Новая публикация в журнале Топос 5 сентября 2024

«А над гробом встали мародёры...»

Несколько омрачила нашу поездку тогда встреча с братом Галича, точнее, с членами его семьи.
От Алёны я знала, что между ними, в частности, между ней и младшим братом поэта долгие годы шла судебная тяжба из-за архива и наследства Галича.
Архив в большинстве своём находился у брата Валерия Гинзбурга, хотя там, собственно, главную роль играл не сам брат, а Нина Крейтнер, которую во многих газетных материалах именовали "хранительницей архива Галича" и даже "галичеведом". Кто она ему, я не знаю. Держалась она, как его жена. И когда зам. директора музея Федина И. Кабанова договорилась в 1989 году о приезде их в Саратов, она представилась ей как жена брата Галича. (Много позже прочла где-то, что она его падчерица).
Но дело в том, что, когда мы были у них, там была ещё одна старушка с заплаканными глазами, державшаяся в сторонке, которую я приняла за домработницу или родственницу, и когда она пошла нас провожать, я спросила, кто она Валерию Гинзбургу. Она ответила, что жена. Так что непонятно было, кто именно жена и почему они живут все вместе. Алёна Архангельская заявила нам, что Нина Крейтнер никакого отношения к их семье не имеет, и очень агрессивно была против неё настроена.
Нам с Давидом, поскольку мы приехали по приглашению дочери, надлежало вроде бы быть на её стороне. Но мне очень хотелось посмотреть на брата Галича. И я подумала: ну могли же мы, в конце концов, всего этого не знать. Можно ведь этих щекотливых нюансов в разговоре не касаться.
Но не тут-то было. Сохранить нейтралитет нам не удалось, так как буквально с порога Крейтнер стала меня допрашивать, были ли мы у Алёны. Мне пришлось сказать, что да. Она тут же воспылала к нам недобрым чувством, решив, видимо, что мы лазутчики из вражеского лагеря. Стала требовать, чтобы мы передали, что нам рассказывала Алёна, и тут же вылила на неё изрядный ушат грязи. Говорила, что та отрекалась в своё время от отца, писала на него письма в ЦК, даже взяла другую фамилию, матери – Архангельская, а теперь, когда засветило наследство, право публикаций, она присвоила себе его псевдоним Галич, хотя не имела на то никакого морального права...
Может быть, это и было правдой. Но дело в том, что похожие обвинения я читала позже в прессе и в адрес Валерия: что он закрыл перед Галичем двери своей квартиры, просил общественные организации, чтобы не смешивали его имя с именем брата. Была газетная заметка А. Аскольдова, режиссёра фильма «Комиссар», где Валерий Гинзбург был оператором. Этот фильм, как известно, был положен на полку на долгих 20 лет из-за еврейской тематики. У Аскольдова осталась единственная копия, он её утаил (благодаря которой фильм дошёл до нас), но, писал он, – Валерий Гинзбург приходил к нему и требовал отдать эту копию, чтобы размагнитить, как требовалось. Аскольдов отказался, и тогда тот грозился, что пойдёт и заявит в КГБ. И когда спустя 20 лет фильм вышел на экраны и получил государственную премию, Аскольдов публично заявил, что откажется от неё, если она будет ему вручена вместе с Гинзбургом.
Так что оба родственника Галича были, мягко говоря, не на высоте...
С Крейтнер у нас отношения как-то сразу не заладились. Узнав, что мы брали интервью у Дольского, чем я ей простодушно похвалилась, та была буквально разъярена. Не буду повторять слова, которыми она его поносила (позже у самого Дольского мы выяснили суть инцидента – у них была какая-то словесная перепалка, в конце которой он назвал её дурой), но мы буквально застыли у порога, ошарашенные приёмом, когда она заявила, что с такими людьми не желает быть в одной передаче и потому интервью нам не даст (хотя мы, вообще-то, пришли брать интервью не у неё, а у брата), и, хлопнув дверью, вышла из комнаты.
Но с нами остался брат Галича, и мы стали его расспрашивать. Он нам, кстати, довольно понравился, такой был милый, доброжелательный человек, даже встречать нас на лестницу вышел. (О тех неприглядных фактах его биографии мы тогда ещё не знали).
Валерий Аркадьевич много интересного рассказал нам о детстве Галича, об их семье, в частности, запомнилось, как старший брат пытался научить его сочинять стихи, но тот к слову «палка» называл рифму «селёдка». Галич понял, что тот безнадёжен. Ну, и ещё другие забавные мелочи.
Но тут снова нарисовалась Нина Крейтнер, которая неизвестно кем приходилась Валерию, но вела себя весьма самовластно. Она то и дело целовала его в лысину, заботливо укутывала колени пледом и всячески демонстрировала свою близость. При этом, как цербер, следила за нашим разговором, тут же пресекая, когда Валерий, по её мнению, начинал говорить что-то лишнее. Тогда она зажимала ему рот очередным поцелуем и говорила: «Солнышко, тебе нельзя много говорить». А потом вообще разразилась буря на нашу голову.
Всё началось с моего вопроса о том, есть ли у Галича ещё дети, кроме Алёны. Валерий очень охотно стал рассказывать, что есть сын, что ему 20 лет, он на первом курсе ВГИКа, причём тоже пишет стихи и поёт их под гитару. Я спросила, похож ли на Галича. «Как одно лицо!»
Тут я, конечно, загорелась встретиться с этим юным Галичем, уже предвкушая, как мы его пригласим в наш клуб, и Валерий уже начал диктовать нам его телефон, как вдруг ворвалась фурией Крейтнер и стала орать на нас, что «это не-при-лич-но!» (сын, как выяснилось, был незаконный, но мы же об этом не спрашивали!), что нас не должны интересовать подробности личной жизни поэта, что нас должны интересовать только его стихи... Но стихи мы могли читать и дома, меня интересовал Галич именно как человек, его личность, его судьба. Мне нужен был материал для радиопередачи. А что касается сына, то мы ведь не спрашивали, ни от кого он, ни при каких обстоятельствах родился – об этом не было сказано ни слова. Но объяснить этой мегере ничего было невозможно. Она кричала, что мы воспользовались добротой и откровенностью Валерия Аркадьевича, что выудили у него, чего знать не следовало, и в конце концов вырвала из рук диктофон и заявила, что отберёт у нас плёнку.
Это была безобразная сцена. Крейтнер начала нас оскорблять, что, вот мол, ходят всякие проходимцы, при этом наши удостоверения отшвырнула, заявив, что у неё «нюх на мерзавцев», даже материлась. Самое ужасное, что мы не могли уйти и вынуждены были всё это слушать, потому что диктофон с плёнкой находился у неё, и она не отдавала нам его, крича, что она ещё проверит, что нам тут Валерий наговорил, пока она выходила.
Я потом долго не могла понять, с чего она так на нас взъелась за этот совершенно невинный и естественный вопрос о сыне? Может быть, испугалась утечки информации? Ведь она теперь всё это публиковала, единовластная «хранительница архива», это был её хлеб...
Кое-как мы всё это замяли (при этом Валерий делал слабые попытки нас защитить, говорил, что ему «симпатичны эти люди», но ему затыкали рот поцелуями).
Плёнку нам всё же удалось отвоевать, но лучше бы, конечно, чтобы этого визита не было. Он мне стоил, по словам Остапа Бендера, «веры в человечество». Я шла туда, как в храм, с цветами, думала: вот дом, где сам Галич бывал, а вышли мы оттуда – как помоями облитые.
И как отвратительны эти их тяжбы, делёжка наследства, архива. (Как тут не вспомнить у Галича: «А над гробом встали мародёры и несут почётный караул»). Алёна утверждала, что Крейтнер и брат украли у неё архив отца, а Крейтнер заявляла, что Галич им его оставил, и что у них есть свидетель – Елена Боннер. Вообще разобраться, кто из них прав, было чрезвычайно трудно, потому что вся Москва была тогда буквально разделена на два лагеря. На стороне Архангельской были члены комиссии по литературному наследству Галича – Окуджава, А. Шаталов, Евтушенко, Ахмадулина, Рождественский, Искандер. На стороне брата с Крейтнер – И. Грекова, Ю. Ким, Б. Сарнов, М. Терехова. И там и там – уважаемые люди.
Валерий Гинзбург на суде доказывал, что Алёна – не единственная наследница, что у Галича есть ещё сын – Григорий Михнов-Войтенко, которого с десятилетнего возраста после смерти его матери вроде бы по просьбе Галича воспитывал он.
Алёна отрицала этот факт, говорила, что он самозванец и никакого сына нет, она –  единственная наследница со своим сыном Павлом – внуком Галича). Самое удивительное, что суд – правда, первый, потом были ещё суды, – но первый суд отцовства Галича не признал. В «Вечерней Москве» появилась статья о «Претенденте в сыновья», высмеивавшая оппонентов, но те стали писать контр-статьи, и чем всё это кончилось, не знаю, я перестала за всем этим следить.
Впрочем, что я, можно же узнать в Интернете. Вот вкратце завершение той истории:
В 1988 году Григорий Михнов-Войтенко подал иск в суд Дзержинского района Москвы, чтобы тот признал его законным наследником Галича. В качестве помощников в этом деле он привлек коллег своего отца из мира кино: родного дядю Валерия Гинзбурга, актрису Маргариту Терехову. Последняя, в частности, рассказала суду об обстоятельствах знакомства Галича с матерью Григория.
Произошло это в 1966 году в Болгарии во время съемок фильма «Бегущая по волнам» (реж. Павел Любимов). Между автором сценария Галичем и художником по костюмам Соней Войтенко возник бурный и красивый роман, итогом которого и стало появление на свет в следующем году мальчика. Дзержинский суд должен был рассмотреть дело Михнова-Войтенко в особом порядке. Это делается лишь тогда, когда правомерность требований истца никем не оспаривается и суду остается лишь удовлетворить иск. Однако на суд внезапно явилась дочь Галича
А. Архангельская и расстроила планы истца.
После этого ему пришлось подавать иск в общем порядке в нарсуд Ленинградского района – по месту жительства Архангельской. А тот три раза отказывал Михнову-Войтенко в удовлетворении иска. В результате процесс о признании его сыном Александра Галича затянулся на целых четыре года и перекочевал последовательно в Мосгорсуд и в Верховный суд России.
Чем же завершилась эта история? Верховный суд в конце концов решил дело в пользу Михнова-Войтенко. «В виде исключения, учитывая несовершенства прежнего законодательства о браке и семье». Однако наследство отца Григорию не досталось. Сейчас ему 56 лет, он российский религиозный деятель, архиепископ Варяжской и Балтийской Апостольской православной церкви. (Кстати, на похоронах Навального он был единственным священником, который решился провести по нему панихиду, за что был задержан и в тот же день попал в больницу с инсультом).
Тогда, в 1988-ом, нам так и не удалось пригласить его в наш клуб.