Новая публикация в журнале Топос 3 сентября 2024

Московские встречи

На занятии клуба, – это было в конце ноября 1988-го – посвящённом эмигрантам III волны, я рассказала о Галиче, что знала. Володя Яценко поддержал мой рассказ и добавил, что учился в Щукинском вместе с мужем Алёны Архангельской – дочери Галича. И дал мне её телефон. Это был царский подарок.
Придя домой, я тут же бросилась звонить Алёне. Рассказала ей о нашем клубе и о занятии, посвящённом её отцу, о том, что чрезвычайно интересуюсь его творчеством. Она была растрогана и пригласила нас с Давидом в Москву на вечер памяти Галича, который должен был состояться 24 ноября 1988 года в Доме актёра, то есть через неделю. Мы, конечно, поехали.
Галича тогда только начали реабилитировать, говорить о нём было ещё небезопасно. Директор московского ДК «Красный пролетарий», где впервые в июне 1987 года прошёл такой вечер, поплатился своей должностью. После концерта его сняли. Но гласность уже набирала силу.
В театрах «Эрмитаж» и «Третье направление» шли спектакли по песням Галича. У меня до сих пор хранятся все эти программки.
Была назначена комиссия по творческому наследию поэта, которую возглавляла Алёна Архангельская-Галич. Туда входили Окуджава, Вознесенский, Ахмадулина и многие другие уважаемые люди.
Вечер памяти Галича проходил в прежнем Доме актёра, что был на улице Горького 16/2 (ныне Тверской). Через два года он сгорел. Там выступали знавшие его раньше артисты московских театров, драматурги, поэты, писатели. Звучали песни Галича, показывались фрагменты кинофильмов по его сценариям. В фойе демонстрировалась выставка его фотографий, произведений. Я взяла с собой диктофон и бросалась с ним от одной знаменитости к другой.
Перед банкетом для узкого круга мне удалось разговорить Зиновия Гердта. Я втёрлась на диван между ним и поэтом Михаилом Львовским, и меня нельзя было оттуда вытащить уже никакими силами, хотя директор Дома М. Эскина, проходя то и дело мимо, бросала на меня выразительные взгляды – пора было начинать банкет. Но я, позабыв обо всём, слушала и записывала увлекательный рассказ Гердта о родителях Галича, об их общих друзьях, о театре Плучека и Арбузова, в котором они вместе работали со дня основания.
Потом в фойе натолкнулась на Валентина Никулина (он ещё не уехал в Израиль). Как было упустить такое интервью! Никулин был из тех артистов, что любят себя в искусстве, а не искусство в себе: это чувствовалось по манере его рассказа, где на первом месте всегда фигурировало местоимение «я». Вот стенограмма той записи:
– У меня сохранились фотографии, где в разных комбинациях я и Александр Аркадьевич. Вот я около косяка двери и Булат, а вот хозяин квартиры, Булата нет, но есть Галич и я, только с левого плеча. И снова я и Галич, только теперь он слева, а я справа. Это всё осязаемая такая вещь, я же не сошёл с ума, это же было, это было...
– Понимаете, это сублимированная какая-то вещь, – картинно тряхнув волосами, говорил он нараспев, растягивая слова и явно внутренне любуясь собой, – я пытаюсь себе это объяснить... Это можно объяснить только клетками кожи. Галич, Давид Самойлов, Юра Левитанский – это было моё поколение, к которому я до сих пор тяготею. Меня часто упрекают: «А почему не к Володе Высоцкому? Вы же учились вместе четыре года, вы даже летом не расставались». Я ничуть не умаляю Володю. Но Володя был на моих глазах. Я Володе показал, что такое до-ми-соль, элементарное трезвучие, до-ми-соль мажорное, а потом поменял на диез. Он сказал: «Как-как, Валюха, я не понял, как ты говоришь – диез?» – и на моих глазах взял первый щипок гитары, ещё не зная, что он будет Володей. Но вот та разница в возрасте – я 32-го, он 38-го, эти шесть лет видимо и определили... Я всё-таки к поколению Галича тяготею.
На другой день Алёна повезла нас в Останкино, где проходил ещё один вечер, посвящённый её отцу, где она должна была выступить со своими воспоминаниями.
Огромный многотысячный зал был полон. Шла запись на ТВ для передачи «Зелёная лампа», которую вёл на 4 канале Феликс Медведев.
В числе первых выступал Жванецкий. Когда он со своим фирменным потрёпанным портфельчиком стал пробираться к выходу, я ринулась за ним вдогонку с диктофоном, но не успела.
Потом выступал директор издательства «Художественная литература» Г. Анджапаридзе.  Ему задавали вопросы из зала, почему был рассыпан набор номера «Нового мира», в котором должен был выйти «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Анджапаридзе юлил и оправдывался. Говорил, что это пока преждевременно. То же самое отвечал и на вопросы о публикации Бродского. Даже произнёс по его поводу едкую речь о том, что тот просидел всего ничего, а как озлобился на свою Родину!
Даже приехать не захотел. Незачем, мол, его печатать.
Следом вышел Михаил Козаков и дал резкую отповедь Анджапаридзе. А потом прекрасно читал стихи Бродского. Зал ему рукоплескал. В перерыве мы с Давидом подошли к Козакову и выразили ему восхищение его выступлением. Козаков оживился:
– Оно живое было, правда? – спросил он, пытливо заглядывая в глаза.
Меня поразило, какой это искренний, ранимый и незащищённый человек, как важно ему мнение каких-то провинциалов. В нём абсолютно не было снобизма, высокомерия, желания казаться умнее, чем есть, произвести впечатление, что так характерно для многих наших звёзд и медийных личностей. И общаться с ним было легко и просто.
Я процитировала Козакову интервью с ним, которое недавно прочла в газете. Он был так этим растроган, что тут же подарил мне свою новую книжку мемуаров «Рисунки на песке» с дарственной надписью. Галича Козаков, к сожалению, не знал. Но хорошо знал Бродского, особенно его родителей, которых часто навещал после его отъезда. Он рассказал мне о нём много такого, чего я не встречала потом ни в одной журнальной публикации. Он знал даже девушку, которую любил Бродский, всю историю их неудавшейся семейной жизни. (Только позже я узнала, что это была Марина Басманова, тогда, в 80-х, эта тайна была ещё за семью печатями).
Тут в комнату вошёл Леонид Филатов. Я, ободрённая разговором почти на равных с Козаковым, разлетелась с микрофоном и к нему, самонадеянно предвкушая оторвать такое же классное интервью. Но Филатов меня осадил с ходу. Отведя рукой диктофон, он недовольно сказал: «Почему я должен куда-то кому-то что-то говорить? Идите в зал и там слушайте». И только выслушав мои сбивчивые объяснения по поводу нашего клуба, сбора материала для лекции, смягчился и дал-таки интервью. Но на моё предложение сравнить Галича с Высоцким опять закипел раздражением:
– Почему надо обязательно сравнивать, сталкивать лбами? Я считаю, что каждый самоценен и каждый имеет своё место в поэзии. Вообще у нас страсть к параллелям, знаете, – то как Высоцкий, то как Шукшин, то как тот, то как этот. То начинается – Галич и Высоцкий, то Галич и Окуджава... Это совершенно разные люди просто, и насколько они равновелики, и насколько они в таких вещах адекватны в смысле значимости – это не наше дело, а дело хладнокровных потомков. Мы так спешим всё классифицировать, всё положить на полочку, наклеить ярлычок какой-то. А зачем? Есть своя судьба у Галича, и есть своя судьба у Высоцкого. И опять же здесь никаких мерил нету, и оттого, что Высоцкого знала вся страна, а Галича – ограниченное количество людей, не означает, что у Галича не было собственных открытий и собственной судьбы, достаточно отважной.
А потом в комнату вошёл Александр Дольский. И рассказал нам о Галиче много интересного. Привожу запись с плёнки:
– Когда мы с Галичем встретились, у него были песни совершенно иного плана. Он ведь начинал как ортодоксальный писатель. Талантливым был мужиком, но писал-то он ортодоксальные вещи. А потом, как свежий ветер подул – это его подхлестнуло. Но потом-то всё повернуло обратно, а он-то не повернул!

Дольский был младше Галича на 20 с лишним лет, но казался тогда самому себе умудрённым жизнью и отговаривал его лезть на рожон:
– Я говорил ему: «Да не надо, Александр Аркадьевич, лбом стену...» Я его искренне уважал за смелость, но считал, что у него позиция юноши, а не мужа. Мне казалось, что я – как мужчина рассуждаю, а он мне представлялся каким-то юношей, Дон-Кихотом. Мне казалось, что он зря это делает. А потом я пришёл к мысли, что он прав, что не важно – ждёт тебя победа или нет. Единственно достойное дело мужчины – это говорить правду и сражаться за правду. Не важно, победа будет или нет.
Дольский признался, что Галич любил слушать его лирические песни, особенно часто просил спеть «Возвращение Одиссея» и «Сентябрь. Дожди». И даже хотел под его влиянием написать цикл песен о любви. Но так и не написал. Видимо, та тема его крепко держала.
– Но зато я под его влиянием стал совсем другие песни писать. У меня были совершенно чёткие вещи, которые я так и назвал: «Подражание Галичу».

И Дольский спел нам несколько своих сатирических песен. А потом был его выход. Потрясённые, мы слушали:

Господа коммуноверцы,
вы не любите России.
Вы её убили в сердце,
овладев в грязи, насильно.
Уходите, уходите,
от ветрила, от кормила…

Такого Дольского мы ещё не знали. Мы знали его как лирика, тонкого импровизатора, виртуозного гитариста. А на сцене стоял викинг, воин, герой, осмелившийся назвать вещи своими именами, продолжавший дело Галича, под светом юпитеров бросавший в зал бесстрашные слова правды:

Нас травили как мышей,
как клопов и тараканов.
Мы тупели, с малышей
превращаясь в истуканов.

К нам влезали в явь и в сон,
и в карманы, и в стаканы.
Заставляли в унисон
распевать, как обезьяны...

Потом была песня об Афганистане, хотя и закамуфлированная под «Азийские мотивы». Но каждый понимал, о чём речь.

Троих сыновей я для жизни ращу.
И думаю часто за полночь –
вдруг чаша не минет – я их отпущу
куда-то кому-то «на помощь».

А слава Отечества (где же она?)
не стоит единственной тризны.
И только свобода, свобода одна
достойна и смерти, и жизни.

Этот вечер, эта поездка была – как очищающий удар грома, как молния, осветившая на мгновение мрак нашей жизни. О своих встречах с Галичем нам рассказали поэт Михаил Львовский, Зиновий Гердт, Валентин Никулин, Леонид Филатов, Михаил Козаков, Наталья Ильина, Ирина Грекова – всего увезли шесть плёнок. Сделали потом большую передачу для областного радио, которую, правда, там обрезали и отретушировали до безобразия.
Омрачила нашу поездку только одна встреча. Но это – отдельная история…