О грусти и поэзии

СВИСТЕЛКА

я дворы обошёл, я на всех качелях
посидел, покатался и так и сяк.
не хотел, но спугнул воробьёв кочевье.
посмотрел, как вверху облака висят...

вроде всё на местах, только грустно очень
и пронзительно просто и так светло...
у Тебя на ладони, Владыко, Отче,
и пространство, и я, и пустырь с ветлой.

так бывает, что жизнь не сложней безделки,
но становится узок любой закон.
вот стою перед небом, в руках свистелка –
то ли птица какая-то, то ли конь...

личный опыт и старость приходит позже,
но однажды, дворовых сверчков смутив,
как сумею, (а я постараюсь, Боже),
насвищу на глиняшке один мотив.

ну, а собственно, что ещё больше надо,
разве... выйти на улицу поутру
и понять, ощущая поток прохлады –
я играл – и услышал Господь игру.

ОДИН ЛИ Я

один ли я? не знаю, знаю только,
что облака плывут и тихо тают,
что есть заката флейта золотая,
а ночью в небе ледяная долька...

но этого достаточно; вот ветер
принёс из леса горечь и прохладу,
и я поверил: так, наверно, надо,
чтоб на вопрос никто мне не ответил.

уже звучит сквозь розоватый воздух,
полоска невозвратного заката
и понимаешь – жизнь не виновата,
что умирает рано или поздно.

непрочный мир любимей и дороже,
он обречён лучиться светлой болью,
один ли я наедине с собою?
кто на любовь мою ответить сможет?

а в небе воздух зримый и пьянящий
меж мной и белым пламенем Венеры...
один ли я? – вопрос, конечно, веры,
но с ней – тоски расплавленной над чащей.

ХОЧЕТСЯ

Хочется, хочется где-то на улице
деревцем маленьким тихо стоять.
Видеть, как люди бегут и волнуются,
а самому не бежать, не бежать.

Просто расти, ни о чем не заботиться.
Не воевать, не бороться, не быть
бешеным всадником в суетной коннице.
Хочется просто молчать и любить.

Мирно смотреть, как проходят столетия.
Чувствовать промысел, все понимать,
как понимают святые и дети. И…
сколько ни прожито, не умирать.

Хочется, хочется… вряд ли получится.
Скачет ребенок – и завидно мне.
Видит он жителей, видит он улицы
в невыразимом весеннем огне.

Мартовский воздух, чуть пьяный, качается.
Мне бы печали, заботы забыть.
Всякое в жизни бывает, случается.
Лучшее – просто молчать и любить.

***

Мне близки: Апухтина печаль
И банальности, и многословье,
И цыгане, и ямщик, и даль –
Безыскусность пополам с любовью.

Знаю я в поэзии слова
Тихие, как тающие льдинки,
Грустные, как желтая листва
На осенней шелковой тропинке.

Чуточку небрежен мой талант.
Мастерство, как песня, простодушно.
Я, как старомодный музыкант,
Но зато мне музыка послушна.

Как цветок линялый, мой романс
Склеен плохо из газет старинных.
Много в нем и лени и жеманств,
Но немало также звуков дивных.

Век давно привык не замечать
Наше с сумасшедшинкой сословье –
Всех, на ком Апухтина печать,
И кому не вредно многословье.

ЦВЕТОК

Вы думаете – это ностальгия,
и прошлый век, и тонкий аромат,
что времена давно уже другие
и что давно заглох роскошный сад...

И что цветку, заброшенному ветром,
на крыше дома нелегко цвести.
И что ему ни лепестком, ни цветом
не спорить с вычурными граффити...

Вы думаете хрупкость – это горе.
И нужно прежде взять, а не постичь.
Но тонкий разветвляющийся корень
уже проник сквозь шифер и кирпич.

Он ищет дальше, прорастает время.
Становится не корнем, а чутьем.
И осязает, как проходят тени
под газовым неверным фонарем.

И, вдруг, цветок становится душою.
Душа сама себя осознаёт,
то нежной, то уставшей, то смешною,
то обожжённой словно звёздолёт.

Такой душе знакомы все планеты.
Метановых озёр туманный штиль.
Знакома ей Полонского карета,
и бондовский знаком автомобиль.

О, да, наш век отточенней и злее,
и незачем звучать с ним в унисон.
Чутьём цветка, как совестью, болеют,
и чуют ароматы всех времён...

Вы смотрите, как космос страшно дышит.
Как всё сметает времени поток.
И дома нет, и нет прогнившей крыши,
но есть невзрачный, маленький цветок.