложнее, чем познать неведомое. Такая подача, где «человек отчаянно тоскует», но всё равно - «рвётся к свету из ночной тени», при этом – «безверием палим и иссушён» - она не только приятнее, но биологически ближе и удобнее - снятием с себя всякой ответственности, как за текущие, так и за дальнейшие действия и поступки.