Воспоминания о Пушкине

Предлагаем читателям Weekly Magazine воспоминания соотечественников великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина:


 Вспоминания о Пушкине

  Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его портретов, но с грустью должна сознаться, что ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика — особенно его удивительных глаз.
Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала.
Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На пальцах он отращивал предлинные ногти».

(Вера Нащокина, жена близкого друга Пушкина)

«Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке».

(Михаил Погодин, публицист, историк)

«Роста Пушкин был небольшого; идя неловко волочил ноги и походка у него была неуклюжая. Все портреты его, в общем, похожи, но несколько приукрашены. Манер у него не было никаких. Вообще он держал себя так, что я никогда бы не догадался, что это Пушкин, что это дворянин древнего рода. В обхождении он был очень приветлив. Речь его отличалась плавностью, в ней часто мелькали грубые выражения. Цветом лица Пушкин отличался от остальных. Объяснялось это тем, что в его жилах текла арапская кровь Ганнибала, которая даже через несколько поколений примешала свою сажу к нашему славянскому молоку».

(Станислав Моравский, польский врач, друг поэта Адама Мицкевича)

«С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь… Лучше всего, по-моему, передает его гравюра Уткина с портрета Кипренского;.
Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос — выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми кудрявыми волосами».

(Иван Гончаров;, писатель)

«Как теперь вижу его живого, простого в обхождении, хохочущего, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми, ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а вполне был белокож, с вьющимися волосами каштанового цвета. <…> В облике его было что-то родное африканскому типу; но не было того, что оправдывало бы его стих; о самом себе: «Потомок негров безобразный». Напротив того, черты лица у него были приятные… <…> В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе».

(Михаил Юзефович, адъютант Николая Раевского)

«В его внешности он имел много необычного. Иногда он позволял своим волосам отрастать до плеч, держа свою кудрявую голову в беспорядке, носил бакенбарды, длинные и всклокоченные, одевался небрежно, ходил быстро, поигрывая тростью, напевая и насвистывая. В это время многие пытались копировать его, их называли a la Pusсhkin».

(Из журнала «Русская старина» за 1874 год)

«Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган»;.Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодический и, как он говорит про Овидия в своих «Цыганах»: «И голос, шуму вод подобный».

(Анна Керн, мемуаристка, возлюбленная Пушкина;)

«Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее действие, как и его стихи;».

(Алексей Хомяков, художник, поэт)

«Пушкин, писатель, разговаривает очаровательно без претензий, живо, пламенно. Нельзя быть безобразнее его — это смесь физиономии обезьяны и тигра. Он происходит от одной африканской расы, и в его цвете лица осталась еще какая-то печать и дикое во взгляде… Рядом с ней [женой] его уродливость еще более поражает, но, когда он говорит, забываешь, чего ему недостает, чтобы быть красивым».

(Графиня Дарья Фикельмон, внучка Кутузова;)

«Вот какой Пушкин счастливец! Смеется так, что кишки видны».

(Карл Брюллов;, художник)

«Пушкин был нехорош собою: смугловат, неправильные черты лица, но нельзя было представить себе физиономии более выразительной, более оживленной, более говорящей и слышать более приятного, более гармонического голоса, как будто нарочно созданного для его стихов».

(Елизавета Драшусова, мемуаристка)

«Особенная, только ему свойственная улыбка, в которой так странно сочетались язвительная насмешка с безмерным добродушием».

(Граф Владимир Соллогуб)

«Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. Здесь же помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого Лицея;
 писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора; против его двери — дверь в комнату няни».

(Иван Пущин, лицейский товарищ Пушкина;, декабрист;)

«Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья; на столике графин с водой, лед и банка с кружовниковым вареньем, его любимым (он привык в Кишиневе к дульчецам (сладкое блюдо из варенья. — Прим. авт.). Волоса его обыкновенно еще были мокры после утренней ванны и вились на висках; книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой комнате, без гардин, была невыносимая жара, но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и привирал всякую чепуху насчет своей соседки графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок; и очень серьезно спрашивал нашего мнения».

(Александра Россет-Смирнова, фрейлина, мемуаристка, подруга Пушкина)

«Мы ехали с Лонгиновым через Собачью площадку; сравнявшись с углом ее, я показал товарищу дом Ринкевича (ныне Левенталя), в котором жил я, а у меня Пушкин… <…> Дом совершенно не изменился в расположении: вот моя спальня, мой кабинет, та общая гостиная, в которую мы сходились из своих половин и где заседал Александр Сергеевич в… (как называется тулуп с мехом кверху?). Вот где стояла кровать его, на которой подле него родила моя датская сука, с детьми которой он так нежно возился и нянчился впоследствии; вот то место, где он выронил (к счастию — что не в кабинете императора) свои стихотворения о повешенных, что с час времени так его беспокоило, пока они не нашлись!!! Вот где собирались Веневитинов, Киреевский, Шевырев, вы, я и другие знаменитые мужи, вот где болталось, смеялось, вралось и говорилось умно!!! <…>
Советую газетчику обратить внимание публики на этот кабак. В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! — и в углу бы написали: здесь спал Пушкин! — и так далее».

(Сергей Соболевский, библиофил, друг Пушкина)