Воробьиная ночь

Воробьиная ночь


Воробьи;ная (ряби;новая) ночь ; у восточных славян название ночи, чаще всего, летней ночи с сильной грозой или зарницами. Считалась временем разгула нечистой силы. Первоначальная форма сочетания ; рябинная ночь, то есть «рябая, пёстрая ночь», — ночь с молниями, с ветром и грозой. Рябая, подобно воробью, ночь, когда темнота перемежается зарницами и сполохами. В эти ночи воробьи вылетают из укрытий, тревожно чирикают, беспокойно собираются в стайки и т. д. На основе выражения рябинная ночь позже, в результате этимологического перерождения, получился речевой оборот рябиновая ночь, а затем и воробьиная ночь. В украинском языке, например, выражение горобина ніч означает не только «воробьиный», но и «рябиновый».

Впервые понятие Рябинная ночь встречается в летописи при описании битвы между дружинами Ярослава Мудрого и его брата Мстислава (1024): «И бывши нощи рябинной, бысть тма и гром бываше и молния и дождь… И бысть сеча зла и страшна, яко посветяаше моления, тако блещашеся оружие их, и еликоже молния осветяше, толико мечи ведяху, и тако друг друга секаше, и бе гроза велика и сеча силна».

Воробьиная ночь в афоризмах и кратких цитатах
 
Молнии не прекращались ни на мгновение; была, что называется в народе, воробьиная ночь. <...> Я глядел ; и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали также во мне.[1]

  — Иван Тургенев, «Первая любовь», 1860
 
Я попал в настоящую воробьиную ночь; даже ямщику-татарину делается жутко, жутко даже лошадям. Куда едешь, где едешь — не знаешь; все окутано, как черным сукном, непроглядной темью грозовой ночи.[2]

  — Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», часть 1. Глава XVI, 1872
 
Пришло страшное явление юга ; «воробьиная ночь», когда вспышки огня в небесах ни на минуту не гаснут, и где они вспыхнут, там освещают удивительные группы фигур на небе и сгущают тьму на земле.[3]

  — Николай Лесков, «Заячий ремиз», 1894
 
Якуб уверяет, будто это потому, что чёрт воробьев мерял: которого убить, которого отпустить. Бедняги. Сегодня они сотнями тощих трупиков усеяли парк, и усердно суетятся и хлопочут вокруг них жуки-могильщики.[4]

  — Александр Амфитеатров, «Жар-цвет», 1895
 
Воробьиной ночью в Малороссии называется такая страшная грозовая ночь, что даже воробьи от испуга вылетают из своих гнезд и мечутся как угорелые по воздуху.[5]

  — Александр Чехов, «В гостях у дедушки и бабушки (Страничка из детства Антона Павловича Чехова)», 1912
 
Такой грозовой была ночь нашего ареста. Душная, полная электричества. Молнии прорезали черное небо. Удары грома потрясали землю ; это была воробьиная ночь без дождя.

  — Ариадна Делианич, «Вольфсберг-373», 1960
 
Воробьиная ночь, воробьиная мгла.
Все смешалось в одно, а нельзя ошибиться.
Я спокоен, и там, где лишь пыль да зола,
уголек еще пышет, пытаясь помочь.
Я спокоен, спокоен, но страшно решиться.
О, пролейся ливмя, воробьиная ночь![6]

  — Олег Чухонцев, «...И пока гомонит воробьиная ночь...», 1971
 
...результаты этого избиения, этой воробьиной «варфоломеевской ночи» оказались неожиданными. Люди были быстро и строго наказаны за свою жестокость...[7]

  — Юлия Друнина, «Алиска», 1973
 
; Ты знаешь, что такое воробьиная ночь?..
; Это другое, ; сказал я, ; и она у нас уже была.[8]

  — Феликс Светов, «Чижик-пыжик», 2001
Воробьиная ночь в критике, публицистике и документальной прозе
 
Ибо жизнь, как она и отразилась в книгах Чехова, представляет собою обильный выбор всякого несчастия и нелепости. Чехов показал ее в ее смешном, в ее печальном, в ее трагическом обликах. У него есть ужасы внешнего сцепления событий, капризные и страшные выходки судьбы; у него еще больше незаметного внутреннего драматизма, имеющего свой источник хотя бы в тяжелом характере человека, ; например, в злобной скуке того мужа, который запретил своей жене танцевать и увез ее домой в разгаре веселого уездного бала. Вообще, вовсе не должна разразиться какая-нибудь особая катастрофа или тяжелая «воробьиная ночь» жизни, вовсе не должна произойти исключительная невзгода, для того чтобы сердце исполнилось тоски.[9]

  — Юлий Айхенвальд, «Чехов», 1910
 
Благодаря этой барышне в дом старого профессора внесено что-то мещанское и низменное. Узнать прежнюю Лизу можно разве только в одну из тех «воробьиных ночей», которыми богата жизнь. Тогда она мечется в тоске и стонет. К ней входит отец. «Увидав меня, она вскрикивает и бросается мне на шею. «Папа мой добрый… ; рыдает она, ; папа мой хороший… Крошечка мой, миленький…»[9]

  — Юлий Айхенвальд, «Чехов», 1910
Воробьиная ночь в мемуарах и дневниковой прозе
 
Я попал в настоящую воробьиную ночь; даже ямщику-татарину делается жутко, жутко даже лошадям. Куда едешь, где едешь — не знаешь; все окутано, как чёрным сукном, непроглядной темью грозовой ночи. Огни Севастополя исчезли за город, и только красный глаз маяка одиноко вращается в чёрном хаосе, то, исчезая, когда он глядит на море, то, ярко разгораясь, когда оборачивается на нашу дорогу. В этой страшной обстановке, при завывании бури, при потоках молний, беспрерывно обливающих небо и землю, — он представляется глазом чудовища, отыскивающим во тьме свою добычу. <...>
Это был не наш русских дождь, а страшный тропический ливень, каких я никогда не видывал. В течение 2-х часов, не прерываясь, сплошным потоком, с непостижимой быстротою лились небесные воды из прорвавшихся туч. Шоссе уже не было видно. Перекладная неслась по руслу бешеной реки, стремглав катившейся под гору. С боку, с гор и утесов прыгали, разбиваясь, кружась и пенясь, обдавая лошадей своими брызгами и подмывая им ноги, дикие горные потоки; они так ревели и сверкали, перебегая дорогу и низвергаясь в лесные пропасти, чтобы дорваться до моря, глухо шумевшего глубоко внизу, что их можно было принять за злых духов горной пустыни, поднявших неистовую пляску. Молния не вспыхивала, а разливалась, почти не прекращаясь, широким, ослепительным заревом. Ветер гнал дождь и град прямо в лицо, навстречу мне и лошадям, и они секли нас, как заряды дроби; град засыпал в перекладной все вещи сплошною белою скатертью. Бурка, зонтик — обратились в ничто. Привычные татарские лошади, не боящиеся ничего, останавливались со смущеньем и дрожью, видно, и у них кружилась голова от этих несущихся во все стороны вод, от шума и вихря, наполнявшего воздух. Ямщик несколько раз бросал вожжи и прятался от ударов града под навесом скал. Но надобно было, наконец, погнать и ямщика и лошадей. Мы неслись под гору с тою же безумною удалью, с какой неслись под нами, впереди нас и сзади нас, горные воды. Не знаю, отчего мы не опрокинулись десять раз. Мы вомчались во двор Кикинеизской станции вскачь, словно по пятам преследуемые врагом. Станция плавала среди пруда. Пройти и проехать было нельзя. С большими затруднениями, через телеги и дрова, провели меня задним двором в кухню, и то в воде выше щиколотки. На мне не было сухой нитки.[2]

  — Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», часть 1. Глава XVI, 1872
 
Дошедши до крайности Казы Мулла стал снискивать пропитание в поденной работе в роскошных виноградниках Кизлярских армян, влюбился в дочь садовладельца, у которого постоянно работал подёнщиком, воспользовался грозою воробьиной ночи, убил садовладельца, но не успел похитить дочь и не теряя времени бежал в свои родные горы перешел в «Табасарань» и скрылся в горную потаенную пещеру, к бывшему своему учителю, отшельнику в своем ските погруженному в изучение мудрости внесенной Бухарскими изуверами.[10]

  — Владимир Толстой, Биографии разных лиц при которых мне приходилось служить..., до 1888
 
; Хорошенько закутайтесь, паничи, в мешок да в рогожу. Здоровый дождик будет… А то, чего доброго, и воробьиная ночь.
; Чтоб ты скис, поганец, со своей воробьиной ночью! ; отозвался из-под своего прикрытия машинист. ; Типун тебе на язык. Ты еще нагадаешь (напророчишь)! Тут и так страшно, а ты, накажи меня Бог…
Воробьиной ночью в Малороссии называется такая страшная грозовая ночь, что даже воробьи от испуга вылетают из своих гнезд и мечутся как угорелые по воздуху. ; Погляди хорошенько по сторонам, не видно ли где-нибудь огонька, ; ухватился за последнюю надежду машинист. ; Где огонь, там хата.
Ефим не успел ответить. Яркая ослепительная молния перерезала небо от одного края до другого и на миг осветила всю степь со всеми ее подробностями. Мы все вздрогнули. Лошадь от испуга попятилась. Через несколько секунд над самыми нашими головами раздался оглушительный треск, понесся по небу бесконечными трескучими раскатами и замер где-то вдали грозным, гремучим грохотом.
; Свят, свят, свят! ; в испуге зашептал машинист. Не успел он дошептать, как степь осветилась от второй такой же молнии и раздался такой же ужасающий треск. За ними другая и третья молния с громом ; и пошла греметь без перерыва. Грузно ударила об мою рогожу первая крупная капля дождя, и не успел я опомниться, как вдруг с неба обрушился жестокий ливень ; ливень, знакомый только нашим южным степям. Когда вспыхивала молния и на миг освещала дождь, то перед нашими глазами открывались не нити дождя, а сплошная стена воды без разрывов ; точь-в-точь, как рисуют низвергающуюся воду в водопаде.[5]

  — Александр Чехов, «В гостях у дедушки и бабушки (Страничка из детства Антона Павловича Чехова)», 1912
 
Меня начала одолевать истома и клонило ко сну. По полу шлепали туфли, и по звуку слышно было, что они одеты на босую ногу. За стенами комнаты по-прежнему бушевала воробьиная ночь. В узенькие окошечки врывалась молния, и вся комната дрожала от раскатов грома. Но теперь мне уже не было ни страшно, ни жутко, ни холодно. Только во рту было гадко и в голове вертелась назойливая мысль: «Я простудился, и Антоша тоже захворал… И зачем только мы поехали?..»
; О, какие же хорошие паничи! Мы повесим ихнюю одёжу в сенях на верёвку: нехай сохнет… <...>
Стало быть, мы опять попали в кабак. Но слава Богу и за это. Иначе что было бы с нами, если бы лошадь, руководствуясь инстинктом, не набрела ночью на это жилье? Мы, наверно, серьезно захворали бы от простуды, а может быть, даже и умерли бы. Воробьиная ночь ; не шутка… Надев мокрые мундирчики и фуражки, мы поспешили выйти на воздух, где нас сразу ослепило ярким светом. Небо было голубое, чистое и такое глубокое, что трудно было поверить, чтобы между ним и землею могли ходить тяжелые, мрачные тучи вроде вчерашних. Пирамидальный тополь, два или три вишневых деревца и бурьян, росший во дворе, еще не обсохли и блестели золотом.[5]

  — Александр Чехов, «В гостях у дедушки и бабушки (Страничка из детства Антона Павловича Чехова)», 1912
 
За день распустились тополя и присоединились к берёзам, а липа еще черная, парит ужасно, стало в одной рубашке жарко, начинается сильная гроза, летний дождь и переворот в природе завершается ночью сверканием беспрерывным с разных сторон всего неба (Воробьиная ночь). Этот переворот сразу открывает нам загадочное лицо этой весны (никто не запомнит).[11]

  — Михаил Пришвин, «Дневники», 1927
 
15 (воскр.) Прохладнее, серее и душнее. Противная, подозрительная жемчужность <на небе>, приведшая к роскошной, воробьиной ночи. Грохот молнии со всех сторон, дождь, кажется, не очень большой. К счастью, не очень тяжело на меня подействовало.[12]

  — Михаил Кузмин, дневник 1934 года
Воробьиная ночь в беллетристике и художественной прозе
 
Злодеи расположились иначе. Они ожидали только первой тёмной, дождливой ночи, дабы предприятие свое произвести в действо. Ожидание их исполнилось. Приблизился день пророка Ильи; воробьиная ночь настала с ужасною грозою; проливной дождь низвергался с мрачного неба; гром ревел со всех четырех сторон; молния, убивающим огнем своим раздирая тучи, освещала пасмурную, унылую природу. Это не устрашило наших мстительных витязей. Как с кипятком лазить через забор затруднительно, да дождём и сыростью истребило бы силу, то дядя Макар запасся острым тесаком, а Сидор косою.[13]

  — Василий Нарежный, «Гаркуша, малороссийский разбойник», 1825
 
«Гроза», ; подумал я, ; и точно была гроза, но она проходила очень далеко, так что и грома не было слышно; только на небе непрерывно вспыхивали неяркие, длинные, словно разветвленные молнии: они не столько вспыхивали, сколько трепетали и подергивались, как крыло умирающей птицы. Я встал, подошел к окну и простоял там до утра… Молнии не прекращались ни на мгновение; была, что называется в народе, воробьиная ночь. Я глядел на немое песчаное поле, на темную массу Нескучного сада, на желтоватые фасады далеких зданий, тоже как будто вздрагивавших при каждой слабой вспышке… Я глядел ; и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали также во мне.[1]

  — Иван Тургенев, «Первая любовь», 1860
 
В здешних широтах летние ночи почти неприметны: читать очень мелкую печать в них можно насквозь; но осенью ночи бывают до того темны, что не уступают знаменитым воробьиным ночам Малороссии. Можешь себе представить, какой мрак в такие ночи покрывает воды маленькой речки, излучисто текущей по дремучему лесу и над которой между деревьями прорезывается лишь узенькая полоса небесного свода. Небесный же свод в эту пору не теплится ни одной звездочкой, а бывает покрыт густым слоем туч, из которых сыплется не дождь, а какие-то мелкие-премелкие, частые, насквозь пронизывающие капли ; жмычка, как называют промышленники.[14]

  — Флегонт Арсеньев, «Щугор», 1885
 
Бывают страшные ночи с громом, молнией, дождем и ветром, которые в народе называются воробьиными. Одна точно такая же воробьиная ночь была и в моей личной жизни…
Я просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Мне почему-то кажется, что я сейчас внезапно умру. Почему кажется? В теле нет ни одного такого ощущения, которое указывало бы на скорый конец, но душу мою гнетет такой ужас, как будто я вдруг увидел громадное зловещее зарево.
Я быстро зажигаю огонь, пью воду прямо из графина, потом спешу к открытому окну. Погода на дворе великолепная. Пахнет сеном и чем-то еще очень хорошим. Видны мне зубцы палисадника, сонные тощие деревца у окна, дорога, темная полоса леса; на небе спокойная, очень яркая луна и ни одного облака. Тишина, не шевельнется ни один лист. Мне кажется, что всё смотрит на меня и прислушивается, как я буду умирать…[15]

  — Антон Чехов, «Скучная история», 1889
 
Как бы отчаиваясь в невозможности измерить тебя и все-таки желая обозначить вещественным знаком, что возникло у кого-то такое дерзкое намерение ; измерить, как-то раскидать по тебе еле видными морщинками глубокие, черные буераки, в которые в тёмную, воробьиную ночь, какие тут иногда бывают, валятся и путник, и зверь, а в осенние и весенние ливни устремляется небесная вода и бурлит, и клокочет, и размывает землю, и становится грязною.[16]

  — Константин Случевский, «Профессор бессмертия», 1891
 
Будь я богат, я, знаете ли, непременно поставил бы над нею своеобразную часовню. Вся она была бы сложена из стекла, т е. из стеклянных кирпичей, так что внутренность ее находилась бы в постоянном, непрерывном общении со светом земли; с зарею она заливалась бы красными, огненными лучами молодого солнца, при лунном сиянии ; лазоревыми тенями, в непроглядную тьму воробьиной ночи она стояла бы как и вся природа, погруженною в мрак и вспыхивала бы, во всей своей цельности, при блеске буревой молнии или летней зарницы.[16]

  — Константин Случевский, «Профессор бессмертия», 1891
 
И вот раз после жаркого дня, который, по обычаю, на рассвете предварила Перегуду Овидиева тень, стали сбираться тучи с разных сторон и столкнулись на одном месте. Буря ударила, пыль понеслася, зареяли молоньи, и загремели один за другим непрерывно громовые раскаты. Пришло страшное явление юга ; «воробьиная ночь», когда вспышки огня в небесах ни на минуту не гаснут, и где они вспыхнут, там освещают удивительные группы фигур на небе и сгущают тьму на земле. В сумасшедшем доме, как и везде, где это было видно, царил ужас… кто стонал, кто трясся и плакал, некоторые молились, а кто-то один декламировал: Страшно в могиле холодной и темной, Ветры там воют ; гробы трясутся, Белые кости стучат…[3]

  — Николай Лесков, «Заячий ремиз», 1894
 
Ух, какую воробьиную ночь пережили мы, здановцы! С вечера было душно. Я рано лег спать и спал дурно, под кошмаром. Видел во сне Лалу, очень суровую и бледную. Она сказала мне:
; Помнишь Корфу? Берегись: оно нагнало тебя, оно начинается…
Она подняла руку, и вокруг нас разверзся целый ад огня и грохота… Проснулся: дом трясётся от грома, в щели ставен сверкает синяя молния. Я люблю грозу. Разбудил Якуба и приказал ему отворить ставни в кабинете. Чудное было зрелище. Когда небо вспыхивало голубым пламенем, в парке виден был каждый лист, трепещущий под каплями дождя, совсем бриллиантового в этом грозном освещении… Буря кончилась таким могучим ударом грома, что я вскочил в испуге с подоконника: молния блеснула прямо мне в глаза, вместе с нею все небо точно рухнуло на землю… Так, в беспрерывной молнии и громе, прошла вся ночь. Якуб уверяет, будто это потому, что чёрт воробьев мерял: которого убить, которого отпустить. Бедняги. Сегодня они сотнями тощих трупиков усеяли парк, и усердно суетятся и хлопочут вокруг них жуки-могильщики. Якуб прошедшую грозовую ночь зовет рябиновою. По его мнению, таких бывает три в году: в конце весны ; когда цветёт рябина, в средине лета ; когда начинают зреть на рябине ягоды, и в начале осени ; когда рябиновые ягоды совершенно поспеют. Первую отбыли, будем ждать всех остальных.[4]

  — Александр Амфитеатров, «Жар-цвет», 1895
 
Холод ужаса пробежал вдруг волною по моему телу, отвердели волосы на голове. Я боялся обернуться назад.
—;Говорят еще,;—;продолжал старик, со страхом озираясь кругом,;—;говорят еще, что раз в год выходит Булавин из своей пещеры… Случается это летом, в воробьиную ночь… Ходит он по лесам, по болотам и полям; ростом выше самых больших деревьев, а на плече у него целая сосна вместо дубинки. И если в эту ночь, спаси господи, встретит он кого-нибудь на дороге, сейчас заревет страшным голосом и своей дубинкой убивает. Потому в воробьиные ночи никто уж из дому не выходит, а старухи до утра молятся перед образами…
Емельян Иванович поглядел на мое искаженное ужасом лицо и прибавил с неестественным смехом:
—;Ну, да ведь это пустяки, басни одни. Мало чего хохлы не набрешут.[17]

  — Александр Куприн, «На реке», 1896
 
Не тучи покрывали все небо, а какая-то серая дымка, сквозь которую солнце просвечивало громадным кровавым кругом. Недвижный воздух томил удушающим зноем, и в природе, изнемогавшей перед грозою, замерло все: не слышно было ни стрекотания кузнечиков, ни пения птиц, ни шелеста травы, поникли цветы и листва деревьев висела бессильно, овцы сбились в кучу, пригнули головы к земле и стояли неподвижно, огромные собаки вытянулись в пыли и высунули свои черные языки, лошади беспокойно дрожали в стойлах, и крестьяне, смотря на небо, крестились и шёпотом говорили:
; Помилуй, Боже! Не иначе воробьиная ночь будет!
И такое же томление терзало душу Елизаветы Борисовны. Она сидела на балконе и с тоскою смотрела в сад, вспоминая то недалекое время, когда она смело могла взглянуть на открытые лица и Веры и мужа. Какой-нибудь год времени, и все изменилось: покой и счастье ушли без возврата, и наступили дни позора и ужаса.[18]

  — Андрей Зарин, «Казнь», 1902
 
Молчаливая молния снова озарила мохнатые изорванные тучи, туго натянувшийся углом над рекой канат и посреди реки паром, бившийся и старавшийся сорваться с каната.
Но что было всего страшнее, так это на другом берегу две подводы и два человека;—;один высокий, другой низенький. Низенький стоял возле лошадей, а высокий у самой воды. А когда молния молчаливо вспыхнула опять, на берегу стояли две подводы, лошади и низенький.
Мальчик в страхе стал изо всех сил тянуть паром назад к домику, но паром тяжело бился на вытянувшемся канате, не сдвигаясь с места.
Молчаливая молния чаще и чаще разгоняла тьму, и видно было, как стали летать воробьи.
«Воробьиная ночь…»;—;подумал с отчаянием мальчик.
В ту же секунду он увидел ухватившиеся за край парома две длинные голые, мокрые руки. Потом из-за края показалась голова с прилипшими волосами, с них бежала вода, и глянул белый мёртвый глаз.[19]

  — Александр Серафимович, «Воробьиная ночь», 1916
 
А ночная грозаночью пришла первая в тот год гроза, гремела, рокотала, полыхала молониями, обдувала ветрами, терпкими запахами первых полевых цветов. Я сидел ; следил за грозой ; на паперти у Николы, ; у Николы ; на-Посадьях, где некогда венчался и молился перед Куликовым полем Дмитрий Донской. ; Была воробьиная ночь. Гроза была благословенна.

  — Борис Пильняк, «Третья столица», 1922
 
Еще два дня продолжало парить, но к вечеру второго дня со всех сторон озера начала приближаться воробьиная ночь. Со всех сторон зарницы загорались, и разом отражались в озере огромные черные силуэты. Настоящего грома еще не было, но отдаленный, как бы подземный гул нарастал непрестанно. Всё замерло в деревне, собаки и люди притаились и, обливаясь потом, с тревогой смотрели на улицу. Аббат Гильденбрандт молился, с утра начались у него головокружения, и он посылал уже за Терезой, но Тереза была в Лозанне, она с матерью ела мороженое на набережной и с неизъяснимым страхом всматривалась в сумерки. Легкая, чуть заметная рябь бежала по озеру, на тротуаре кружились обрывки бумаги, тревожно и поспешно где-то шумел опускаемый железный занавес. И вдруг над самой вершиной Pic du Midi вырос и долго сиял, неестественно долго, высокий фиолетовый куст, «как будто толстые белые волосы встали дыбом», подумала Тереза, и четким треском ряд сухих громовых выстрелов проухал над озером, и опять все смолкло, и вдруг совсем с другой стороны, вернее, со всех сторон раздался долгий скрежещущий грохот, как будто огромный новый холст разрывался под титаническими руками. Вслед за тем страшный басовый удар задребезжал стеклами, и, о чудо, прямо напротив, у острова Руссо, зигзагами медленно спустился к воде ослепительный, как магний, белый шар. Коснувшись мачты небольшой рыбачьей шхуны, потанцевал немного и вдруг оглушительно разорвался, всю ее облив синими электрическими потоками, и мгновенно все это высушенное солнцем деревянное сооружение вспыхнуло со всех концов. Гроза приостановилась на мгновение, и только были отчетливо слышны прокатывающиеся по горам слабые глухие выстрелы деревянных пушек, которыми виноделы пытались разогнать бурю. Но снова, и уже со всех сторон, падали молнии, и грохот носился и рокотал в ущельях, то как будто огромные железные листы сотрясались, то опять рвался холст, то лопалось что-то, и горы тяжело громыхали в ответ каждую секунду, молнии отражались в озере и белым светом озаряли кафе и суетню официантов, поспешно что-то вносивших с улицы.[20]

  — Борис Поплавский, «Аполлон Безобразов», 1932
 
—;Вот что,;—;раздумывая, сказал Герасим.;—;Пойдёмте направо, на горки, к лесу. Там дом лесничего. Я знаю, надо вправо брать. У него до утра заночуем, а то;—;ночь воробьиная.
—;То есть, позвольте, ночь воробьиная, в чём дело?;—;говорит Павел Сучков по-военному.
—;Воробьиная ночь, Павел Лександрович, не знаешь. А это такая ночь, что себя не увидишь, не то что дорогу.
—;Пойдём на лесников дом.
Мы долго идём молча. И нам уже трудно видеть что-либо, идем по звуку шагов, чувствуя друг друга. Стало казаться;—;то мы идём в гору, то круто спускаемся вниз, высокая трава, задеваем сучья… Вынимаем спички и близко смотрим на землю. Герасим ищет, наклоняясь, говорит:
—;Сюда. Вот сбились…
—;Действительно, ночь воробьиная,;—;сказал Павел Сучков.;—;Но почему воробьиная?..
—;Да вот, не видим ни шиша, и воробьиная,;—;сказал Герасим.[21]

  — Константин Коровин, «Ночь» (рассказ), 1933
 
И вдруг сразу, в ответ на его вой, далеко, за моховым болотом, волки подхватили его звук и дружно завыли, все повышая и повышая, и сразу оборвали. Это было таинственно и жутко.
И опять потух огонёк. Человек уже подходил к дому,;—;сапоги хлюпали по лужам.
У самого крыльца человек опять завыл, и дружно вдали ответили ему волки.
—;Герасим, это ты?;—;позвал я.
Герасим подошел к нам, смеясь.
—;Слыхали, молодые-то, как подвоешь, сразу отзываются. А ведь далече.
—;Герасим, это ты, значит, огонек-то зажигал?
—;Да как же. У Афросиньи лампочку взял. Говорят;—;вы без свету сидите.
—;Что делать, сидим без света. Керосин вышел,;—;все Лёнька.
—;Постой, я сейчас самовар подбодрю. Как теперь Ленька-то с Феоктистом приедут, в этакую-то ночь? Афросинья сказала, что не поедут до утра. Воробьиная ночь. Беда ведь, как застанет ночь такая,;—;заблудишься… Да ежели еще ненастье, так прямо пропадай.[22]

  — Константин Коровин, «Крик в ночи» (рассказ), 1938
 
В туче стало заметно движение жёлтых вихрей. Край тучи начал загибаться к земле. Молнии взрывались и перебегали в черных пещерах неба.
На сельской колокольне несколько раз торопливо ударили в колокол двойным ударом. Это был сигнал к тому, чтобы в избах заливали огонь в печах.
Мы закрыли все окна и двери, вьюшки в печах и ставни, сели на веранде и начали ждать.
Далеко за парком возник широкий — во всю ширину земли — зловещий гул. Тетя Маруся не выдержала и ушла в дом. Гул приближался, будто на нас, все смывая, катился океан. Это шел ветер.
Потом все завыло и засвистело. Заскрипели столетние липы. Желтая мгла помчалась над самой землей. Посыпались стекла. Невиданный белый свет зажегся в этой мгле, и раздался такой треск, будто дачу вбило в землю по самую крышу. По шумящим вершинам прокатился желтый огненный шар. Он трещал и дымился, а потом взорвался с сухим грохотом, как дальнобойный снаряд.
— Скорей бы дождь! — повторяла тетя Маруся. — Скорей бы дождь!
Наконец обрушился ливень. Серые потоки лились на взлохмаченный парк.
Ливень гудел, набирая силу. Под его успокоительный шум мы разошлись по своим комнатам и крепко уснули.
Ночью я проснулся от лая собак, фырканья лошадей, торопливых шагов внизу, смеха, звона посуды. Глеб тоже не спал.
Ливень прошёл, но молнии мигали беспрерывно.[23]

  — Константин Паустовский, «Книга о жизни. Далёкие годы» (23. «Воробьиная ночь»), 1946
 
В театральных пьесах очень часто, для подчеркивания драматичности момента, вводится элемент грозы. Гром. Молнии. Завывание ветра. Ливень. Такой грозовой была ночь нашего ареста. Душная, полная электричества. Молнии прорезали черное небо. Удары грома потрясали землю ; это была воробьиная ночь, без дождя. Куда мы ехали, куда нас везли ; ни майор в первой машине, ни я не знали.

  — Ариадна Делианич, «Вольфсберг-373», 1960
 
Была осень, стояли воробьиные ночи. На высоких рябинах уже поспевали красные ягоды, низкие тучи ползли по небу, весь день шёл дождь, освежавший разгоряченные тела воинов. Но битва не прекращалась даже ночью, когда вдруг разразилась гроза и ветвистые синие молнии стали беспрестанно ударять в землю, а на небесах не умолкая гремел гром. При вспышках небесного огня поднятые для удара мечи казались в это мгновение неподвижными в ослепительном сиянии. Знамёна намокли от дождевой воды и беспомощно повисли на древках. Всю ночь варяги рубились с черниговцами.[24]

  — Антонин Ладинский, «Анна Ярославна — королева Франции», 1960
 
Все многомиллионное население страны, и стар и млад, размахивая руками и вопя, вышли из своих домов для того, чтобы привести в исполнение дьявольски остроумный и дьявольски жестокий план. И трещотки, и барабаны, и трубы, и вопли служили одной цели ; поднять с места и не дать снова сесть миллиардам «злостных вредителей» ; воробьев. Они могут держаться в воздухе лишь очень короткое время. И вот, в страшной панике заметались над головами людей насмерть перепуганные птицы. А люди все бесновались, адская какофония не утихала. И одно за другим разрывались крошечные сердца, один за другим падали на землю бездыханные взъерошенные комочки. Дети хлопали в ладоши и визжали от восторга, довольные, потирали руки взрослые. Вскоре все было кончено. В Китае не осталось ни одного воробья. Однако результаты этого избиения, этой воробьиной «варфоломеевской ночи» оказались неожиданными. Люди были быстро и строго наказаны за свою жестокость: обрадованные отсутствием воробьев, на поля хлынули тучи насекомых. Посевы гибли. Голод полз по стране.[7]

  — Юлия Друнина, «Алиска», 1973
 
; Ты знаешь, что такое воробьиная ночь?..
; Это другое, ; сказал я, ; и она у нас уже была. <...>
; Почему ты завернулся в полотенца, отдал мне все одеяла?.. Я спала, как мертвая, прости, пожалуйста… Больше такого не будет.
; Хорошо бы, ; сказал я, ; эта воробьиная ночь оказалась позатейливей первой.[8]

  — Феликс Светов, «Чижик-пыжик», 2001
Воробьиная ночь в поэзии

Грозовая ночь (12 августа 2006)
 
Я вышел на крыльцо.
Среди потока темноты,
Несущейся мимо меня,
Среди движущихся куда-то деревьев ;
Я не заметил никого.
Но вправо,
В полоске окна
Шевелилась серая старуха,
Вздыхая так тягостно,
Как вздыхают во сне от невыносимой боли. ;
Я быстро захлопнул дверь.
Дождь начался.
Предстоит длинная ночь,
И долгая песнь самовара,
И ожидание.[25]

  — Игорь Юрков, «Воробьиная ночь», 22 октября 1928
 
Уши вырастут у безухого ;
Загудело, запело, забухало!
Еще громче, чем под рубахою
Заработало, забабахало.
Справа слева все небо в заревах!
“Воробьиная ночь” сказали б – ба;х
Барабах! ; да кони ржут ;
Каб вобще говорили что-нибудь,
Кроме: Господи всеблагий![26]

  — Марина Цветаева, «Перекоп» (11. Выход), 1929
 
Зарница…
У окна стою…
Зарница…
И снова жду…
И тишина…
Тебе, наверно, даже и не снится,
как мне сегодня не до сна!
Безгромно содрогаются просторы.
Сто верст зеленого огня.
Не телеграммы ;
все леса и горы
на побегушках у меня.[27]

  — Глеб Семёнов, «Воробьиная ночь», 1957
 
… И пока гомонит воробьиная ночь,
я скажу тебе так: ни к чему эти счеты.
С нас довольно! Не воду ли в ступе толочь ;
объясняться, когда целый мир на двоих?
Мы в расчёте со всеми, и эти щедроты ;
только мелочь надежд, и довольно о них!
Воробьиная ночь, это все ее зной,
грозовая испарина душной столицы.
Как деревья шумят помертвелой листвой!
Как сверкают зарницы, дождем обходя!
И, шарахаясь сослепу, мечутся птицы,
клювы жадно раскрыв. И ни капли дождя.[6]

  — Олег Чухонцев, «...И пока гомонит воробьиная ночь...», 1971
Воробьиная ночь в пословицах, поговорках и приметах
 
Воробьиная ночь, осеннее равноденствие.

  — Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля