Юбилей Марии Степановны

Степановна решила отпраздновать свой 75-летний юбилей с размахом. А то, кто его знает при такой-то жизни, будет ли еще один юбилей у нее? Никто за это поручиться не может: ни врач из поликлиники, ни президент.

И потом была еще одна причина, про которую Степановна не признавалась даже себе. Хотя и пыталась шутить:

— Соберем всех! — планировала она с мужем Петровичем. — А то вдруг ты помрешь, а я напоследок всем твоим прастигоспадя нос не утру!

Ревновала Степановна своего Петровича страшно. С самой свадьбы ее не покидало это чувство. Она-то, конечно, не считала его страшным. Оно у нее включилось, когда вслед за женихом она поставила подпись в ЗАГСе. В этот момент она и почувствовала, что вот сбылась ее мечта, она стала не просто мелкой сыкушкой, теперь она замужняя женщина, жена.

Она с удовольствием протянула про себя это прекрасное слово «же-е-ена-а-а» и тут же у нее и включилось чувство, что ее муж, она также протянула по себя это «ее му-у-уж», принадлежит теперь только ей и всем бабам от десяти до ста лет смотреть на него, разговаривать и как-то претендовать строго запрещено.

Петрович, в тот момент жених, не подозревал о таком изменении в своей жизни, а если б подозревал, вполне возможно, что бежал бы из ЗАГСа, перед этим перечеркнув свою подпись и крича, что он на такое не подписывался.

Узнал он об этой милой особенности своей жены только на следующий день, после брачной ночи, когда деваться уже было некуда. На второй день празднования свадьбы. Все как положено и не хуже, чем у людей. Свадьба была запланирована на три дня. Чтобы невеста-жена смогла выгулять все свои наряды, показать, что они не хуже, а тоже могут себе позволить! Вот на второй день Мария Степановна и показала себя во всей красе.

Когда ее мужа, уже законного мужа, пригласила на танец свидетельница и подружка Ольга, Мария Степановна почувствовала странное жжение в груди и желание стукнуть свою до этого любимую подругу по голове. Что она и сделала. А еще оттаскала ее за волосы, испортив пышную прическу, на которую они вместе потратили два часа в парикмахерской. Сидели в соседних креслах, болтали и строили планы, как Ольга обязательно найдет на свадьбе Марии и себе жениха и как они будут гулять уже на ее свадьбе!

— Вот бы хорошо, если бы ты замуж на Серегу вышла, — рассуждала Мария, — и дружили бы семьями и детей вместе воспитывали!

А вот как получилось! Оттаскала Мария подругу и свидетельницу за волосы и выставила за дверь. Нет, оказывается, у замужних женщин подруг, лучшая подруга — это муж!

И извела после этого случая Степановна всех подруг, потому что не доверяла и предчувствовала, что потянут к ее законному мужу свои руки загребущие.

Так и вся жизнь прошла. Степановна стерегла, бдила и охраняла. А Петрович-то и не бежал никуда. Он любил свою Степановну за крутой нрав, уходить не собирался, чтобы она там себе не придумывала. Но доказать свою безгрешность не мог. Поэтому смиренно терпел, уговаривая себя «ревнует, значит, любит», иногда вздыхая:

— Хорошо, что хоть не бьешь меня, Машуня, — вздыхал Петрович и обнимал свою Машуню, за то место, где когда-то была талия.

Степановна зыркала на него, но внутри нее все плавилось от таких нежностей.

Для размаха Степановна выбрала кафе на окраине городка. Хорошо, чтобы было недалеко от дома, продукты таскать будет сподручнее. Она договорилась, что вся готовка будет из продуктов заказчика и она проследит, что и как приготовят. Хотела было отправить Петровича с авоськами, но вспомнила, что кафе полным-полно «параститутками» самых разных возрастов и поперла сама, строго приказа мужу сидеть дома.

Выгрузила, пересчитала вместе с поваром, чего и сколько сдала, сказала:

— Все проверю, — и ушла, как подобает серьезному клиенту.

Потом отправилась с дочерью на рынок, чтобы найти то самое платье, о котором всегда мечтала. С блестками, струящееся в пол и обязательно с декольте и воланом.

— Мама, может, поскромнее что-то, — недовольно тянула дочь, глядя, как Степановна пытается запихать свои телеса в облегающее изумрудное платье.

— Заткнись! — огрызнулась Степановна, выныривая из ворота платья, вспотевшая и красная. — У меня жить осталось, может, два понедельника, а я себе отказывать буду в мечте?

— Про два понедельника я уже десять лет слышу, — хмыкнула дочь.

— Не дождешься! — рявкнула Степановна и чуть не упала, схватилась за шаткую конструкцию торговой палатки.

— Женщина! — возмутилась торговка. — Испортите платье, придется платить!

— А ты не лезь! — огрызнулась Степановна и вылезла ужом из платья. — Сколько? И скидку, на день рождения!

Потом была парикмахерская, укладка, дочь навела марафет Степановне: брови выщипала, маску на морду налепила, потом губки накрасила и даже маникюр сделала.

— Королевишна! — улыбнулась матери. — Все старички твои будут.

Степановна смотрела на себя в зеркало и наслаждалась. Изумрудное облегающее платье обтянуло рыхлую фигуру, все блестело и переливалось, глубокое декольте открывало полную в мелкой сеточке морщин грудь. Обнаженные руки четко делил дачный загар.

— Не надо мне всех старичков, мне мой Петрович нужен, — довольно улыбнулась Степановна. — Давай духов еще побольше!

До кафе Степановну и Петровича довез сын на своей разбитой Волге и, пофыркивая, поехал ее отогнать, чтобы не пропустить все веселье. В зале между столов уже металась сноха, помогая официантам расставить закуски и проследить, чтоб ничего из принесенного Степановной не пропало и не попало в загребущие руки «параституток».

Степановна вплыла в зал королевой, распространяя вокруг волны удушающего аромата. Петрович чихал, морщился, но терпел. Они чуть опоздали, гости уже толпились вокруг накрытых столов в ожидании. Степановна осмотрела зал, увидела всех предполагаемых соперниц и полюбовниц своего благоверного, усмехнулась и проплыла мимо, не удостоив их взглядом.

Столы были расставлены буквой «П», как на свадьбе. Степановна села во главе и барским жестом пригласила всех отужинать чем бог послал.

Все оживились, засуетились, задвигали стульями, рассаживаясь. Банкет начался.

— Я хочу выпить за свою красавицу жену, — провозгласил первый тост счастливый Петрович.

Все выпили. На этом официальная и скучная часть была закончена. Были танцы под баян, потом танцы под дискотеку, потом опять под баян, потому что дискотеку закидали конфетами, мятыми салфетками и освистали. Диджей обиделся и ушел. Степановна самолично бросила ему в спину огрызок яблока и прокричала:

— Вали, вали, не умеешь музыку играть, не чо и пытаться! — после этого выплыла лебедью на танцпол и кивнула баянисту. — Жарь давай!

Баянист жарил до полуночи, а потом просто уснул на баяне. Его растолкали, налили еще.

— Хорошо, но мало, — сурово сказала Степановна. — Санька, — она поманила сына, — давай звони на автобазу, пусть нам автобус подгонят, мы к нам на дачу поедем допраздновать!

— Мам, — испугался Санька.

— Звони! — топнула ногой Степановна. — Все едем ко мне!

Через полчаса приехал автобус. Степановна проконтролировала погрузку гостей, еды, бутылок с минералкой, сока и спиртного.

— Настька, — прикрикнула она на сноху, — давай упихивай гостей в автобус!

Гости были уже в том приятственном расположении духа, когда можно ехать куда угодно, орать песни до рассвета и танцевать под порванный баян до края пропасти. Правда, все это происходило в их головах, а конечности, обычно, к такому расположению духа, были уже в вялогибком состоянии и передвигаться куда бы то ни было не хотели. На лицо был конфликт: низы не хотели, а верхи настаивали.

Настька запихивала все это желеобразное общество в автобус в переднюю дверь, а общество в виде отдельных членов выпадало на мокрый асфальт через заднюю дверь автобуса, до тех пор, пока Степановна не озверела и не стала орать на водителя, чтобы он насильственно прекратил утечку биомассы.

Настька вздохнула и наконец упихала остатки гостей, баян, костыли в количестве четырех штук и пару палок. Санька, предчувствуя, что его ждет, выпил один махом стакан водки и упал между сидений.

Через полчаса добрались до дачи. Процесс выгрузки прошел быстрее, потому открыли обе две и просто вытолкали народ. Сложнее было загнать их в дом, потому что пошли осматривать участок, проверять огурцы и помидоры, сорвали зачем-то все кабачки.

Санька поступил мудро, выпив водки. Был счастлив и стеклоподобен. Лежал в кресле и смотрел, как мотыли вьются вокруг лампы. Степановна орала на всех с крыльца, стучала подобранным костылем и была похожа на пирата или русалку, захватившую корабль. Платье, изумрудно переливалось, под слабым светом фонаря.

Настька была трезвой и адски злой. Потому что муж напился, сеструха мужа сбежала еще в городе, бросив весь этот балаган на нее. Она решила, что выскажет все это завтра и мужу и не побоится высказать Степановне, а пока ее задача распихать всех по комнатам, всем выдать по бутылке минералки и пойдет спать в баню, чтобы не задохнуться в алкогольном выхлопе.

Все повторялось, как и с погрузкой в автобус, но разбегались гости уже медленнее, а некоторые и вовсе не успевали, отрубались там, где их укладывала Настя.

Степановна пылала на крыльце и требовала танцев. Петрович сдался и просился баиньки. Настя уложила его в кровать, проверила, все ли на месте, вздохнула и пошла на штурм Степановны. Ее успокоить, уложить под бок к Петровичу и все.

Степановне было хорошо. Прическа растрепалась, помаду она давно съела, и косметика уже поплыла. В целом это смотрелось страшно, особенно с костылем в призрачном свете фонаря. Она переливалась зеленым, складки на боках обозначились резче, и она была похожа на страшную гусеницу.

— Пошли спать, — сказала Настя и попыталась взять костыль.

— Нет! Зови Петровича, будет танцевать и петь песни! — она зло дернула костыль, он с грохотом упал и застучал по ступенькам. — Где все?

— Все спят. Петрович в кровати, челюсть в стакане. Я его уложила, не волнуйся.

— Ты? Ты трогала моего Петровича, паскуда!

— Мария Степановна, — возмутилась Настька.

— Уйди! — Степановна отпихнула Настьку и ломанулась в спальню. — Паскуда! Пригрела на груди змеюку! — орала она.

Настя побежала за ней, решив, что та тронулась умом.

Степановна стояла над Петровичем, который распластался на полу в виде морской звезды совершенно голый, шамкая беззубым ртом, он с вожделением шептал:

— Иди ко мне, моя птичка!

— Птичка! Кобелина ты! Кобелина! В мой день рождения! И с кем!

— Вы рехнулись, что ли? — Настя посмотрела на Степановну. — У меня муж есть.

— Это мой сын! Заграбастала его, теперь мужа моего хочешь?

— Он старый хрен! — разозлилась Настя.

— Ты не хрен, — Степановна наклонилась над мужем и ласково потрепала его по щеке, не удержалась и упала рядом.

Настя хотела ее поднять, потом услышала мощный храп и вышла из комнаты.

Она стояла в гостиной, везде были бесчувственные мертвецки пьяные старики и Настя чувствовала себя отвратительно. Больше она на такие мероприятия не пойдет. И семья ей такая нафиг не нужна.

— Да, — чуть подумав, сказала Настя. — Нафиг не нужна. Юбилей у кого? У Степановны. Она чья мать? А почему я вожгаюсь со всей этой байдой? Сын напился, чтобы не связываться с матерью, дочь сбежала. Почему я должна заниматься со всем этим пьяным старичьем?

Она вышла на крыльцо и направилась к бане, чтобы там переночевать.

— Нет, — остановилась Настя, запнувшись за костыль. — И ночевать я здесь не буду.

Она вышла за калитку и пошла в сторону города.

Утром Степановна проснулась, оттого что у нее все затекло. Приоткрыв глаз, она увидела, что спит на голом Петровиче. Встала кряхтя. Потыкала Петровича.

— Птичка моя Машуня, — не открывая глаз прошамкал Петрович. — Как я тебя люблю, — и повернулся на бок, положив ладошки под щеку и подтянув колени.

— И я тебя, — сказала Степановна и накрыла мужа покрывалом. — И подушечку на любимый.

Вышла на кухню, дико мучаясь жаждой. Везде валялись гости, вздыхая во сне. Сын спал в кресле.

— А Настя где? — спросила Степановна, смутно припоминая, что она что-то вчера ей такого наговорила.

— Не знаю, — пробурчал сын и отвернулся.

— Надо бы извиниться, наверное, — неуверенно сказала она.

Степановна обошла весь участок, заглянула в баню. Насти нигде не было. Позвонила ей на телефон. Никто не ответил. Набрала дочери:

— Я что, нанималась за ней следить? А вы на дачу уехали? Фу, спит, наверное, где-то, твоя Настя, — сказала дочь. — Домой-то когда?

Домой добрались к вечеру. Насти нигде не было. Степановна, так распереживалась, что начала пить валерьянку и орать на всех. Потом собралась с духом и позвонила сватье:

— Кать, ты того, скажи мне, — замялась на холодное «здрасти» Степановна. — Настя у вас?
 

— У нас, — с нажимом сказала Катя и повесила трубку.

— Да, — вздохнула Степановна, — натворила я делов-то…

На следующий день Степановна собралась и поехала вымаливать прощение у Насти. Прощение Степановна получила. Санька, муж Насти получил развод.

Степановна выбросила изумрудное платье, натянула халат и с этого дня перестала ревновать Петровича.

Шестакова Галина