Космос в головах

Бесконечная июльская ночь в начале января. Мятый плащ который прячет под собой извращенский дух то ли Санкт-Петербурга , то ли Дании, запечатывается глубоко в фотоснимок моей памяти.  Когда тебя нет дома , я представляю , что ты умер, чтобы , открывая дверь , заново верить в радость загробной жизни.  Вот так, две белые птицы  за дверьми крошечной квартиры мы проваливались в дыры будущего, исповедуя разницу между постелью и алтарем, выщипывая друг другу шелковые перья.  И это продолжалось. Двигалось до тех пор, пока не доклевали все до конца, до самого белоснежного сухого мяса , обыкновенно , суше обгорелой запечённой  корочки.  Такая, знаете , современная канализационная плоть без капли крови.  А по вечерам старались сделать это мясо сочным , жертвуя своей кровью, по каплям добавляя в горячий чай, чтобы иметь право на вкус жизни перед сном. И наша кровать снова превращалась в благодатную почву для выгула птиц из груди. Каждое утро они извивались друг с другом словно мотыльки, крыльями расчесывая восходящее солнце над нашей скромной серой  крышей, пытаясь напиться каплей свежего одиночества. 

Утро. Пункт А.

Путешествие рождественским утром пахло осенними лужами.  Так продолжалось пару дней, пока пейзажи за окном один за одним сменялись  под стук в висках:
Падам-тудум.
Падам-тудум.
Падам- тудум.
Падам-тудум.

В  темноте мы огибали остров сознания,готовясь к чему-то новому, как к прошедшему новому году, который уже наступил. Будто во сне приближались к запертой двери , которая оборачивалась зеркалом в пейзажах за окном, в каких мы видели себя , проносящихся с той стороны, со стороны будущего. Но каждый  расписывал свой мольберт.

Дорога.

Она глазами бежала неторопливо, без права остановки на любимой станции, лишь изредка тормозила , замедляясь в раздумьях  о разнице между Богом и Балтийским морем , между Богом и глазами цвета мокрой земли , в которых она отражалась небом , между молитвой и шумом проносящегося по ветру табуна, от чего ее кожа каждый раз покрывалась гусиным шёлком, будто в темноте по ней скользили остывшие  губы, впитывая в себя ее любимый  травяной лимонад. И лишь легкий сквозняк соснового ветра иногда  заставлял ее руки танцевать на серой бумаге, излагая пордебра из первых детских впечатлений лебединого озера. Она писала романы чёрными чернилами на  белых страницах, разрываясь между Одеттой и Оддилией,как между горячим чаем и мокрой потухшей сигаретой.

Падам- тудум.
Ти-ши-на.
Падам- тудум.
Ти-ши-на.

Он мечтал на вершине , парящей между высотами невозмутимых орлов , наблюдать как у подножья гор, в густой тени дрожат рубиновые огоньки, предпочитая быть лишь избранником случая , который ещё настанет. Потому что там, как ему казалось, откроется то, чего он так и не смог отыскать в своих низменных полетах, каждый раз поднимаясь над головами толп изношенных и не нужных ему людей, какими по его мнению был забит поезд. Его вагон перебивался вдаль неспешно, пытаясь из черствой обыденности воссоздать произведение, которое бы больше не напоминало ему о своей жизни, словно мечтая обогнать всю эпоху взмахом летящих высоких нот, собранных из пугающего стука колёс, скрипучего стола купе и комариного визга, раздражавшего его собственную тишину. 

Ти-ши-на.
Ти-ши-на.
Ти -ши-на.

В этой тишине он представлял, как пред его глазами раскинется целое полушарие вселенной и его музыка взнесет его до полёта орла , перед которым будут трепетать даже бескрылые лягушки , которых его кисть даже не включала в список достойных персонажей на его картине мироздания. Его совершенство казалось ему экспрессивным рубато, заглушающим пространство его сознания , в котором он сам оказывался лишь тонувшим  Икаром в картине Брейгеля, раз за разом открывая глаза.
И если бы он смог, то непременно закуривал бы в эти мгновения растворяющегося  сна.

Вечер. Пункт Б.

Они вышли на перрон из крайних вагонов  пыльного уставшего поезда. Перешли дорогу на красный свет так и не встретившись друг с другом.  Оставив свои картины в зале ожидания, пошли своей привычной родной дорогой, совершенно забыв про Рождество.

Финал.

Мы вернулись  в свою крошечную квартиру, которая оказалась потайной тихой комнатой без лишних удобств, спрятанной от лучей солнца. На мятой незаправленной постели лежала чья-то птица,но ту сиюминутную вечность было трудно опередить. Мы долго стояли ,пытаясь перелить  в опустошенные организмы друг друга ответственность за ее чистые крылья, вывернутые наизнанку.
Спустя несколько  объятий тишины зазвонил телефон.
-Мама! Это мама ! Говорит, что любит меня.

Ти-ши-на.
Падам-тудум.
Ти-ши-на.
Падам-тудум.
Ти-ши-на.

- О, мам! Если бы я только научилась летать, я бы выбросилась в твое окно.

Конец.

За окном шел дождь и падали листья. Мы пили чай и расстилали постель.