Пушкин - Бродский - прямая связь

Когда, говоря о любимых поэтах, называют Пушкина и Бродского, почти наверняка следует удивление. Пушкин и Бродский, великие, конечно, поэты, но что между ними общего?
Неужели ничего?

«Француз»

Когда мы рассматриваем Пушкина как явление, главное, что приходит в голову – ведь это первый европеец подобного масштаба, который тем отчётливей и обозначился, что жил на фоне российской ментальности. Пушкин – первая серьёзная прививка европейской эстетики к могучей яблоне русского самосознания. (Той самой эстетики, которая является отправной точкой для всего остального, этики в том числе. «Не по хорошему мил, а по милу хорош»).

В этом его значение даже не для русской поэзии, а шире – для русской культуры.
Сам Пушкин, строго говоря, был французским поэтом, писавшим на русском языке. Почему это произошло, понятно – в тот период развития личности, когда она собственно и закладывается, он сначала заговорил на французском, на этом же языке выучился читать и умением этим вовсю попользовался, словом, сначала стал французом по духу и способу восприятия мира. И лишь потом освоил язык «страны пребывания».

Но первые стихи писал на французском. И в лицее имел известное прозвище. Задумаемся – его дали люди, для которых всё французское тоже было, мягко говоря, не экзотика. Просто Пушкин в детстве оказался восприимчивей. Они впитали, а он впитал и проникся. Настолько, что и его юным современникам это было очевидно.

И всё его творчество, вся его судьба – это приключения европейца на российских просторах. Пушкинское стремление к свободе, самоуважение, отношение к властям, некоторая (с точки зрения россиян-современников – и его, и наших) экзальтированность – всё это имеет в основе европейскую эстетику.
Нелегко европейцу в России. Показательный пример? Пушкин.

«Наш (?) рыжий»

И так же, достаточно хотя бы поверхностно знать биографию Бродского, чтобы понять, насколько он уже с отроческого возраста – «западный» (если хотите, «не наш») человек. Вот, говорят, Бродский не любил вспоминать о своём детстве, юности, считал их «обыкновенными». Ага, стандартный советский отрок всегда так и делал – вставал посреди урока и навсегда уходил из школы.

С Бродским дело обстоит намного удивительнее, чем с Пушкиным. Его биография изумляет заставшего советскую эпоху человека, не менее, если не более, чем его стихи. Такое ощущение, что генетика в нём с самого начала довлела над социологией, что он просто родился как «западный» человек, и никакое советское «бытие» не смогло переломить это врожденное «сознание».

Но что такое Бродский в широком смысле, как явление? А это впервые со времён Пушкина западная цивилизация заговорила с нами на одном языке. Заговорила не как рекламная презентация, а имея в виду весь комплекс проблем и вопросов, для неё характерной – одиночество свободной личности, неизбежность и тяжесть ответственности… И как заговорила! Впервые со времён Пушкина в её распоряжении оказался столь мощный и тонкий инструмент как русский язык. Язык не как средство общения, а как инструмент познания. И когда наш земляк говорил с нами о наших реалиях («В деревне Бог живёт не по углам…», «Я выпил газированной воды…»), это осмысливала себя западная цивилизация. Осмысливала в экстремальных (то есть максимальных для самовыражения), «антиевропейских» условиях.

То есть обогащение здесь было взаимным. Значение Бродского, как и Пушкина, именно на этом стыке русского и «западного» сделало скачок из национального в мировое. Благодаря этим поэтам западному мыслителю теперь, как «негру преклонных годов», неплохо бы выучить русский язык, чтобы лучше понимать свою, «родную» западную цивилизацию.

Западную цивилизацию XIX века, которую лучше всего выражала Франция, и второй половины ХХ-го, когда флаг этой цивилизации уже давно держала Америка.

Не менее удивительно – как вовремя появился Бродский. Шестидесятые, семидесятые годы прошлого века. Никто в мире и представить не может, что Союзу жить по историческим меркам – миг. А уже сформировался тот, кто предложит российскому обывателю, оказавшемуся вскоре на развалинах советской идеологии, эстетическую (то есть самую глубокую и полную) картину западного понимания мира. Картину, ощущаемую как переживание личности, с точки зрения частного лица, самый проникновенный взгляд – изнутри.

Как российский обыватель эту картину понял и принял, насколько она его привлекла или оттолкнула при всей своей художественной ценности – это другой вопрос. Но никогда такой картины у него не было. С какого времени? Со времён Пушкина.

Столь своевременное появление Бродского не могло быть случайностью. Это поэзия работает как часть механизма общественного развития. В этом смысле жизненный путь Бродского подсказывает нам ещё одну интересную вещь: судьба СССР именно в том виде, какой мы её знаем, была предрешена не в середине 80-ых годов прошлого века с началом перестройки и пр. А, самое позднее, в начале 70-ых – именно тогда или чуть раньше произошли те необратимые изменения, которые привели к известному сценарию конца советской эпохи. Почему я так думаю, не будучи экономистом, политологом и прочее? Потому что именно в начале 70-ых произошёл коренной перелом в судьбе И.А. Бродского, была окончательно решена его участь: он не спился, не покончил жизнь самоубийством, не был заколот всякой дрянью в психушке и даже не был отправлен в Сибирь по надуманному обвинению. А всё это принюхивалось к нему весьма обстоятельно – судьба отрабатывала альтернативные ходы. И заодно показывала (наглядней некуда), куда бы делся "наш рыжий", родись он немного раньше. Бродский, тем не менее, отправился совсем в другую сторону, туда, где по своему собственному признанию, окажется более своим, чем местные, туда, где он, как скоро выяснится, более всего нужен – на Запад…

Вот почему Пушкина и Бродского через запятую любят те, чья эстетическая платформа также имеет в своей основе всё те же «западные», «европейские» ценности – достоинство, честность, открытость, уважение к непохожим…

«А теперь, дети, давайте вспомним, что мы понимаем под этими словами». Потому что и сейчас, после двух таких прививок, Россия – очень неевропейская страна, «западные» ценности здесь – не меньшая редкость, чем во времена и Пушкина, и Бродского. И тогда, и сегодня, если перед нами – хороший русский человек или хороший русский поэт, ох, необязательно, что его эстетическая платформа подразумевает европейские ценности.

Вот почему Бродский в широком смысле – это Пушкин ХХ века. Тот самый Бродский, который «демонстративно предпочитает лирику Е. Баратынского, К. Батюшкова и П. Вяземского пушкинским традициям». Вот почему Пушкин и Бродский с точки зрения их глобального значения – влияния на русскую культуру – не только могут, но и должны называться через запятую, между ними здесь – прямая связь.

Лет через двести-триста, когда  XIX и XX столетья будут лежать гораздо ближе, плотнее друг к другу в историческом сознании, это влияние проявится гораздо очевиднее. В нём наши потомки увидят свою историю, и только затем – литературу. И уж совсем в третью очередь – историю литературы.


("Поэтоград" № 18, 2012 г., "Есенинский бульвар" № 5, 2012 г. (на болгарском языке))