Я видел это
движенье явленное чувствам
и уму:
скозь золото, укрытое змеей земли
в нас замирала дрожь
глубин из глубины.
Так эпилептик
беззвучно валиться затылком и спиной
и спутанные тела его нити
бессвязно корчатся.
Так мать
на острие дитяти содрогнется,
навничь опустится,
но прежде ее обреченного стона
вся мука в глазах ее отражается.
Она еще и сейчас в ней поет
тонкими струнами материнской любви,
стойными волнами ее крови
и одной потерявшейся в небе
птицей
отчаянья.
Там светлыми снами
в ее глазах отражается
мука.
Так от удара
искусством приобщенного к себе
и к своей гибели
варвара,
а,
между тем,
оно
смещается в пропорциях,
трепещет
в силке из трещин старческих
и
рушится всем телом
на помост,
и хватается губами
за прах его сандалий,
за полный жара дым
его сапог,
за стаю его гончих псов,
за талию стремлений топора
и гильйотины
покончить с этой жизнью
и очнуться в другой,
ничем еще не потревоженной,
руками девичьими взрощенной
на папертях судьбы
и рушится в пространство,
навеки изгнанное
из своих пределов.
Оно же
только рушится,
сметая в прах
лучшее ли,
преисполненное еще
при жизни своей
забвенья искреннего...
А ты представь себе наоборот:
и этим ты
быть может
станешь ближе
в видимому мною.
Да...
Я говорил о том,
что мрака лаву отвергает
луч жизни
неопознанным ключом, -
законом,
до которого дойти,
добраться,
доползти
лишь многими дано,
но избранным.
Так надо -
обрести себя на миг
и так пребыть -
надеждой,
сожаленьем,
любовью
и тоскою вопротясь
в суровой истине
безмерного сличенья
природы с оком,
ока с расстояньем
и расстоянье с
гибелью,
зрящими извне
и постигающих
в руинах первозданных,
любовью и тоскою воплотясь
в суровой истине
безмерного сличенья
природы с оком,
праздности с умом,
цепей и их данности,
данности
и ее миражей
извергаемых вулканами
нашей с тобой
слепоты
и постигающих
в руинах первозданных
мгновенья томное рожденье
в руинам обреченной оболочки
иного бытия...
Не ты ли я
в себе на веки
из отвращенных век
сбежавшая причина
кулак-клубок
вен безобразных,
кровоточащих пейзажей,
говорящих руин,
не ты ли плод слиянья,
его первый крик
и судоброжный врозь
тупик конца, -
погоня дикая, -
миг постиженья жертвы,
осознания клыков в ее крови,
а ты гони все эти наважденья,
грозя безпочвенно,
раздирая на атомы
грудную клетку наба,
грозя судорожно
самому Господу
заточенной культей
противостояния слабости.
И ты готов свидетельствовать,
ты следуешь за мной
и, пребывая жалом перерождения истока,
во мне замерзшего,
остекленевшего,
зарытого по горло в сталь
и целиком
воистину
являясь
только мной?!
Остановись мгновение!
Ты не
вы
но
симо!
Кто здесь претендует
на извечную роль палача?
Кто здесь еще
кроме меня
наделен
беспечным мужеством и даром
карать это последнее,
изгнанное из множества
пустых созданий,
отличное едва ли
от прочих,
но равное во всем
качеством слепка
во вдохновение отверженных
и кровавые,
извращенные радости
всех побежденных
или их
предсмертной размеренной в своей гибели
мелодии,
из песни извергающейся
из непосильных недр
из предсмертной мысли?!.
Кто наделен
и мужеством и даром
карать последнее
их множества других
никем так и не
осознанных созданий?
Отличное от прочих,
но равное во всем
качеством слепка с
нашего
вдохновения,
качеством наших
посмертных теней
и
нашего мужества в смерти
равно как
нашей
в ней трусости
или её всепрощающей
посмертной маски.
Вот она пропадает в сугробах
наших ладоней
Вот она взбирается на
продавленные вершины
нашей молодости,
на темные лики
нашей старости.
Выбирать
из одного - только одно?
Да как же это вожможно?
Одно только предназначенье,
известное как судьба.
Зачем нам судьба?
Что мы в ней навсегда не
забыли?
Зачем в нас она ноет
лопнувшей в зрачке струной?
Но если
в любой последовательности,
в любой пролетающем в нас
обреченным товарным составом
царит беременная нашими последствиями ложь
с извращенными забвеньем зрачками
злаками в прах глубины обращенными
тогда нас знать лучше,
ведь там
белки наших глаз,
схожие по вкусу
с отравившейся нашими надеждами
рыбой,
всплывающей в сожженное небо
вверх брюхом,
страдающее бессмертым нерестом
и любой остановкой в пути
вырванная с корнями
из всех наших путей
осознанных либо тоскующих на
наших глазах
разорванными телами
в нас впившившихся змей,
поющих нашими ошпаренными любовью глотками,
терпящих поражение за поражением
на любом,
их всех путей осознанных -
в круг одинокий ада,
на котором
наш мир еще не замнулся
но обязательно должен.
Кто же здесь
не палач?
кому узкий лоб солнца заслонил
виды на осеннее солнце
и мешают нам царствовать мясом,
костью и мозгом
до пепла
и еще до огня.
Кто же решится на это?
Увекий? Бездомный?
Не способный голос свой ради нас потерять.
Да?
Ну так вот Ecce Homo!
cуетен он и многолик,
но
беспорядочно. Исполнен дара
ждущего ничто
с надеждой на
испытанье покоем,
запутанный своей бесследность
при жизни,
стремящийся
к последнему отдохновенью
чтобы из его высоких измерений
в мир этот возвращаться
памятью душой обретением,
но еще при жизни сюда возвращаться,
и познавать безвестно,
и любить,
и терять любовь на каждое мановение льда
в наших сердцах...
Я
мыслю
исключительно
в
камне ...
в Этом
вся беда!..
Киев - Афины
199... - 2024
Свидетельство о публикации №124090601916