о посредственных стихах

В состоянии влюблённости, по существу, исчезает разница между стихами прекрасной дамы, которые пишет она сама, и теми стихами о прекрасной даме, которые мы имеем смелость посвятить ей; другими словами, как и в иных вопросах, любовь здесь делает бессмысленными какие-либо отношения иерархии, различия преимуществ и недостатков и даже разговоры о «ценности», т.е. о том объективном измерении ценности искусства, которое так любят обсуждать различные критики и эстеты. Вообще искусство как таковое выходит за рамки субъективного и объективного, если мы, вслед за всеми «интересующимися», имеем здесь в виду ту среднюю субъективность, которой под силу увидеть лишь такую же среднюю объективность. Искусство в глазах того, кто имеет с ним дело,  – это особое пространство, интимное и вместе с тем – вселенское; пространство, в котором стихи возлюблённой встают наравне с «Илиадой» Гомера, при этом сохраняя различие между трогательной посредственностью первых и несомненным величием – второй. В конце концов, искусство – это особый способ восприятия, в котором личность художника (его воспоминания, излюбленные образы, точки уязвимости, особые места, имеющие для него значение, и т.д.) вплетается во вселенский узор Прекрасного, одновременно обогащая этот узор и исчезая в нём. Таким вещам невозможно научить или научиться; мы не «обучаемся» видеть Прекрасное, а проживаем его как собственную судьбу, в которой становится бессмысленным различие между субъективным и объективным, между личным и общечеловеческим, в конце концов, между мировым шедевром и тем нескладным, во всех смыслах убогим стихотворением, которое мы написали в раннем детстве, по неведомой нам ещё причине восхищённые таинственными закатными лучами, проступающими между ветвями берёзы, которая возникла перед нами в тот самый вечер, подобно стражнику пред вратами Прекрасного, в смиренном и вместе с тем непоколебимом ожидании того, кто сможет унести в своём сердце её силуэт, озарённый бронзовым светом, чтобы спустя множество лет преподнести его вечности.