Обнуление Бациллы

Бацилла грустил. Его только что поперли с позором из сельпо. Потому что долгов накопилось у него на неподъемную сумму. И отдавать не с чего. Анька орала так, что стекла звенели:

— Мне завтра выручку сдавать, — она тыкала замусоленной школьной тетрадкой Бацилле в харю, — а ты, поганец еще просишь в долг записать?

— Ань, ну чо ты, — Бацилла переминался с ноги на ногу и мял шапку петушок, грязную и рваную. — Ну, чо ты, Ань, я ж отдам. Чесслово отдам, ты же знаешь! Душа горит, Ань! Да вон, Саныч меня позвал шабашить… отдам.

— Да пошел ты! — взбесилась Анька и зло швырнула тетрадку на прилавок. — Мне теперь свои вкладывать придется! А я в город хотела! Вали отседова.


Бацилла грустил. Его только что поперли с позором из сельпо. Потому что долгов накопилось у него на неподъемную сумму. И отдавать не с чего. Анька орала так, что стекла звенели:

— Мне завтра выручку сдавать, — она тыкала замусоленной школьной тетрадкой Бацилле в харю, — а ты, поганец еще просишь в долг записать?

— Ань, ну чо ты, — Бацилла переминался с ноги на ногу и мял шапку петушок, грязную и рваную. — Ну, чо ты, Ань, я ж отдам. Чесслово отдам, ты же знаешь! Душа горит, Ань! Да вон, Саныч меня позвал шабашить… отдам.

— Да пошел ты! — взбесилась Анька и зло швырнула тетрадку на прилавок. — Мне теперь свои вкладывать придется! А я в город хотела! Вали отседова.

Очередь заволновалась. Мнения разделились. Бабы, все как одна встали на защиту Аньки, хоть и недолюбливали ее. Но тут такой повод: мужикам тыкнуть, что они алкашня бесхозяйственная.

Ну а мужики, само собой, молчаливо, но единодушно встали на сторону Бациллы. Хоть и недолюбливали его. Потому что бабы всегда так, им бы только хозяйство, а для души? Для души мужик имеет право или чо?

И потом, в этой тетрадке не только у Бациллы долги есть. А на последней странице у многих мужиков секретно от жен записано, то что взято для души. Анька хоть горластая и злая баба, но с понятием, про это. Мужиков она не сдавала, а тихонечко записывала долг на отдельную страницу.

Ну и пользовалась, конечно, этим. То сена ей помоги, накосить: «тебе ведь несложно мне помочь, Петенька, я ведь тоже к тебе с понятием», то дров наколоть, то еще чего. А если ерепениться вздумаешь, Анька наманикюренными пальчиками постучит по тетрадке, пробарабанит похоронный марш и всё, все мужики, как миленькие идут и делают, чего Анька попросит.

А иначе…

Иначе лучше даже не думать, как Анька в один прекрасный день возьмет и сдаст полдеревни мужиков ихним супружницам, со всеми их мелкими душевными шалостями.

Бацилла стоял, набычившись и уходить не собирался. А потому что душа горит! А когда горит, сами понимаете все однофигственно: как Анька пальчиками барабанит, что бабская половина деревни думает, и вообще, думает ли…

Поэтому Бацилла стоял, сверлил глазами Аньку.

Анька нервничала.

Бабы в очереди нервничали.

И мужики, само собой, тоже.

Один Бацилла стоял и двигаться не собирался.

Душа горит — остальное побоку.

— Ань, — сделал еще попытку Бацилла, — ты же знаешь, я отдам.

Но сказал это уже не просяще, а с угрозой. Аньке бы по уму, тут согласиться, но ее заколодило. Ну не на глазах же у всей деревни! Пришел бы через час, когда очередь рассосалась и ныл бы,тут, глядишь, Анька бы и сподобилась, записала бы чекушку в долг, тем более, давно уже свои за Бациллу вложила, как чувствовала!

— Вали отседова, сказала, — уперлась Анька.

А как иначе? Иначе весь свой авторитет уронишь. И так не любят, а еще и уважать перестанут. Как тогда жить? В город податься? Так и ждут ее там с распростертыми объятьями! Как же!

— Лана, — спокойно сказал Бацилла, бровью только дернул и вышел.

Нехорошее предчувствие посетило Аньку, но было поздно.

Бацилла вышел и направился домой. Душа непросто горела, а пламенела. Нехорошее это состояние. Бацилла себя знал. И знал, чем такое может закончиться. Точнее, не знал, потому что в жизни у него было такое два раза, и оба раза он загремел по полной. Каждый раз было по-разному, но оба раза — плохо.

Один раз он отделался легко — его просто избили и привязали голого в лесу к сосне. В больнице он лежал месяц и еще два месяца ходил скрюченный. Но потом отпустило.

А второй раз его просто посадили. Ненадолго. Но посадили.

А все потому что в таком состоянии у него включались мозги, и он начинал думать. Наверное, он очень умный, но как-то кособоко. Потому что мозги у него включались только в моменты очень сильного «пламенения души» и обычно все думанье сворачивало в направление, напрямую касающееся Уголовного Кодекса.

Вот и сейчас Бацилла чувствовал, что в мозгах происходит шевеление и там рождается мысль. Не очень хорошая мысль, но правильная.

Простая и гениальная.

Надо украсть эту поганую тетрадку.

И как там по радио сказали? Обнулить все. Были долги, а теперь нету. Одни нули. Пусть Анька побегает, постучит похоронный марш себе и своей дурацкой упертости. Ишь, королева выискалась.

И пофиг, что она тогда его в лесу привязанного нашла. Он свое отработал. И не раз. Анька баба горячая, но Бацилле и своей Таньки хватает. И теперь, он Аньку стороной обходит. Хотя Анька сколько раз уже удочки забрасывала, мол, Бацилла, друг сердешный…

Да ну нафиг, от баб проблемы одни.

— Не отвлекайся! — будто кто-то дернул Бациллу за волосы, когда он с обнуления на Аньку съехал.

Так-то да, одни проблемы от них. Не было бы Аньки и тетрадки бы зловредной не было. Поэтому тетрадку надо ликвидировать. Сколько душ мужиков спасешь? То-то!

Брать надо ночью и тихо. Бацилле даже на разведку идти не надо. Сколько раз его Анька в подсобке приходовала? Бацилла, тогда еще не знал зачем, но глядел вовсю. Замки, двери, сигналку. Когда уходили, Анька тыкала, коза наманикюренная, в цифры не попадая. Бацилла еще указал ей на небрежение, мол Аня, серьезно надо к закрытию магазина относиться, не ровён час…

Но Анька была тогда подшофе и под впечатлением от Бациллы, соображала плохо и отвлекаться на всякую фигню типа сигналки не хотела.

— Ай, брось Бацилла, я только для проформы тыкаю, давно она сломана, а управление наше, будь неладно, не ремонтирует.

Бацилла тогда хмыкнул и понял, что бабы вовсе мозгов лишаются, когда у них на уме водка и блуд.

Надо только дождаться ночи и все. Но внутри все пламенело. Даже думать не помогало. Бацилла пришел домой, походил, наорал на Таньку. Она, как обычно, заблеяла и засуетилась. Наверняка, у нее есть заначка. Не выдержит Танька и нальет-таки Бацилле рюмочку. И чтоб не блазниться, Бацилла выбежал из дома и пошел. Просто пошел по тракту. Прямо. А потом обратно. Так и мотылялся туда-сюда до трех ночи. Что б настрой не сбить и не лишиться правильного расположения духа. Ходил и представлял, как Анька завтра будет себе похоронный марш настукивать граблями своими наманикюренными. А потом материться. Но будет уже того, поздно.

Поймет она, конечно, кто это сделал, но не сдаст. Анька баба хоть и злющая, но своя.

К трем ночи Бацилла притопал к магазину. Ноги гудели и тряслись. Он же нормальный, а не этот, как блин, его марафонец! Ему столько километров наматывать вредно. Но пламенение не прошло. И мозги были на редкость ясные.

Мир представлялся Бацилле простым и понятным. Есть зло, есть добро. Он, Бацилла, понятно дело — добро. Анька, как ни крути — зло. Зло злющее. С этим надо что-то делать, иначе эта зараза расползется по миру. И по деревне.

Вся деревня в кабале у Аньки! А между прочим, вспомнил Бацилла уроки истории в школе, революция была! Во! И отменила эксплуатацию человека человеком! Хотя… но не будет вдаваться в нынешнюю политическую обстановку, решил Бацилла, иначе от борьбы с мелким злющим злом, придется совершать вторую Октябрьскую социалистическую революцию.

А на это Бацилла не подписывался! И Танька у него не Крупская. Так, что разберемся с Анькой и кабалой деревни, а там, там посмотрим. Так решил Бацилла и аккуратненько подцепил замок.

Замков было два. Один навесной, большой, амбарный, еще с незапамятных времен. На вид только страшный. Потому что петли для него были вбиты в рассохшуюся древесину и держались на честном слове. Тут и гвоздодера не надо. Надо просто их вытащить. А потом, потом можно вставить обратно и никто не заметит. Вот и открыта первая дверь.

Второй был прорезной, двухбородочный. Во второй двери. С ним пришлось бы поковыряться, если б не Анькина слабость. Любила Анька горевать. А когда горевала — пила. А когда пила — ключи теряла. И когда в пятый раз поменяла замок за свой счет, пришла к простому и ясному решению — держать запасной ключ, на такой случай в надежном месте под ковриком.

Бацилла наклонился, нащупал ключ и открыл дверь. И увидел Аньку.

Она горевала. Сразу было видно. Сильно горевала, уже на две бутылки водки нагоревала. И поэтому была бесчувственная. Лежала кулем в подсобке на мешках с мукой, рисом и прочей бакалеей и храпела. В безвольно повисшей руке был намертво сжат стакан, из которого тонкой струйкой вытекала недопитая водка. Чувства у Бациллы раздвоились.

Обычный Бацилла пожалел Аньку. Горемычная она баба. Ну в самом деле. Хорохориться, а любви — нет. И в деревне ее не любят. Вот и получается, что выбивает она своей тетрадкой с долгами, по большому счету, себе любовь. А разве такая жизнь в радость?

Поэтому Бацилла принес и поставил рядом с мешками большой эмалированный чайник с водой. Жажда завтра с утра будет у Аньки адская. И накрыл горемычную пальто, что б не замерзла. Анька во сне вздохнула горестно, губами пожевала и устроилась поудобнее. Ладошку под щеку сунула, совсем как девчонка.

А еще усмехнулся, вся деревня знает, что когда Анька горюет, то пьет в своем сельпо. Разработала целый ритуал. Выходит, закрывает, как положено сельпо свое в восемь вечера, а потом, через маленькое окошечко для приемки товара влезает, корячится. Думает, если она так сделает никто не увидит. Бедолага, еще раз пожалел Аньку Бацилла.

А второй, мозговитый Бацилла, лишь зло ухмыльнулся на эти сопли и сматюкался. И приказал двигаться быстрее.

Быстрее так быстрее. Запал иначе пройдет. И так уже, стал задумываться Бацилла о последствиях, когда около Аньки стоял и смотрел, как она с ладошкой под щекой смешно смотрится.

Бацилла подошел к прилавку, пошарил и нашел замусоленную тетрадку и вышел. Закрыл за собой обе двери, все, как было. Ключ под коврик, петли вставил.

© Г.Г.Шестакова, 2024 если вы хотите кому-то рассказать о моей статье, сделайте это через кнопку "ПОДЕЛИТЬСЯ". Спасибо
И пошел походкой освободителя домой.

Дома рявкнул на Таньку:

— Почему печь не топлена?

Пока Танька металась за дровами, Бацилла сунул тетрадку в печное нутро и сел за стол. Танька затопила печь. Поставила перед Бациллой тарелку супа и чекушку.



— Анька тебе просила передать, — стараясь не сорваться хмыкнула Танька, — сказала, что запишет в тетрадку.

Бацилла вздохнул и опрокинул стакан. Пламенение отступило, мозговитый Бацилла отступил. Он хлебнул горячего и потянулся. И уже успокоено так подумал, Анька-то все ж баба с понятием, хоть и злая.

А еще подумал, хорошо, что, кроме тетради больше ничего не взял. Потому что Бацилла, тоже мужик с понятием.

Анька, конечно, поняла, кто у нее тетрадь спер.

И в деревне люди, тоже с понятием, собрали деньги-то, кто что должен.

Шестакова Галина