Двести сонетов

1

С м е я н с т в у й т е  на славу,  с м е х а ч и.
З а с м е й т е с ь  у с м е я л ь н о. До упаду.
Смех лечит все болезни. Пусть врачи
За труд ваш отдадут вам всю зарплату.
Вы — праздник слуха, радость для очей.
С м е я н с т в у й т е!  Я слышу ваше эхо!
Коль в мире много разных  с м е я ч е й,
Что ж до сих пор в нем очень мало смеха?
Посмешищем пред вами будет всяк,
Кто враг любым с м е ю н ч и к а м  на свете,
Кто  к  с м е х а ч а м  враждебен тут и там.
Но здесь ваш смех легален, как сорняк,
Что почву дал для смеха всей планете.
З а с м е й с я   у с м е я л ь н о, Амстердам!

2

Мне говорить о том совсем неловко,
Но у меня под гульфиком не спит
С зарядом ядерным боеголовка,
Что с США расправиться грозит,
А заодно, клянусь, со всей Европой.
Простая ****ь была тому виной,
Что все ж была когда-то Пенелопой,
Но не теперь. Я был во власти той,
Кто носит всюду черный чемоданчик,
Кто может кнопку красную нажать,
Из-за которой я совсем как мальчик
Веду себя. Кто может тонкий пальчик
Поднять – и мигом превращусь я в танчик,
Чтобы в войнушку с Эросом играть.

3

На свете жить не скучно, господа.
На свете просто бездна развлечений.
Была бы в супермаркете еда,
Деньжата были б без ограничений.
Село не спит, как и твоя Москва.
Не спит якут, и эскимосы – тоже.
А если вновь гнетет кого тоска,
Так что с того, ну не кричать же: «Боже,
На что оставил ты меня!» Сиди
И пялься в монитор, когда не спится.
Допит твой чай, проглочена вся пицца.
Откуда только взялся этот сплин?
Забыт логин с паролем к жизни. Жди.
Пришлет его тебе в письме админ.

4

О, если б видел кто, как в Каспий
Впадает тягостно и долго
Машина легковая «Волга»,
С ума свело такое вас бы.
Она впадает так, как надо,
Без всяких пауз и отсрочек,
Чтобы потом, как нефть из бочек,
Свои показывать нам пятна.
Она впадает, словно в кому.
Но нету жалости к шоферу,
Сбивавшего всех без разбору:
Жука, слона, корову, гнома.
Погаснут фары. Пузырьками
Багажник тут простится с нами.

5

В нас столько понамешано всего.
Чего там только нету в наших генах.
И Чебурашка с Крокодилом Геной,
И Винни-Пух, и Кафка, и Гюго,
И Достоевский, и Толстой. Ого! –
Воскликнет маловер. А в наших венах
Кровь Рюриков течет всенепременно,
Ну ладно, хорошо. И что с того?
Добро и зло нам надрывают жилы.
Мы носим мрак в себе и божий свет,
Способны на геройство и на подлость.
Кому-то суждено стать Чикатило,
Кому-то – Цезарем. А я – поэт.
Но грудь мою не распирает гордость.

6

Быть тунеядцем для меня не стыдно.
Не стыдно без гроша в кармане быть.
Но стыдно за любовь деньгой платить,
А вот стихом чеканным – нет, как видно.
И я плачу тебе. Мне лишь обидно,
Что мало чем я смог тебя прельстить.
Но все-таки нам вместе ведь не жить, –
Я счастлив тем, что ты хоть не фригидна.
Меня, как плющ, ты обвивала, что
С ума свело б не одного Петрарку.
Тебя, конечно, я включу в топ-100
Своих богинь, фанаток Камасутры.
Пусть ты не так божественна, зато
Не столь дурна, как прочие лахудры.

7

Спасибо, что не мне почетный орден дали,
Пусть кто-то там герой, а кто-то не вполне,
Пусть маршал на себя броню из ста медалей
Наденет, раз ему к лицу. Пускай! Но мне
Колпак с бубенчиком был шутовской милее,
Пиджак засаленный, которому лет сто.
Я род свой возвожу скорей уж к Бармалею,
Чем к тем, кто славен был значками ГТО.
Признаюсь, наконец, паяц я, шут крикливый.
Премного бестолков, не в меру шаловливый.
Посмешище и плут, глумливец, шарлатан,
Разбойников, воров, мошенников мессия,
Что плахи заслужил с расстрелом пополам,
Достойный звания — Антигерой России.

8

Невесело с толпой шагать мне по просторам.
Не понимаю, что веселого тут? Вздор!
Люблю один гулять. Петь не люблю я хором.
Где множество людей, какой уж там простор?
Люблю из веточек сухих разжечь костер,
Люблю на небеса глазеть печальным взором,
Люблю отыскивать средь облачков узор,
Считая суету мирскую чистым вздором.
Но страх порой грызет: а что, если один
Во всей вселенной я останусь, как кретин;
А вдруг я окажусь незнамо как на Марсе...
И вот спешу домой через бескрайний лес,
Назад в СССР, к людей сплоченной массе,
Чтоб влиться в коллектив, вступить в КПСС.

9

Тот детский утренник, который плавно в вечер
Вдруг школьный перешел, я посетить не прочь.
Но разве станет мне, туда вернувшись, легче.
Теперь, как кажется, в права вступила ночь.
Как обозвать ее? «Святая ночь», как Тютчев?
Приму ее, как есть, с печальным торжеством.
Глядишь, рассеется мой страх, исчезнут тучи.
Есть и другая ночь: «Ночь перед Рождеством».
Пусть будет утренник и школьный вечер тоже.
Пусть будет шум ночных за домом дискотек.
Пусть молодым скорей проснется человек,
Который хочет жизнь начать сначала. Боже,
Пусть длится без конца обычный летний день!
Скорей бы ночь прошла, а с ней моя мигрень.

10

В страну не дураков, а гениев вернуться
Хотел бы не один, наверное, Тальков.
Но гении в края совсем другие рвутся.
В края, где все равно хватает дураков.
Что делать-то без них, без дуралеев? Если
Убрать всех дураков, как жить тогда без них?
Нет, гении ничто без дураков, хоть тресни.
На фоне дураков лишь гений и велик.
Не видел за всю жизнь я гениев реальных.
Возможно, миф они, аль розыгрыш какой.
Но много дураков повсюду гениальных.
Легко до каждого из них подать рукой.
Спустя хоть тысячу вернись сюда веков,
Не гениев найдешь — планету дураков.

11

Кому еще прочесть свои стихи,
Чтоб ими крепко уши заложило.
Я их читал поэтам от сохи, –
Они плевались, что весьма мне льстило.
Читал я их при солнце, при луне,
При пасмурной погоде и при ясной, –
Все морщились. Лишь попугай вполне
В восторге был и говорил: «Прекрасно!»
Он слов других не знает, может быть,
Но слушатель он все-таки отменный.
И был уже одним лишь тем хорош,
Что ямб мог от хорея отличить,
Чего не мог Онегин совершенно,
Как мы ни бились. Не поэт он все ж.

12

Не приступая к плану «А»: сводить
Тебя в кино, цветов вручить охапку,
Домой в часу девятом проводить,
Нацеловавшись перед этим сладко, –
Решил начать я сразу с плана «Б»:
Пойти ва-банк и взять тебя горячей.
С безумной страстью подойти к тебе,
Своей животной сущности не пряча.
Пусть ты закрыта от меня, как сейф.
Но я был не какой-то вор-любитель,
Что код к замку не может подобрать.
Цветы, кино — все это просто блеф.
Я разве Казанова? Я – грабитель!
А все же лучше с плана «А» начать.

13

Продать Плутон вам? Или даже Марс?
Я вам продам любую вмиг планету.
Венера, кстати, тоже высший класс!
Юпитер нужен? Продан. Больше нету.
А как насчет Сатурна? Как он вам?
Сейчас решайте — завтра будет поздно.
Продам со скидкой... Ну а вам, мадам,
Что предложить? Хотите, может, звезды?
Присядьте. Может, кофе? Нет? Тогда
Позвольте показать вам в каталоге
Весь список звезд созвездия Стрельца...
У вас нет столько денег? Не беда.
В цене сойдемся как-нибудь в итоге.
Цена — не главный козырь продавца.

14

Плыви, бумажный катерок, плыви
По сточным водам моря-океана,
Без всякой цели и без капитана,
Без небосвода звездного, увы.
Да не страшат тебя морские львы,
Подводных вод гнетущая нирвана.
Тебя Нептуна не поглотит ванна.
Тебе не светит даже гладь Невы.
Ты встретишь паука и водомерку,
Что бедам всем плывут наискосок
В консервной банке (кажется, они
Отправиться решили в кругосветку).
Вот маяка все призрачней огни.
Ни зги не видно. Где ты, катерок?

15

А в том, что окружает всюду сволочь,
Что не угнаться за столетьем новым, —
Кто ж виноват? Неужто Рабинович?
Не Иванов? Не Сидоров с Петровым?
Мечтал разбогатеть, как Абрамович?
Жалел, что не на всем живешь готовом?
Что не талантлив так, как Ростропович?
Ну, не судьба. Уж очень бестолковым
Ты уродился. Жизнь, увы, — не сказка.
Когда б и в чем ни потерпел фиаско,
Ты Шейлоков клянешь. Каков хитрец!
Да ты же сам еврей вполне реальный,
Предприниматель индивидуальный,
Венецианский, так сказать, купец!

16

У братца Аленушки козья походка.
Он стал козлоногим, как тот еще Пан.
Ах, где этот прежний живой мальчуган
С картины известной. Последняя фотка
Его выдает в нем едва ль не козла.
Бородка и глазки с лукавинкой глупой.
Разглядывай эдак его хоть под лупой,
А только заметней в нем отблески зла.
Смотался в Италию он в девяностых
И долго работал там на Коза ностру.
А после садовничать стал в Ватикане,
Как только работать наскучило в клане.
Водичку испил — вот и жуй свою травушку,
А имя потом поменяешь, Иванушка.

17

Не пролетал я над гнездом кукушки,
Равно как и над пропастью во ржи.
Не жил ни дня на полную катушку.
Оно мне надо, Господи, скажи?
Покой и безмятежность – мое кредо.
Лень, беззаботность – вот мои друзья.
Не нужно лавров, и не рвусь в князья.
Одна беда: к концу подходит лето.
Ни в чем уже спасенья не ищу.
Не мучают кругом меня сомненья.
Я Будда сам себе и Диоген.
Не верю, не боюсь и не прошу.
Ни жив, ни мертв. Что это как ни дзен?
Что это как ни умиротворенье?

18

Когда ты внешне грустный Арлекин,
Ну а внутри, в душе ты Коломбина;
Когда с ума ты сходишь от мужчин,
Хотя и сам-то, в сущности, мужчина,
Когда кругом царит такой бардак,
Что ты уже не знаешь, извращеньем
Считать, что любит человек собак
И смотрит на людишек с отвращеньем.
Расстройством сексуальным ли назвать
Любовь к трем апельсинам или нормой?
А я люблю лизать, лизать, лизать
Мороженое. Это ли не вздорно:
Жена к банану тянется опять,
А вот смотреть она не любит порно.

19

Пытался Джойса приступом я взять.
Его «Улисс» никак не покорялся.
Я отступал и приступал опять.
Наверно, он не для широкой массы
Читателей. Но что за благодать
У Пушкина, как дома, оказаться!
С ним даже и не надо воевать,
Хоть он не прочь в баталию ввязаться.
Я отдохну недельку у него,
Сил наберусь для нового сраженья;
Оружие с собой в поход возьму.
Умру на месте, но прочту всего
«Улисса». Завершу свою войну
Или победой, или пораженьем.

20

Урана двести тридцать восемь
Полураспад на зависть всем
Империям не длился осень
Одну иль две. Не век совсем.
Не миллион лет, не десятки.
Нет, миллиарды лет, друзья!
Не в микромире троны шатки,
Не в нем передохнуть нельзя
От путчей. Время там — трюизм.
Ему нет дна. Вот вам пример:
Кто б в мире оном ни старался
Свершить развал СССР,
Он так бы долго распадался,
Что наступил бы коммунизм.

21

На первый взгляд нелепица, кошмар:
В музее экспонат довольной спорный
Стоит – обыкновенный писсуар.
А есть и в этом смысл определенный.
Впредь белой не покажется вороной
Какой-нибудь на Марсе самовар.
Мы ко всему привыкли. Божий дар
Не нужен никому. Стомиллионный
Кропай стишок, опять, опять, опять
Твори абсурд и создавай халтуру.
Но раз «Давид» не лучше, чем «Фонтан»,
Не лучше ль будет поскорее сдать
В утиль всю человечества культуру?
Не стоит ли начать с начала нам?

22

Ну что еще о сексе вам сказать?
Неужто не сказал о нем ни слова?
Не буду лицемерить и скрывать:
Люблю, как кончу, начинать все снова.
Наверно я, как страшный тот паук,
Которого съедает паучиха,
Желаю умереть от страшных мук,
Но нету мук, есть кролик и крольчиха.
Есть восемь удивительных крольчат,
Что в комнатке отдельной спят, как крохи.
Девятый будет в эту ночь зачат,
Когда утихнут поцелуев спазмы.
Найти бы больше кролику девчат.
Куда еще девать ему оргазмы?

23

О Господи, какой я симулянт!
Я человеком добрым притворяюсь.
Поверх звериной шкуры маскхалат
Ношу, живу, ничем не выделяясь.
Я вор, хоть ничего и не украл;
Убийца, хоть ни мухи не обидел.
Я идолопоклонник. Вот Ваал
Передо мной: любовь моя, мой идол.
Пока держу себя в руках. Пока
Сплошь вся строка не состоит из мата.
Но долго ли так будет, кто бы знал.
Уж точно не всю жизнь, нет, не века.
Я сплю и не снимаю маскхалата,
Чтоб спящий разум чудищ не рождал.

24

Да, мы пацаки, да, четлане мы.
И стоит ли так сильно удивляться,
Что на Земле нет ни одной страны,
Куда бы не летали пепелацы.
Как далеко прогресс бы ни зашел,
Все будет то же, если и не хуже.
Ах, если б гравицаппу я нашел,
В космическую я рванул бы стужу.
Не страшен никакой мне эцилопп.
Хватило бы лишь чатлов для полета.
А что там в самом ждет меня конце,
Не скажет ни один мне полиглот,
И не понять тому же полиглоту,
Зачем я в путь так много взял КЦ.

25

Сидишь вот на мели. Ни денег нет,
Ни сколь-либо работы подходящей.
Ни хлеба, ни кефира, ни котлет.
Какой же человек ты, блин, пропащий.
И вид какой-то у тебя просящий,
Типичный бомж, и вовсе не аскет.
Но так не может выглядеть поэт, –
Нам скажут, – разве что ненастоящий.
Он может хуже выглядеть еще.
Он мог и пьяным по дворам шататься,
Как Франсуа Вийон, мог воровать
И убивать. При этом называться
«Поэт». Что, может быть, нехорошо.
Поэтов мало. Виршеплетов – рать.

26

По «ящику» вам не покажут, как
Поужинал московский барин плотно,
Как утоляет свой инстинкт животный,
Качая нефть, российский олигарх.
Как люди в черном ни за что, за так
Дубинкой бьют прохожего для понта.
К чему? Легко срабатывает рвотный
Рефлекс и без того, когда дурак
С экрана речь толкает по бумажке ,
Когда сатир кривляется с эстрады,
Когда попса гремит под вой толпы.
Но ведь не все же граждане тупы,
Чтоб оказаться в путах пропаганды
И пить одну бурду из общей фляжки.

27

Давно пора бы вынести вопрос
На всероссийский, что ли, референдум:
Есть Бог иль нету? Вам смешно до слез?
А ведь ответ-то до сих пор неведом.
Пора, быть может, подвести итог
Бесплодным спорам, распрям бесконечным.
И если большинство решит: есть Бог,
Не буду спорить, соглашусь сердечно.
А если – нет, – решит, ну что ж, тогда
Тому и быть. Нет Бога и не надо.
Успеть бы в срок до Страшного суда
Отметить в бюллетени: «Нет» иль «Да».
Но вряд ли обойдется, как всегда,
Без мухлежа в центризбиркоме ада.

28

Губная гармошка с губами срослась,
Гитара к груди приросла. Убедило
Меня отраженье мое, что в сей раз
Из шкафа явился на сцену Боб Дилан.
Но фокус не вышел. Был пуст стадион.
Никто не встречал меня. О миллион
Поклонников, где вы? Я жажду фанатов:
Разбойников, киллеров, шлюх и пиратов.
Для вас я спою скоро песню о том,
Как Золушка ночью купалась с конем,
Как Шапочка Красная в волка влюбилась,
И как приняла в Зазеркалье Ислам
Алиса и Кэрроллу молвила: хам.
Ну надо же, зеркало как  искривилось!

29

Пусть кто-то любит черную икру,
А кто-то сыт икрой был кабачковой,
Есть те, кто ест древесную кору,
А мне в обед достался хрен моржовый.
Был до того он вкусный, этот хрен,
Что просто пальчики оближешь. Только
Чего-то жалко мне моржа. Зачем
С ним обошлись так подло и жестоко?
Теперь же этот хрен, как в горле кость.
Моржовый хрен я съел. А где же яйца?
Вот он какой мой волчий аппетит.
А почему б не съесть крысиный хвост?
Чем блюдо омерзительней на вид,
Тем больше похожу я на китайца.

30

Не эскимо на палочке, нет-нет,
Не Беатриче с Лаурой тем паче, –
Хочу воспеть я собственный сонет,
Как томагавк, на языке апачей.
Он так опасен, крут, он может сдачу
Дать суеслову, бездарю, ханже.
Он в голове врага торчит уже,
И я его, как острый нож, не прячу.
Терпеть не может он серьезный тон,
Плюс не приемлет чепухи любовной.
Ему претит мораль. Он карнавален.
И пусть меня не судит Аполлон,
Что жертвой недоволен я бескровной,
Поскольку сам стихами окровавлен.

31

Будь я Приапом неким, так сказать,
Живет либидо мощное в котором,
Всему бы стал интим я предлагать,
Что движется по родины просторам:
Автомобилям, поездам всем скорым,
Тому, что может топливо сжигать...
Я б прижимался телом к их моторам,
Завел бы их, заставил вмиг стонать.
Довел бы их до страшного оргазма.
Но ни одной детали б не сломал.
И поршень мой усталости б не знал.
А может, я дошел бы до маразма —
И семя влил бы «Запорожцу» в бак,
Не будучи Приапом. Просто так.

32

Люблю парад псевдовоенной техники,
Когда в зеленкой пахнущую рань
Идут гурьбой, взяв за приклады веники,
Солдаты всех родов российских бань.
Когда шеренгою по Красной Площади
Избушки на ходу колесном прут.
И танк «Тинькофф» на ПВО-шной лошади
Сдавать в утиль артиста три везут.
Бревно ракеты на плече трудящихся
Напомнит о субботнем дне. Враги,
Узрев сие, умрут от колик страшных.
Они еще не видели таящихся
В тени Кремля зверолюдей Запашных
И над Москвой летающей сохи.

33

Не стало б мне мое жилье гробницей.
А впрочем, если мир загробный есть,
То я бы мог в нем без конца ютиться.
Но нужно все обдумать, все учесть.
Чтоб думалось получше, стоит сесть.
Итак, что мне в гробнице пригодится?
Что буду пить там, что там буду есть?
Навряд ли заказать смогу я пиццу.
Побольше книжек закуплю, наверно.
Куплю свечей огромный чемодан, —
В розетках вряд ли будет вечно ток.
Тутанхамон в сторонке курит нервно:
Ведь у меня же рижский есть бальзам.
Вот чем забальзамируюсь я впрок.

34

А может, взять и написать роман?
Кому же это дело не по силам?
Как «гарики» штампует Губерман,
Писал бы я романы. Был бы стимул.
Но стимула все нет и нет. Зачем
Писать романы? Их в журналах куча.
К тому ж оригинальных нету тем.
Да и талант пропал куда-то сучий.
Другое дело тратить силы на
Развратных баб, на те же порносайты,
На алкоголь, на шашни, так сказать.
Но, к счастью, дети у меня, жена,
Роман семейный, сага о Форсайтах.
Зачем еще романы мне писать?

35

Наперекор всемирной чехарде,
Поочередно ставящей всех раком,
Кем надо быть, чтобы всегда, везде
Собою оставаться? Кем? Гераклом?
Какой ракетой обернуться, танком,
Чтоб не поймал тебя никто, нигде,
В какой же нужно жить Караганде,
Чтоб не поддаться никаким атакам.
Ловил же мир, ловил, да не поймал
Сковороду*. Секрет он значит знал.
(*Имеется в виду Григорий Саввич
Сковорода). А ты лежишь, как знать,
После работы на кушетке, навзничь,
Затраханная целым миром ****ь.

36
Я не дурак пускаться наутек
От бед земных в Европу автостопом.
Мне запад чужд не меньше, чем восток.
Нас все равно взорвут, зальют потопом.
Вот если бы в галактику галопом
Рвануть другую, – в этом был бы толк.
Но этого не допустил бы Бог,
Отъявленным слывущий мизантропом.
Поэтому нет смысла когти рвать,
Ковчег сооружать и строить шаттлы.
А если отрастил себе ты патлы
И хиппи вдруг заделался опять, –
Чтобы свалить к американцам в Штаты,
Лови попутку, научись летать.

37

Ее глаза не то что не похожи
На звезды, у нее и глаз-то нет.
И вместо рта дыра, и нету кожи,
И жизни нету в ней. Она – скелет.
Не спрашивай, чем пахнет ее тело.
Быть может, это не она, а – он.
Мне это не понятно, вот в чем дело.
Но речь-то вовсе даже не о том.
Любой урод прекраснее, чем эти
Без плоти кости. Кто б влюбился в них?
Не видел я, как шествуют скелеты,
Ну разве что в ужастиках одних.
И клацни он зубами ненароком,
Я б мертвым пал, словно убитый током.

38

Поговорим о вечном. Хоть на миг
Забудь о суете, послушай Баха.
От нас не только остается жмых,
Не только пепел, нет, не горстка праха.
Поговорим о смерти. Сколько страха
В глазах у тех, кто не читает книг.
В картине мира хаотичной их
Она прожорливей, чем росомаха.
Смерть будто то и дело гонит вон
Родившихся на свет, во тьму обратно.
Нам кажется, что от нее нет спасу.
Но если врач, идя на подвиг ратный,
Помочь мог телу, кто, как не Джон Донн,
Врачует дух, надев сонета рясу.

39

И мне не раз кричала чернь: «Вали!»,
Как диссиденту, например, тому же.
И я свалил. Но не на край земли,
Не в центр ее, где, к слову, жарко дюже.
Не в Лондон, не в Париж и не в Нью-Йорк.
Не на три буквы, совершенно точно,
Всем сердцем я во области заочны
Вдруг возлетел, так высоко, как мог.
Там не нужны ни паспорт мне, ни виза.
Таможни никакой там не видать.
Достаточно одной иль двух молитв,
Чтобы сердце исцелить в небесной выси,
Чтоб ритм ему особенный задать
И укрепить для дольних бурь и битв.

40

Он, наверное, принял какой-нибудь допинг,
Раз ни спать он не хочет, ни есть и ни пить.
Десять тысяч сонетов он мог сочинить
За минуту, Золя прочитать многотомник,
Сконструировать из вентилятора Боинг,
Изучить за минуту законов весь свод,
Просчитать все ходы на столетья вперед.
Он куда был умнее, чем Ньютон и Хокинг.
Для него нет таинственных в мире вещей.
Его создал какой-то компьютерный гений.
Перед вами модель человека «Евгений».
Внешне мало отличен он был от людей,
Но его интеллект потягался бы с Божьим.
Он заменит нас скоро, навеки, возможно.

41

Чукотка так не тянется к Аляске,
Как я – к тебе, красы твоей вкусив.
Но между нами Берингов пролив
Под видом мужа в черной водолазке.
Шестеркою голубоглазых хаски
Запрячь бы сани, ветра супротив
Мы б улетели, новый путь открыв
До Индии, а может быть, Дамаска.
Сменили б хаски мы на лошадей,
Мы мчались бы на гоголевской тройке,
Орбиту мы покинули б Земли.
Но этот муж твой тот еще злодей,
Он держит взаперти тебя в Нью-Йорке,
Я для него – пират из Сомали.

42

Стихи давно не моде. Так, для справки
Скажу лишь, что живем мы в век диджеев.
Они славней, чем Кушнер и Кенжеев,
Любой пошляк сейчас важней Петрарки.
Шумит толпа, как звери в зоопарке,
Что вызывает только раздраженье.
Готов принять ли ваши возраженья,
Бог весть. А может, мне податься в панки?
Вдруг из меня хороший выйдет рэпер,
Иль, как шакал, ценить учиться падаль?
Ох, сколько всякого кругом отстоя.
Мозг перегружен сором, словно сервер.
Уж если петь, то что-нибудь из Цоя,
А коль стихи писать, не знаю, надо ль.

43

У стрел Амура на конце присоски
Вместо смертельно ранящего жала.
В любви теперь все прозаично, плоско,
Довольно просто, приземленно стало.
Должно быть, износились все лекала,
Бездействует, наверное, часть мозга,
Что отвечало за прием сигнала
Из мира Муз. В мозгу все больше воска.
Любовь – война без предложенья мира.
Любовь не любит трепли монотонной.
Ступеней мраморных, руин холодных.
Она – не резвый бег Гвадалквивира,
Она – девятых вал над бухтой сонной,
Ей нужно больше алчущих, голодных.

44

Спи, мое золотце. Пробил ваш час,
Серьги, монеты, и кольца, и слитки.
Спи, моя осень, и вы, мои рыбки,
Дорог мне был золотой ваш запас.
Да не приснится ночных вам кошмаров:
Воры и жадной родни целый рой.
Пусть вам «Калашников» снится златой,
Аналогичный такой же — «Макаров».
Лишь антилопа не спит моя горная:
Вон, на монетном чеканит дворе
Чудо-копытами золотце рыцарю —
Горочки «Победоносцев Георгиев»!
Только трава — вся в нее инвестиция.
Может, чуть-чуть и вздремнет на заре.

45

Когда б однажды плавленый сырок
Послал вороне Бог по старой дружбе,
Лисицу сыр фольгой бы не привлек,
Как будто он не качественный дюже.
Ей подавай к столу швейцарский сыр.
Плутовка чует разницу прекрасно.
Какой без сыра с дырками ей пир!
Она пошлет к чертям любые басни.
Разве себе представить мог Крылов,
Что та ворона и без лестных слов
С сырком расстаться может. У ворон
Был ныне вкус своеобразный тоже.
Но я б не преминул таким сырком,
Лишь угости, полакомиться все же.

46

Считай что наступил семейный кризис,
Коль ты застал с любовницей супругу.
Проник в очаг ваш неизвестный вирус,
Раз дочь влюбилась, как в юнца, в подругу.
Плюс сын подвержен все тому ж недугу.
И жизнь кругом не жизнь, а порнобизнес,
Что хочется воскликнуть громко: «Jesus!».
Как поступить? Пол поменять с испугу?
Скажи себе:  «Да ты расслабься, Стива».
Ну нету счастья в гнездышке Облонских,
Как и в других подобных этой семьях.
Кто ж виноват? Ведь жил ты некрасиво,
Во всех грехах и сам замечен плотских.
Так что ж плохого в лесбиянках, в геях?

47

Передовик пред нами производства!
Бой-баба, да вот жаль ее чего-то.
В деньгах она нуждается так остро,
Что спит со всеми. В том ее работа.
Ей в самый раз бы на доску почета.
Нелегок труд ее, не все здесь просто.
Работать может до седьмого пота.
А качество? Тут все согласно ГОСТу.
Вот цех ее – простая комнатушка.
Станок – кровать. Изделие – мужчина.
Не говорите мне, что это шлюшка.
Какая ж шлюшка? Это – секс-машина.
И разве есть хотя б одна причина,
Чтоб раз в году не отдохнуть Танюшке.

48

Д а,  с к и ф ы — м ы!  Д а,  а з и а т ы — м ы,
Знакомые с компьютера азами.
Мильоны — нас. Компьютеров же — тьмы.
И мы тому причиной сами. Сами!
Вот чья орда поработила нас.
Вот кто монголы! Не успеем глазом
Моргнуть, как разум превратится в фарс,
Ненужный нам и бесполезный разом.
Зачем глядеть на Запад и Восток?
Зачем бояться нам гостей незваных?
Ах, если бы поэт предвидеть мог,
Что нас заменят скоро базой данных.
Что будут люди путать с Блоком блок
Питания, несущий в жилах Ток.

49

В моей душе, польщенной до основ,
Пьют пиво и смеются до упаду
Втроем: Никулин, Вицин, Моргунов.
Как я люблю их славную триаду.
Со мной они ужились без проблем.
Порой я трус, балбес, порой бывалый.
Всегда удобней этим быть иль тем,
Чем день за днем одним и тем же малым.
Чтоб в лужу крови с Гамлетом не сесть,
На короля не стать похожим Лира,
Тут в помощь мне три этих разгильдяя.
Все это стоит, рассмотрев, учесть,
Дабы в свой час трагедией Шекспира
Не стала вдруг комедия Гайдая.

50

Упал в карьер термометра столбец
И наступил такой столбняк погоды,
Когда страдают звери и народы,
Когда страдает даже нефть-сырец.
Дворянке столбовой пришел конец.
Погасло солнце, вышел писк из моды,
Оделись в айсберг парки и заводы,
Замерз привыкший ко всему голец.
Не видно птиц. Услышу ли я трель их?
Из Швеции пришел к нам холод-ирод
И превратил РФ в свой лен заморский.
Простужен голос у Алисы Фрейндлих.
Никто уже не верит в мир Столбовский.
Да, Ледниковый наступил период.

51

Мое жилище – не командный пункт.
Я не веду открыто битву с миром.
Но верю в то, что молодежный бунт
Поднимут дети во главе с кумиром.
Вот как все будет. От удара в гонг
Проснется часть загадочная мозга,
Которая внушит, что ты – Кинг-Конг,
Что ни по чем тебе дубинки, розги.
Ну ладно, пусть витрины разобьют,
Набедокурят здесь чуть-чуть и там.
Эй, граждане, бояться-то чего вам?
В сто раз страшнее б оказался бунт,
Когда однофамилец Пугачевой
Его бы поднял, то бишь Емельян.

52

Ни Хрюшу, ни Степашку, ни Каркушу
На сон грядущий видеть не хочу.
Они мне только вымотают душу.
С ума сведут, и я ведь не шучу.
Наслушался я этих сказок в детстве.
Так насмотрелся мультиков давно,
Что никуда теперь от них не деться,
Они повсюду – в новостях, в кино.
Вот почему я вас прошу, ребятки,
Закрыть глаза и не смотреть в экран,
Где из ружья вот-вот убьют Степашку,
Где ждут Каркушу шпульки из рогатки,
Где Хрюшу финкой вспорет хулиган –
За то, что стал горой за первоклашку.

53

Безумству храбрых я бы песню спел,
Чтобы Москва услышала и Мюнхен.
Но ждет меня сегодня масса дел,
Тут петь скорее следует: «Эй, ухнем!».
Не я один в наш век такой бурлак
На этой Волге жизненной бурлачу.
Здесь даже тот среди людей батрак,
Кто был с жильем, автомобилем, дачей.
Тяну, тащу свой неподъемный груз.
А ведь закончил, между прочим, вуз.
Я не один! Все замертво не рухнем.
Где ж новый Репин? Нас тут миллион!
Безумству храбрых после песнь споем.
Ну а пока давайте дружно ухнем.

54

Спел ла-ла-ла – и в шляпе три рубля,
Еще раз спел – и ты богач, возможно.
Ну как не петь хоть развлеченья для,
Раз это очень нравится прохожим?
По телеку, как ни крути, все то же,
Другой лишь бал, и все как с корабля.
А вот в стенах Московского Кремля
Такое тра-ля-ля разводят, Боже!
Ты слышишь это тра-ля-ля кругом.
Пусть будет тра-ля-ля. А как иначе?
Куда невинней болтовня была
О ветре в поле, небе голубом,
Все эти тра-ля-ля и бла-бла-бла,
Чем тра-та-та или ба-бах тем паче.

55

Ты кто такой? Инкогнито? Никто?
А улицу ты помнишь? Номер дома?
Ты конь троянский в твидовом пальто
Иль Парфенона пятая колонна?
А может быть, ты что-то вроде клона?
А может, клоун в дивном шапито?
Ведь ты же не коробка из картона,
Не манекен, не гвоздь, не долото.
У овоща название есть «брюква»,
У фрукта есть название «лимон».
Растение полезное есть «клюква».
Я в паспорте хотел найти твоем
Хотя б намек на имя, две-три буквы,
А что нашел? Нашел их – легион.

56

Тифлису снится Мандельштам горбатый,
Кура в подвздошной области шумит.
На своды ребер тень легла аббата,
Духанщик с ним о важном говорит.
Согбен чредой невзгод и лихолетий,
Как выпрямить поэту спертый вздох?
Он от аджарий пьян и от кахетий,
От прошлых и от будущих эпох.
Он в этом сне конек из Нотр-Дама.
Барашек-горбунок. Ему — кирдык.
Приснился бы Тифлису Крым уж лучше.
О, как ужасна участь Мандельштама!
Разжеван и проглочен, как шашлык.
Теперь ему не пить вино в Алуште.

57

Как от жары уставший бедуин,
Отведавший опять мираж, как блюдо,
Люблю смотреть на своего верблюда,
Жующего, представьте, город Рим,
Москву, Париж и Иерусалим,
Все города, где очень многолюдно.
Жует он непрерывно, долго, нудно,
Весь этот джаз, весь этот шум и дым.
Он Кремль жует, жует Центральный парк,
Вестминстерское он жует аббатство.
То Колизей жует, то Монпарнас.
Жует, как жвачку, время и пространство.
А мог и плюнуть, как курильщик, так,
Что, без сомнения, попал бы в вас.

58

Перебирал я рифмы к слову «кони»,
Как в сундуке перебирают хлам.
И тут кристалл сверкнул на блеклом фоне,
И ключ забил, и заблистал фонтан.
Я не поверил собственным глазам,
Решил все словари проверить в корне.
В том мой конек: копаться по томам,
Искать пробелы в строчках и в законе.
Но, может, я искал совсем не там.
Сегодня ночью умер Морриконе...
Вот так бы всем, пускай не к ста годам,
Но на высоком лет хотя бы склоне
Почить. Ах, почему бы не на лоне
Природы, в Риме... Но решать не нам.

59

Россия, Лорелея, Лара, Юра...
Чего-то не хватает, хоть убей.
Куда девалась вся твоя культура?
А ну-ка, вспомни строчку поскорей.
Все в мире перепуталось. За это
Благодарить правительство не смей.
Россия, Лорелея, Лара, Лета.
А где же Юра? Он не нужен ей?
Он нужен, нужен! Вот уходит Лара.
Они идут, обнявшись по аллее.
А что осталось наконец-то нам:
А нам: Россия, Лета, Лотерея,
Чередованье счастья и кошмара
И ко всему в придачу Мандельштам.

60

Шанс появиться ныне из полена
У Буратино чрезвычайно мал.
Полено дай — не выйдет ни колена,
Ни ножки стула, ни лица овал.
Прибавь сюда и то, что наша мебель
Была вся из ЛДСП. К тому ж
Столярничать я не умею. Небыль —
Что, мол, на сотни выдумок я дюж.
Но вот сейчас иду я по паркету
И слышу плач и в адрес мой укор,
Как будто придавил кого. Скотина —
Паркетчик неумелый. Или это
От боли плачет все же Буратино?
Скорей бы на пол постелить ковер.

61

Отдам на отсеченье ухо, чтобы
Писать картины так же, как Ван Гог.
Пущу в распыл мне даденные годы,
Лишь бы творить, как Пушкин или Блок.
Возможно, я не безнадежно плох.
Возможно, что горяч чуть от природы.
У моря жду зачем-то все погоды,
Когда – и это правда, видит Бог, –
Готов без ног обеих жить я, если
Военный рядом прогремит снаряд.
Лишь бы летать при этом, как Маресьев.
Но не согласен петь, как Фаринелли,
Пусть даже все бы от меня балдели.
Да ну, какой же из меня кастрат.

62

Уснул с подругой молодою, что ли,
Проснулся утром с бабою Ягой,
С той самой, с той, что с костяной ногой.
Как тут не вспомнить ход всего застолья.
Как я встречал Кащея хлебом-солью,
Всю эту нечисть, весь бомонд лесной,
Какой стоял на даче страшный вой,
А за столом сидела Смерть с косою.
Там леший был, мед-пиво, кстати, пил,
Что в рот текло, что в уши затекало.
Большой кругом творился беспредел:
В русалку бес влюбился, как дебил,
Людмила к Черномору приставала,
Руслан же над лягушкой час корпел.

63

Жить подаяньем, в непотребном виде
Ходить по свету, как юрод точь-в-точь,
Сказать по чести, был бы я не прочь.
Вот подожду, когда опять в кредите
Откажет жирный ростовщик, «Изыди!»
Сказав мне грубо. Удалюсь я в ночь.
До благ небесных буду впредь охоч,
Не верите? Да вот же я, глядите!
Лишен семьи, квартиры, всех вещей.
До ниточки обобран, до предела,
Нет ни гроша, как ни тряси кошель.
Мне бы разжиться где тарелкой щей,
Прикрыть хотя б срамную область тела,
На небеса б скорее рвануть отсель.

64

Глотателем быть шпаг, огня и дыма,
Гореть на льду, на углях мирно стыть, –
Согласен я, да что там говорить,
Согласен умереть под солнцем Крыма,
Лишь только не смотри меня ты мимо,
Не делай вид, что ты не любишь вить
Веревки из мужчин, во всем винить
Их похоть. Ты ж не Александра Грина
Ассоль. О нет, ты дьявольский суккуб,
Ты вал девятый, возведенный в куб,
А все-таки ведь чертова богиня.
Всегда готов я твой ласкать пупок,
Со стоп согласен слизывать песок,
Делить тебя – так уж и быть  – с другими.

65

Чтоб только облик сохранить моральный,
Чтоб девушкой приличной быть во всем,
На пляже носишь ты костюм купальный,
Купаешься и загораешь в нем.
Но он на теле смотрится твоем,
Как некий, знаешь, саван погребальный;
Идем за мной, я покажу нормальный
Нудистский пляж. Мы будем там вдвоем.
Мы будем там, прям как Адам и Ева,
Купаться, загорать. Пусть стыд и срам
Останутся под зонтиком в Алупке.
Святым – направо, грешникам – налево.
Ну что же ты свои надула губки?
Клянусь я, с Евой будет мил Адам.

66

Что там покажет вскрытие, Бог весть!
Рискну предположить: в груди поэта
Глагольных рифм, наверное, не счесть,
Поскольку он стихосложенья жертва.
А вдохновенье – стоит ли об этом? –
На легких отразилось. Так и есть.
Он задыхался, стоило лишь сесть
За стол, чтоб написать два-три сонета.
Набито брюхо книжной пылью; мозг
От мыслей забродил давно, как брага.
И, так как он ругался много матом,
В кишках его скопился шлаков воз.
Куда девалась Иппокрены влага –
Ответит лишь патологоанатом...

67

И оловянный маленький солдатик
Мечтал проснуться Буддой золотым.
Алхимия поможет стать другим;
Но это долгий путь, который, кстати,
Трудней, чем тысячам духовных практик
Всего себя отдать. Он станет им!
Пускай не Буддой золотым. Бог с ним.
Он не религиозный ведь фанатик.
Он золотому присягнет тельцу
И вмиг в ансамбле будет «Золотое
Кольцо» с Надеждой Кадышевой петь.
Да с молодежью золотой блатною
На золотом крыльце всю ночь сидеть.
(Не всем, как Будде, золото к лицу.)

68

Наверно, где-то есть такой рубильник,
Который звезды мог бы выключать,
Равно как солнце, славный наш светильник.
Кто им владел, мог всем повелевать.
Не зря же есть такой один холерик,
Что может погрузить во тьму всех нас,
Вселенной главный, так сказать, электрик.
«Да будет свет!» сказавший как-то раз.
На фоне Бога всякий Тесла бездарь.
Во тьме вселенской выбить искру дня
Никто не сможет, как ни гоношись,
Когда в свой час потухнет, звезд полна,
Нерукотворная, как мирозданье, бездна.
А ну, рубильник, где ты, покажись!

69

Перо сломалось. Я пытался циркулем
Писать письмо. Его острейшей ножкой.
Царапаю слова, как лапкой кошка.
Попахивает это ну не цирком ли?
Я на себя уже, как клоун, цыкаю.
Черту в уме провел, узрел план-схему,
Решил одну, вторую теорему.
На линии пунктирной я зациклился.
Но нужных слов никак не находил.
Не писарь я. Я инженер-чертежник.
И в голове моей проектов уйма.
Я б вмиг письмо Татьяне начертил.
Для этого не нужен мне письмовник.
Подайте ватман мне, рейсшину, кульман!

70

Он памятник воздвиг нерукотворный.
Такой гордился б башней Вавилон.
Большую кучу, в общем, сделал он,
Соседский пес, сей пудель смехотворный.
Я наступил в нее, как шут придворный,
Смешного мало – далеко мой дом,
А от меня несет таким дерьмом,
Что за язык боюсь свой разговорный.
Да зарастет тропа к той мерзкой куче,
Чтоб не ходил туда вовек народ,
Там до сих пор стоит ужасный смрад.
Прости меня, великий и могучий
Язык, за мой оскалившийся рот,
Что скоро мату будет только рад.

71

Пускай же дерзкий писает мальчишка.
И что с того, что все кругом глазели?
У нас, конечно, это было б слишком,
У нас, согласен, да, но не в Брюсселе.
Терпеть и бронзе вредно в самом деле,
А он большой к тому же шалунишка,
Стыда не знает, ссыт, как в колыбели.
И ведь души не чают в нем детишки.
Когда б он так же непрерывно какал,
Он город бы загадил весь подавно.
Тут дай свободу нашим Васям, Петям,
Москву в два счета превратят в клоаку.
Справлять нужду естественную детям
Уж лучше дома, чем вблизи фонтана.

72

Ты вслух читала «Крымские сонеты»,
А я искал известный мыс на карте.
Где это было? В Ялте, друг мой, летом.
Под самым носом – море. Горы – сзади.
Мы после солнца, как бычки в томате.
Зной наложил на все объятья вето.
Я пьянством мстил ему за наглость эту,
Что было свинством, говоря по правде.
Какой же ты в тот год была дурехой!
Каким же я был мужем бестолковым,
И вот теперь женат вторым я браком.
Мицкевич стал с тех пор мечтой далекой,
Почти что новым Зодиака знаком,
Каким-то крымским словарем толковым.

73

Мечтаешь ты, как в Крым, рвануть на МКС,
Напялив на себя костюмчик космонавта?
Не буду спорить, да, технический прогресс
В реальность воплотит твою мечту когда-то.
Сейчас туда нельзя никак попасть без блата,
К тому же у тебя избыточный был вес.
Плюс, чтобы улететь за синий край небес,
Не знаю надо с кем сойтись запанибрата.
Иначе кто ж тебя вот так запустит сдуру
В ракете, всем земным приказам вопреки,
В космическую даль с площадки космодрома?
Ты эту весть, смотри, не принимай в штыки.
Там по-спартански жить придется, дядя Юра:
Без водки, сигарет, без секса. Лучше дома
Остаться. Там, поверь, ты умер бы с тоски.

74

Кому несут арак и пунш голубоглазый.
Кому – бифштекс, икру... Вот то-то и оно,
Что не идет ко мне официант, зараза,
Представьте, не идет ко мне давным-давно.
Друзья, в моих глазах от голода темно.
Шесть дня я ничего не ел. И до маразма
Вот-вот дойду, когда кошачье съем дерьмо.
Ну сколько повторять одну и ту же фразу:
«Месье...»  и проч., и проч. Прошу уже не раз:
Подайте что-нибудь госдумы депутату.
Подайте хлеба мне, похлебки, чая, риса.
Иначе зарычу, как сумасшедший Киса,
Вмиг опозорю всю парламента палату.
И президент мне ваш бесценный не указ.

75

Я вспомнил странный пир во время Чумака
Одной трансляции по телеку в гостиной
(Такой, ну помните, был экстрасенс, наивно
Вводивший в транс страну, возможно, на века).
Итак, я вспомнил пир, и запах чеснока,
И спирт из под полы, и дух в квартире винный,
И девушку одну (шестнадцать с половиной),
Все с чертовщинкою, безумные слегка.
Нам было наплевать на Чумака. Мы здраво
Учились мыслить, но, то ль спирт он «зарядил»
Энергией, то ль что, тут все рехнулись сразу:
Вдруг выскочила вся тогда гостей орава
Во двор и ну давай беситься что есть сил.
В тот день желудка я и заработал язву.

76

Способностей к футболу не имею,
Хоккей противен мне, как менингит.
От баскетбола напрочь я тупею.
Прыжками в воду был по горло сыт.
Атлетика мне легкая претит.
Гимнастикой художественной, смею
Заверить, не пленен. О чем жалею.
Какой же спорта нравится мне вид?
Да никакой. Пусть кто-то делал ставки
На «ЦСКА», «Динамо» и «Спартак».
А мне-то что с того? Я только грядки
Пропалываю до седьмого пота.
Ведь это тоже что-то вроде спорта –
Пахать на даче. Так или не так?

77

Что за сон? Растолкуй его, Фрейд!
В маске с клювом навис надо мною
Доктор Смерть и бубнит: Ты чумою
Заражен забубенной, как бред.
Превратишься ты скоро в скелет.
Будешь выть, точно волк под луною.
Будешь жрать только прах с лебедою.
Знай же, ты – нулевой пациент.
Продолжает внушать горе-лекарь:
Ты – чума двадцать первого века.
Ты решить должен прямо сейчас:
Дальше жить, как и жил, иль мудрее
На ближайшей повеситься рее,
Чтоб не стать достоянием масс.

78

Одиозной фигуре сродни,
Рот оскалив, смотрю с эшафота,
Как бегут безголовые дни,
Еще с большей, чем прежде, охотой.
Не прикончит их даже гаррота.
Не преграда ни рвы им, ни пни.
Так и длятся весь год для чего-то,
Все бегут и бегут все они..
Я им не Соломон и не Сулла.
Никакой им не страшен вид казни.
Тут над ними хоть смейся, хоть плач.
Электричества нету у стула,
На котором пишу эти басни.
Кто же жертвы? И кто же палач?

79

Пасть жертвой святой инквизиции
Никто не хотел бы нарочно.
Коль в жизненной дело позиции,
В которой уверен я прочно, –
Чем пытки терпеть, унижения,
Отрекся б от мыслей всех срочно,
Сказав про себя, в утешение,
А все ж она вертится, точно.
Жестокостью, кровью я брезгую.
Ты глянь на их «прессы», на «дыбы»,
На «троны», на «кляпы», «кресты».
Все вынес бы, будь из железа я.
Молчанье хранил бы, как рыба,
Будь я, Терминатор, как ты.

80

Тут и шуту понятно: лучше быть
От счастья на седьмом по счету небе,
В пентхауса живом великолепье,
Чем в адовом кругу седьмом кружить,
Где небеса тебе не будут льстить,
Где нет вина, нет преломленья хлеба,
Где боль и вой, где наказанье слепо,
Где ты уже не мог, как раньше, жить.
А мой этаж вот здесь, он посередке.
Не будь я человек с рожденья робкий,
Водись за мной унынья тяжкий грех,
Я бы ходил, как призрак, по подвалам.
Мне ни к чему на лифте с тросом вялым,
Гневя Фортуну, заносится вверх.

81

Ты можешь отпустить себе бородку,
Носить усы, как Сальвадор Дали,
Или писать картины в духе Ротко,
Чего не могут, кстати, короли;
А вот шуты решительно могли
Вмиг королевство обменять на водку,
Надеть с похабной надписью футболку,
Продать за доллары иль за рубли
Планеты в небе и луну тем паче,
Не исключая вещи все вокруг,
Жену и тещин в том числе язык.
Они своих намерений не прячут
Однажды совершить «Великий Пук»,
Чтоб даже солнца помутился лик.

82

Вот Карлсон пролетел над головой.
Кто б отличил его от вертолета?
А наш Малыш уже такой большой,
Что и варенье разлюбил чего-то.
Ходил он на постылую работу,
Двух малышей воспитывал с женой,
Ухаживал за матерью больной,
А иногда бывал нетрезв в субботу.
Он охладел давненько к детским играм;
Знал все грехи свои, как Отче наш.
Но родом он отнюдь не из Стокгольма.
И не о нем писала Астрид Линдгрен,
Другой тут перед нами персонаж.
Ну хватит о себе болтать. Довольно!

83

Не на все сто, конечно, зверь ты дикий.
Процентов лишь на пятьдесят, скорей.
На десять – ты скиталец Одиссей,
На семь – Нерон, на шесть – Помпей Великий.
Ты не вода с огнем, не гелий жидкий,
Не надо с веществом мешать людей.
Как человек, ты – мера всех вещей.
И я продолжу здесь анализ пылкий.
На два процента рыцарь ты скупой.
На девять – алкоголик с красной рожей.
Процентов на пятнадцать – сущий черт.
Один процент составил образ Божий.
Но, в целом, был ты парень неплохой.
Если, конечно, верен мой расчет.

84

Судьбы ирония и заключалась в том,
Что в Новый год Москва как поле брани.
Куда ни сунься — за любым кустом
Вас поджидает тень кровавой бани.
В ней веники стальные в плоть зубами
Впиватья будут. Сварят там живьем.
Столкнут там лихо Павла с Женей лбами,
В печь затолкают и польют пивком.
И скажут напоследок: с легким паром!
Так праздник обернуться мог кошмаром.
Очнуться б в семьдесят восьмом году,
Пусть в Тель-Авиве иль в Куала-Лумпуре,
Чем в наше время в форменном бреду,
Не то в аду, не то под цирка куполом.

85

Как хорошо родиться Винни-Пухом,
Жить с поросенком, осликом, совой
В глухом лесу, и добрым быть, и пухлым,
Не замечать всей смуты мировой.
Как хорошо с бессмыслицей земной,
Без суеты, одним покончить духом,
Уйти в тот лес, стать медвежонку другом.
И будь что будет в том лесу со мной.
Как хорошо лететь вот так на тучке,
На все-все-все вокруг себя смотреть.
Одним питаться медом натуральным.
Как здорово в Леонова озвучке
Беседовать с друзьями о банальном.
Как плохо, что я вовсе не медведь.

86

Не испугался б Вия, если б в дверь
Он постучал, не страшно мне с вампиром
Так было бы столкнуться, чем, поверь,
С Чуковского Корнея Мойдодыром.
Ни адский Цербер бросит в дрожь меня,
Ни стая гарпий, ни мертвец воскресший, –
А умывальник вдруг средь бела дня
Оживший, от грязнули ошалевший.
Вот почему, не в силах побороть
Обилье страхов, отдающих детством,
Я моющим вокруг все драю средством.
До дыр пусть хлорка проедает плоть,
Сантехнике на радость итальянской,
Покуда сказка остается сказкой.

87

Какой же воду перекрыл упырь,
Когда с волос не смыл я пену даже.
Я в душевой стою, как Вий, и жажду,
Чтоб веки приподнял мне поводырь.
Себя ль я сам подвел под монастырь,
А может, Мосводоканал? Неважно.
От слез кипучих чересчур уж влажный,
На мыльный чем-то похожу пузырь.
Как хвоей леса (или чем там?) веет!
Как жжет в глазах ужасно, Боже мой!
Сквозняк пронял всего меня насквозь.
Пора бы знать: Москва слезам не верит.
Зря я шампунь не признавал «без слез».
Ну что же делать? Ой-ой-ой-ой-ой.

88

Нет никакой гарантии, мой друг,
Что не умрем мы от злодейской пули,
Что не подрубим сами же тот сук,
Где мы уселись, как на венском стуле.
Что в нас из пушки кто-то не прибьет,
Что не погибнем на войне, в пожаре.
Но если как по нотам все пойдет,
То мы еще по кружке выпьем в баре.
Есть у вещей свой гарантийный срок.
А что у нас? Как долго служит пенис?
Как долго – сердце, мозг? Ну и вопрос...
Пускай бежит, бежит по венам ток,
Еще сдавать себя не время в сервис,
Как ветхий телек, древний пылесос.

89

Я рядом с этим кабаном мартышка.
Он ростом сидя, как я стоя ростом.
Над ним победу одержать не просто.
Один его щелбан – мне сразу крышка.
Он калидонский вепрь, а я мальчишка.
Его клыки наточены сверхостро.
Он мог бы быть главою Коза ностры.
На нем броня из мышц, на мне – манишка.
Но не дрожу, не жалуюсь, как девка.
За юбку мамки не держусь и близко.
Охоты калидонской старта жду я...
Всегда найдутся Кастор с Полидевком,
Тесей, Адмет и далее по списку,
Чтоб победить вас, Николай Валуев.

90

Бог выдать мог бы за свою визитку
Не только «Сотворение Адама».
Он мог достать «Давида» из кармана,
Весь Ватикан, как шоколада плитку.
Уму дает он день за днем подпитку.
Что без него всех ощущений гамма?
С ним напрямую связан тот, кто тайно
Изведал жизни творческую пытку.
Бог не владеет фирмой. В новом зданье
Не держит офис. Он художник, мастер,
Ремесленник, свободный он работник.
Он на дому трудился, в мирозданье.
Ну, говоря короче, Бог – фрилансер.
Уж точно не бездельник и не гопник.

91

Коль не реагирует аспид на «брысь!»,
Коль не отмахнуться от Змея Горыныча, —
Зови тогда сразу Добрыню Никитича.
Примчится он. Храбрости лишь наберись.
Как половцев, он разобьет их. Держись.
От тварей ужасных ужели не выручит?
Задешево им не отдаст свою жизнь,
Ее не отдаст по цене даже рыночной.
Вот-вот с Васнецова картины сойдет,
К тебе он, к тебе, Василиса Прекрасная,
Стремглав понесется, почуяв беду.
Но поздно уж, поздно: от страха ужасного
Упала ты в обморок. Где ж нашатырь?
От жаб и мышей не спасет богатырь.

92

Известны кирпичами книг своих
Не только лишь Толстой и Достоевский.
У полок книжных берегитесь их,
Есть тысяча причин на свете веских,
Чтоб кто-нибудь вот в этот самый миг
Упал на вас, лишив и тени жизни.
Они страшней всех электронных книг.
Ударят в лоб — не обойтись без тризны.
Беда, коль с полки рухнет Томас Манн,
Пускай не весь, хотя бы «Будденброки».
А если весь? Вся тонна кирпичей?
Какой поднимет их подъемный кран?
Не забывай про каску, как на стройке,
Коль в «Ленинку» собрался, книгочей.

93

Пора вам, боги, поступить гуманно
И дать Сизифу отпуск, передышку.
Пускай он ныне «Камень» Мандельштама
На гору катит иль несет под мышкой.
Он справится, уверен, с этой книжкой.
Она же весит меньше килограмма.
С горы ей не скатиться, как ни странно.
Ему не будет досаждать одышка.
Прошу вас сжалиться над ним немного.
А коль отказ последует, учтите,
Молиться станет он другому Богу,
Заслужит он Всевышнего прощенье.
А камень, боги, сами свой катите.
Язычники вы, нету к вам почтенья.

94

От нас, друзья, скрывают что-то в НАСА
Касательно всех миссий на Луну.
Живет ли там совсем другая раса?
Чего молчит Нил Армстронг, не пойму.
Ну заявил бы, что ль, на всю страну,
Что шляпа там нашлась. А чья — неясно.
С широкой тульей, с острым верхом. Ну,
Чего молчит? Зачем скрывать напрасно?
Тут мысль пришла одна внезапно мне,
Что есть ответ на парочку вопросов,
Пусть не прямой, но есть он, есть ответ.
Кто первый на Луне был, знает Носов,
Что написал «Незнайку на Луне».
Навряд ли это тайна. Вовсе нет.

95

Вхожу ли я, юрод юродом, в храм
Иль выхожу я из дверей Лубянки,
Какое дело, Господи, всем вам,
Вам, феминистки, геи, лесбиянки?
Заполнил, как и требовалось, бланки,
Все заплатил я штрафы тут и там.
Хотел сказать бы государству: нам
Не по пути. Да ведь запишут в панки.
Безумству храбрых песню не пою.
Таюсь, молчу, скрываю все подряд,
Включая мысли, чувства, впечатленья.
Всех лесбиянок в общем-то люблю,
И к геям не питаю отвращенья.
А феминисткам, Господи, как рад!

96

Кому еще не скучно открывать
Шекспира, а не только холодильник,
Чтобы духовный голод свой унять,
Забыв родных и выключив мобильник;
Чей до утра горит в окне светильник,
Чтобы на сон зря время не терять;
Кто не заводит никогда будильник,
Чтоб ночь с Платоном провести опять, —
Тот ненормальный просто, тот, скорее,
Какой-то психопат, кретин, маньяк.
Что сна целебней? Что котлет вкуснее?
Со мною тоже что-то там не так.
Пришелся мне по вкусу Пастернак.
А вот от Евтушенко — диарея.

97

В палаточный удрать бы городок,
Подальше от домов многоэтажных,
Куда-нибудь на запад, на восток,
Куда-нибудь на юг, на север даже.
Хоть к черту на кулички. Кто куда,
А я хотел бы в город Изумрудный.
Другие на кой черт мне города?
Но путь туда, конечно, будет трудный.
Поедем, говорю, хоть в Коктебель.
На Китеж соглашусь, на Лукоморье.
На Марс уже не против, на Луну.
Но нет же. Подавай тебе отель.
И чтоб пять звезд. И чтобы рядом море.
Зачем тебе все это, не пойму.

98

Ни братьям Гримм, увы, и ни Стругацким
Не брат я. Ни Гонкурам. Ну и блажь.
Какие братья? Для чего? Ругаться?
Делить перо, бумагу, карандаш?
Да и не брат я сестрам Бронте, братцы.
Сам по себе, один свой нес багаж.
Как нету брата в отдаленном Братске,
Так мне сестры нет в Сестрорецке аж.
А все ж друг другу братья мы и сестры,
Ведь связаны мы, вместе на века.
Мы всем родня, всем Евы, всем Адамы.
Земля и небо, солнце, воздух, звезды,
Салюты, судьбы, мировые драмы, —
Что больше нас роднит, чем ДНК?

99

Н е  у  м е н я,  н е  у  т е б я  —  у  н и х
Вся сила, все гектары на Рублевке.
Они ведь детских не читают книг.
Им только б вить и вить из нас веревки.
Но я в их хрящ запальчиво проник,
Я спал в их спальнях и ходил в их шелке,
Всю силу их и слабость всю постиг,
И вот теперь, как наркоман, от ломки
Страдаю так, что никаких нет сил.
В мгновенье ока мой иссяк бюджет.
Исчез мираж, и золотой нет рыбки.
Нет Куршевеля. Где ты, Суперджет?
Но я привыкну. Буду жить, как жил:
Сносить обиду и терпеть убытки.

100

Проснуться бы рождественскою елкой
Под яркой люстрой где-нибудь в Орле,
В Воронеже, Хабаровске, Нью-Йорке,
На Джомолунгме, даже пусть в Кремле.
В гирляндах весь, в игрушках, в мишуре,
Да в чем угодно, в смокинге, в наколках,
В наручниках, дай Бог — не на костре.
Еще бы не искусственной вот только
Проснуться утром елкой. Черт бы с ней,
Не насекомым лишь бы, как у Кафки,
Не монстром и не Сфинксом никаким.
Проснуться бы, проснуться бы скорей
Нормальным человеком, елки-палки,
Самим собой, собой, никем другим.

101

Я не пчела, чтоб собирать нектар.
Но ты — моя лаванда, мой подсолнух.
Ты заменила мне весь Краснодар,
И Крым вдобавок, и Алтая воздух.
Но, Боже, как же я ошибся, олух!
Меня с ума твоих свел чресл жар.
От искры малой мой зажегся порох,
И превратилась жизнь моя в кошмар.
Моим ты жалом с мая и до мая
Всласть упивалась, если ты не врешь.
Секс для тебя — обыкновенный спорт.
А я, наивный, словно пчелка Майя,
Сосал твой яд, приняв его за мед.
Пускай пчела. Спасибо, что не вошь.

102

Как мозга поделить нам апельсин?
Пусть он гипотетический отчасти.
Нас много за столом, а он один.
И чем его разрезать-то на части?
Эйнштейна? Пруста? Ленина? Он чей?
А может, обладатель его Гегель?
Из-за такого дележа, коллеги,
Не заведут ли дело на врачей?
Затылочные доли взял Бурденко,
К височным тянет руки Пирогов,
На лобные нацелен Склифосовский.
Но, если рассуждать по-философски,
Что тут делить: ведь ясно без очков,
Орех то грецкий, а не мозг эвенка.

103

Убей меня, моя любовь, мой идол.
Терзай, пытай, ножи свои точи.
Ко всем сердцам имеешь ты ключи.
Я разве сам тебе их шифр не выдал?
Я заслужил, наверно, жертвы титул.
Кто глаз твоих ловил, как я, лучи,
Все смерчи их, весь жар, как из печи?
Мой жребий — ты. И этот жребий выпал.
Увы, я червь компьютерный. Не бог.
Смиренно жду одну команду: «Вольно!»
Я твой был раб, поверь, а не Амура.
Все-все сказал тебе уже, что мог.
Великий инквизитор мой, довольно!
Не то сгорит в груди аппаратура.

104

Где фокусник такой, как Копперфильд,
Наполовину черный маг и белый,
Такой хотя бы как Гудини иль
Факир, волшебник, чародей умелый,
Кто бы не фортель выкинул с пилой,
А закатил с таким размахом шоу,
Чтоб Кремль исчез с лица земли долой.
Но этот трюк, конечно, не дешевый.
Он требует усилий многих стран,
Больших вложений в Украину, в Грузию,
В Прибалтику и в прочий реквизит.
А нам-то что? У нас есть Акопян.
Он вызовет обратную иллюзию,
И будет Кремль стоять, где и стоит.

105

Зачем же в покер сел играть маньяк?
В игре азарт быть должен первым делом.
Коль денег нет, ставь на кон части тела.
Жены, к примеру, части. Пусть хоть так.
Маньяк сперва хотел пойти ва-банк.
Но это было б дерзко, слишком смело.
А карта все не шла. Жена — бледнела.
Идет к концу, видать, счастливый брак.
Вот двух грудей она лишилась скоро.
Проиграны все пальцы, сердце, почки.
С плеч голову — долой. Несчастный муж;
Совсем, совсем он был плохим понтером.
Нет денег, нет жены, но... есть две дочки.
Кому-то повезет. Большой ведь куш.

106

Не встретить в жизни Вертера, забудь.
Нет никакого и в помине Данко.
Кто Маргарита? Инопланетянка?
И в Мастере не наша кровь ничуть.
Но кто-то должен вымысел вдохнуть
В земную жизнь, чтоб не было так гадко.
Искусство — вот на все века загадка.
Не разгадать ни смысл его, ни суть.
Ромео и Джульетты нет на свете.
Реальность нашей жизни такова,
Что жизнь без грез похожа на порнуху.
Мир стал бы хуже, если бы не Вертер.
Когда б не краски, звуки и слова,
Один реален был бы только Ктулху.

107

Что будет через сотню лет — попробуй
Вообразить. А что там через год?
Не надо тут Кассандрой быть особой,
Чтоб все увидеть задом наперед
Иль передом назад. Так что нас ждет?
Я так скажу. В разгар войны холодной
Какой-нибудь обычный мизантроп
Нас атомной убьет спокойно бомбой,
Проснувшись в настроении плохом.
Накроется планета тазом медным.
Сойдет на нет наш мир, как шапито.
Все это верно так же, как и то,
Что пала Троя (вот он ход конем!),
Погиб, женой зарезан, Агамемнон.

108

Не надо будет детям в школу топать,
Родителям трудиться день и ночь.
Зачем стирать, готовить, нянчить, штопать,
Зачем нам воду в ступе вновь толочь, —
Когда метеорит с небес кошмарный
Вдруг не сегодня-завтра упадет?
Какой охватит ужас планетарный
Сердца людские? Боже, что нас ждет!
Сценарий этот, впрочем, прост и ясен.
Не так был апокалипсис ужасен,
Когда его причиной — Голливуд,
Как то, что поджидает где-то рядом:
Летит в меня футбольный мяч снарядом.
Земля цела, конечно. Мне ж — капут.

109

Высокой страсти, в общем, не имея,
Любви большой к театрам не питая,
Он приближал последний день Помпеи,
Библиотекам всем предпочитая
Большие гипермаркеты, кафешки,
Решив, что для души куда полезней
Жратвы гора, как Арарат, в тележке.
— Зачем еще нам что-то, друг любезный!
Оставь ты книжки, не ходи в музеи,
Не будь занудой, виршеплет-любитель,
Блуждай среди витрин, на все глазея.
Жить стало лучше, в сто раз веселее...
О благ земных обычный потребитель,
Что может быть тебя еще пошлее?

110

Как ни крути, а конь дареным был.
Он был да сплыл. Остались только зубы.
По ним не скажешь, что он ел, что пил,
Но ясно всем какое конь мой чудо.
Так почему же он решил дать дуба?
Он, может, не любил седла, удил?
Я в Летний сад гулять его водил,
Вел за собой, как бедуин верблюда.
И вот на зубы пялюсь. Бросит в жар,
Как от замаха двух десятков сабель,
Их блеск жемчужный, чудная эмаль.
Уже не помню даже, чей он дар,
Но конь мой заслужил рассказа, Бабель!
В конармию его отдать не жаль.

111

Захочешь удавить своей косой,
Подставлю шею, встану на колени.
Ногтем вспороть мои захочешь вены, —
Да разве буду дорожить собой?
Не надо мне, чтоб ты была рабой.
Я сам твой раб. Я не твоя проблема.
Тебя люблю за то, что ты геенна,
Мучитель самый настоящий мой.
Я не прошу, чтобы ослабла хватка.
Пускай сильней вонзается каблук,
Пусть сердце он пронзит мне на беду.
На плоском обувь не носи ходу.
Я вещь твоя, а ты моя хозяйка.
С тобою рядом маленький я Мук.

112

Меня увидев, ничего дурного
Мой неприятель мне не причинит.
Как баба, он от страха завизжит,
Увидев будто мертвеца живого.
На роль уже согласен я любую.
То Квазимодо я, то Вечный Жид,
То пьянь, что под скамейкой возлежит
В грязи, о долге князя памятуя.
Увы, не парень с вашего двора, —
Я Франкенштейн какой-то, отщепенец.
Мне Мэри Шелли — как родная мать.
А Шарль Перро — отец. Уже пора
Чудовищу понять, что извращенец
Не смеет о красавицах мечтать.

113

Я не агент таинственный «Моссада»,
Но мог по взгляду даже угадать,
Что нравится вам Эдуард Асадов,
А не Бодлер хотя бы, так сказать.
Иллюзий больше не хочу питать,
Что я ошибся. Знаю, это правда.
Я рядом с вами выгляжу как тать
Или как плющ на фоне вертограда.
В моей душе царит Маркиз де Сад,
В ней обитает втайне Захер-Мазох.
А вот сентиментальности я враг.
Литература — разве детский сад?
Из-за нее мое все тело в язвах.
Она — гашиш мой, опиумный мак.

114

Вы не сдаетесь, поэтесса, вам
Покоя не дает капризный Эрос.
Сослать бы поскорее вас на Лесбос,
Меня же — в Тартар (мое место там).
Вас — за нытье, меня же — за бедлам,
Который учинить бы мне хотелось.
И пусть порой несу я чушь и ересь,
Они хотя б мне были по зубам.
А вы уже всем уши прожужжали
Своей любовью. Ваш фальшив экстаз.
Но я склоняю голову пред ним.
Уж лучше б в прозе просветили нас,
Как рано вы невинность потеряли,
Чем поэтично предлагать интим.

115

Целуй меня во все места, целуй! —
Так шхуна просит ветер, не стесняясь, —
Целуй меня скорее в киль и в парус.
Корму целуй, а не сигнальный буй.
Грот-мачту и фок-мачту облюбуй,
Бушприт и кливер. Я тебе вверяюсь.
На солнце я без поцелуев парюсь.
Целуй где хочешь. Только зря не дуй...
Хочу подобной без изъятья страсти.
Точь-в-точь такой же испытать кураж.
В любой тебя жду гавани и бухте.
В любом обличье жду тебя, по сути.
Целую сюда, целуй мои все снасти.
Меня не надо брать на абордаж.

116

Отдай меня не тигру на съеденье, —
Ну сжалься над душой моей немножко, —
Отдай меня хоть на съеденье кошке
Иль даже мышке. Как тебе идея?
Все знают, ты — волшебница Цирцея.
Ты превратила запросто в окрошку
Антошку, не копавшего картошку.
Меня ж ты превратила в лицедея.
Под действием твоих я чар скитаюсь
То тут, то там, как Одиссей отпетый,
И нет мне от твоих проказ защиты.
Я каждый день во что-то превращаюсь,
То в Гулливера, то в звезду балета,
А то в цукаты, реже — в сталактиты.

117

Толстовство променять на плутовство.
Стать скоморохом для увеселенья
В базарный день простого населенья.
Любить картишки, славить воровство.
Из девки глупой сделать божество.
Ей лишь одной писать стихотворенья.
Жить днем одним, таким, как воскресенье.
Ну что ж все это, как не баловство?
Уйти в запой, смотаться в лес иль тундру.
Коль человеком оставаться трудно,
Спуститься вниз по лестнице существ.
От человека путь держать к полипам.
Довериться вполне надгробным плитам.
А лучше все оставить так, как есть.

118

Пускай твой муж изысканных манер,
Пусть джентльмен он настоящий даже.
А я — похабник, пьянь и флибустьер,
Которого нет в целом мире гаже.
Но все же ты мне отдалась однажды,
Как если Шреку отдалась бы Шер.
Быть может, пуза моего размер
Вас свел с ума, когда я шел по пляжу?
Но я ошибся. В стельку был я пьян.
Вообразил себя чуть не Приапом.
При чем тут Шер или какой-то Шрек?
Муж счастлив был, когда вас кто-то лапал.
Разврат полнейший. Истинный бедлам.
Такой он, этот двадцать первый век.

119

С тобой я разве не был куртуазным,
И нежным, и заботливым, и щедрым?
Был тем и этим, то есть самым разным,
Чтобы к твоим лишь прикасаться недрам.
Меня к тебе прибило с моря ветром.
И не успел моргнуть я даже глазом,
Как истекло семь лет. Но так же предан
Тебе, как был. Не изменил мне разум.
Никто меня не гнал, не звал отсюда.
Мне хорошо с Калипсо жить в Одессе,
Дышать ее дыханьем, как духами.
Судьба свела с ней. Это просто чудо.
Пусть вертит Пенелопа женихами,
Как хочет. Решено! Останусь здесь я.

120

Достану сказки с книжной полочки,
Возьму хоть Андерсена том,
Прочту я сказку о Дюймовочке
Своей Дюймовочке. Потом
Линейку выну из коробочки, —
Чтоб зря не спорить с малышом,
Я рост ее измерю. Опачки!
Ты ростом, дочка, с эмбрион.
А может, это я так вымахал?
Ну настоящий прям Кинг-Конг.
Что делать с этой футов уймою?
Видать, вина я много вылакал,
Что футы перепутал с дюймами
И рост измерить наш не смог.

121

Живи и я вот так, как Папа Карло,
Под лестницей в каморке продувной,
Компьютера мне было бы там мало,
И интернет не спас бы скоростной.
Я б спился, бился в стену головой,
Когда бы мне судьба не даровала
Мальчишку, пусть зачатого не мной,
Пускай он был полено для начала.
Но нас, боюсь, решили б разлучить
Соседи. Мол, растлил я б Буратино.
Мол, совратил Мальвину б все равно.
Тут могут в чем угодно обвинить,
Коль ты хранишь сонеты Аретино
В своем шкафу с «Лолитой» заодно.

122

Как представитель непонятной расы,
Я не люблю музеи, спорт, балет.
Художники, поэты — лоботрясы.
До их «шедевров» даже дела нет.
Мне ни к чему дурацкий интернет.
Зачем он нужен, это мне неясно.
Все, от чего людей балдеет масса,
Меня приводит в бешенство в ответ.
Умею мысли их читать неплохо,
Хожу туда-сюда, как автомат,
Во всем Уэллса Герберта виня:
В его машине времени меня
В отсталую вдруг занесло эпоху,
На сотни-сотни тысяч лет назад.

123

Она прекрасна, что ни говорите.
Кто ее видел, не забудет впредь.
Головка прямо, как у Нефертити,
От черт лица нетрудно обалдеть.
Вот за кого не страшно умереть!
Одна беда: как долго не ищите,
Нет туловища, рук и ног. Иметь
Всю целиком ее нельзя. Простите.
Но с головой, без тела самого,
Конечно, нету никакой клубнички.
Владеть такою Нефертити — дико.
А можно ли у безголовой Ники
Самофракийской одолжить его?
Люблю тела. Не изменю привычке.

124

Нет цифровых пока на свете войск,
Но могут очень скоро появиться.
И будут цифры защищать границы
Ума, и станет цифровым наш мозг.
Сама же плоть расплавится, как воск,
Когда-нибудь бесследно испарится.
Останутся, быть может, единицы
Людей, несовременных, как киоск.
Но и они исчезнут планомерно.
Жизнь будет совершенно одномерна
По сути, но трехмерна, как мираж.
И будет миром управлять андроид.
Так может быть прогресс того не стоит,
Чтоб отказаться и от секса аж?

125

Увы, увы, не Тиль я Уленшпигель,
Чтоб оголять перед народом зад.
Какая же с того мне будет прибыль,
Они и сами громче всех пердят.
Дай мне судью, банкира, генерала,
Грехам давно чьим потерялся счет,
Веди того, чья морда всех достала,
От чьих речей уже болит живот.
Держите их, а лучше привяжите
К столбу позора. Расходитесь, блин,
Чтоб и себя не погубите тут зря!
Прошу, прошу, немного подождите:
Сейчас, сейчас, как три богатыря,
Я распылю из задницы зарин.

126

Открой русско-английский разговорник,
Чтобы чуть-чуть иллюзию создать,
Что ты не одинок был, как покойник,
Ведь есть тебе спросить что и сказать.
Спроси себя о чем-нибудь опять.
Спроси: сегодня пятница иль вторник?
Разве ответ заставит долго ждать?
Не у доски ты. Не молчи, как школьник.
Вообрази, что ты простой турист.
Что не в квартире ты, а рядом с Темзой.
Спроси себя, как к пункту «Б» пройти
Из пункта «А». Не хмурься, как таксист.
А если инглиш плох твой, знай, любезный,
Вояж до кухни день займет пути.

127

Не выходи из комнаты, как Бродский.
Зачем напрасно Хронос напрягать,
Зачем людей нервировать, пугать
И вызывать на спор их философский?
Нам остается только есть и спать,
Глотать пилюли и смотреть на плоский
Экран размером, что твоя кровать,
Надраенный зрачками глаз до лоска.
А если вдруг захочешь выйти вон,
Не мужества набравшись, так терпенья,
Внимательно смотри по сторонам, —
Все, что ни видишь, суть Армагеддон,
Все, что ни слышишь, канонады пенье.
Не лучше ль телек, комната, диван?

128

Не выходи из комнаты, из бункера,
Из шкафа, из чулана, из себя.
Пусть даже Нобеля присудят, Букера,
Пулитцером начнут дразнить тебя.
Будь Сашей Соколовым, будь как Селинджер,
Пыль полюби и в плесень превратись.
Живи на чердаке, на крыше. Селятся ж
И под мостом. В подвальчике ютись.
В подтекст уйди, контекстом стань, тем более
Что текст тебе и речь давно претили.
Не о тебе пускай трубят таблоиды.
Стань мусором, компостом в самом деле,
Рептилией в ряду других рептилий, —
Коль вирусы и Бродский надоели.

129

Все жду и жду какого-то Годо,
А тут ко мне приходит некто Беккет,
Чтобы себе присвоить от и до
Мои все пьесы. Что же это? Рэкет?
Не знаю что и думать, господа.
Не нахожу себе я места дома.
Никто мне не поверит никогда.
Такая пьеса не для стен «Ленкома».
Какую же преследовал он цель?
Эй, Сэмюэл, верни сию секунду
Мои труды! Готов тебя простить.
О нет, мой разум помутил не хмель, —
Любому в мире место есть абсурду,
То почему б  и  э т о м у  не быть.

130

Цветное с белым постирай в машинке
Стиральной – и белья пленит раскраска,
Увидишь в срок «Веселые картинки»
На белоснежной прежде водолазке.
С пижамы детской с мишкою из сказки
Цвета прилипнут пятнами черники
К сорочке светлой. Ну и свистопляска
Цветов, подумать только, после стирки!
И черт с ним, с белым цветом! Бес арабский
Милей арийской расы самой чистой.
Пусть золото и смуглый цвет цыганский
Оттенков новых нам подарят триста.
Пусть Константин VII Багрянородный
Простится навсегда с порфирой модной.

131

Зачем ты пишешь, как авантюрист,
В день по стиху? Чтобы поэтом зваться?
А для чего? Чтобы войти в шорт-лист,
Составленный жюри из самозванцев?
Чтобы тебя прочел потомок твой,
Не самый, вероятно, одаренный?
Чтоб кто-то щегольнул твоей строкой,
Твоею честной желчью упоенный?
Ну что ж, давай, пиши. Пускай хоть желчь
Свободно будет в строчках разливаться.
Пиши, мой друг, пиши, коль невтерпеж.
Пускай, как кровь, из ран сочится речь.
Ты не почетный донор, может статься,
И от потери крови не умрешь.

132

На фабрике по производству грез
Станки ни днем, ни ночью не смолкают.
От травмы производственной всерьез
Там гибнет Гамлет. Режиссеры знают,
Что если гангстеры в упор стреляют,
То убивают наповал. Там в форс-
Мажор не верят. Там не представляют,
Как можно жить без крови, смерти, слез.
Другая эра на дворе. На плоском
Экране жизни новый фильм идет.
Мы тоже в нем свои играем роли.
Не ожидает никакой нас Оскар.
Нам и не нужно. В грезах много боли.
А Чарли Чаплин знай смешит народ.

133

У всех ты на виду, как Мономах,
Носивший тоже царственную шапку,
Но не прикрытым ты оставил пах
И не пришил на задницу заплатку.
Ты скипетром назвал простую палку.
Ты станешь притчей во языцех, как
Тот человек, что режет правду-матку,
Но лжет себе и всем, что он монарх.
Ты — свалки царь. Тебе подобных нет.
Живи один и не водись с бомжами.
Правь этой кучей мусорной. На трон
Садись вонючий. Может, пару лет
Еще ты здесь поцарствуешь, потом
Тебя сравняют с грязью и с червями.

134

О Марья, ты искусница, уж точно,
За сотню дел берешься ты подряд.
В тебе десятки тысяч скрыто ватт.
И с этим надо что-то делать срочно.
В двух институтах учишься заочно,
Работаешь, детей отводишь в сад,
Готовишь, шьешь. А муженек твой, гад,
На шею сел тебе навеки прочно.
Где ему сил-то лошадиных взять,
Чтоб уделить тебе хоть две минуты?
Он и встает с дивана чуть не плача.
Бездельнику большому, вот кому ты
Досталась в дар. Зачем кобыле кляча?
А я — Пегас. Айда со мной скакать.

135

Я на границе белорусско-польской
Застрял из-за двуглавого коня.
И вот сойдя с игрушки каргапольской,
Две головы воззрились на меня.
И говорит одна: «Хочу в Европу»,
Другая же: «Я в Азию хочу».
Я к ним привязан, как охранник к ЧОПу,
И бросить их не вправе. Поскачу
Вперед-назад я на Тяни-толкае,
Ведь не рубить же лошадь пополам.
На что мне половины две? Поныне
Добра и зла на грани я, но знаю,
Какой обязан все же Берегине,
Что я в седле — и рядом мой Полкан.

136

Вот апокалипсический пейзаж:
Безвиден мир и пуст на сто процентов.
Мир без людей. Сплошной антимираж.
Ни городов кругом, ни дата-центров.
Повсюду тьма. Ни солнца нет, ни ветра.
Тут даже Бога мог пробрать мандраж.
Кто поступил так с миром некорректно?
Кто землю вновь возьмет под патронаж?
Десяток звезд всего лишь не погасло,
Но мирозданье схлопнется вот-вот.
Сначала где-то там — потом везде
Последний взрыв большой произойдет...
И с ЛСД  представить Олдос Хаксли
Не смог бы то, что мы — без ЛСД.

137

Раз воля есть на то, Господь, твоя,
Пускай детишек робот водит в ясли,
И Брат Большой следит за всем и вся,
И будет  д и в н ы й  н о в ы й  м и р  по Хаксли.
Пускай летит себе вперед прогресс
(Да, вслед ему не все мы поспеваем).
Не устареешь ты, Господь, как Зевс,
Ведь ты же не стоишь на месте, знаем.
Кто как не ты мог видеть наперед,
Чем ряд людей закончится модельный.
Ты наш создатель, программист, Творец.
Ну кто б тебя рискнул, взломав твой код,
На пенсию отправить в самом деле?
И кто тебя заменит? Кто? Билл Гейтс?

138

Я не любитель «Звездных войн», конечно.
Совсем другим забита голова.
И кто такой Дарт Вейдер, я беспечно
Забыл, но помнил кто —  Р2Д2.
Их у меня в чулане целых два.
Беда, что барахлят вот только вечно.
Но я любил их. Техника права,
Что хочет быть, как люди, человечна.
Мы с ними вместе много-много лет.
Друзьями я считаю их своими.
Цены советским пылесосам нет.
Они в любом могли бы сняться фильме.
Пусть не всецело роботы, и что ж?
Так ведь и я не Люк Скайуокер тож.

139

Какое загляденье — смерч, цунами!
Как оползни, лавины хороши!
Землетрясенье — как картина в раме!
Вулканы — вовсе праздник для души!
Как атомные взрывы обалденны,
Как гриб красив гигантский над землей!
Но вряд ли это с огненной геенной
Сравнится все и с адской кутерьмой.
Всех этих селей, паводков прообраз
Там, где клокочет плазма, антрацит.
Там всех ЧП вовек не перечесть.
Мне больше по душе творящий Логос.
Пусть мир в огне пылает, Гераклит!
Ничем здесь не поможет МЧС.

140

Как красная ковровая дорожка —
Полянка земляничная в лесу.
Пожалуй, потопчу ее немножко,
Визит медведю краткий нанесу.
Ему в дар банку с медом поднесу,
А с ним в придачу красные сапожки.
Я поклонюсь ему нижайше в ножки.
Во всем пред ним подобен буду псу.
В лесу он царь. И это всем известно.
Я тут незваный гость, простой сурок.
Вот Кремль его. А вот он сам, сутул,
Но крепок. Рядом волчий караул.
Не по себе мне что-то, если честно.
Неужто Миша — мировой игрок?

141

Уж если мир наш только сновиденье,
Сон Бога очень крепкий — значит, бог
Устал, коль длится божье воскресенье
Так долго, как представить он не мог.
И пусть он даже спит без задних ног,
Но должен наступить час пробужденья.
Большому взрыву будет новый срок,
И счет наступит новым дням творенья.
Начнется новый будний день опять.
А мы, как сновиденье, канем в Лету.
Но, может, снова мир наш повторится,
Чтоб жить, любить, надеяться, страдать?
А если Бог и нам лишь только снится?
Тогда ни нас, ни Бога точно нету.

142

Анфас ты ангел, ну а в профиль дьявол.
В душе твоей то дикий шторм, то штиль.
Тебя, бывало, я как пьесу ставил,
Чтоб после сдать весь реквизит в утиль.
Ей-богу, горек сладостный твой стиль.
Тебе то Каин чем-то мил, то Авель.
Как мне понять, злой манекен ты иль
Каких-то строгих нарушитель правил?
И что могло бы лучше быть для нас,
Чем стать чужими? Ни в одном аспекте
Мы не могли сойтись. А вот сошлись.
Уполномочен заявить, как ТАСС:
Любовного печальней нет на света
Романа, чем про нашу сучью жизнь.

143

Глаза навыкате, и нос картошкой,
На голове классическая плешь.
Он сильно лопоух, а не немножко.
Ну, не красавец вовсе. Да и где ж
Его найдешь, красавца-то, подруга?
Скажи спасибо, что хоть не алкаш.
В деревне нашей с мужиками туго.
Да что ты ерепенишься так, Маш?
Но он и сам был не дурак. Пастушка
Ему ведь даром не нужна. Души
Не чает он в овечке мягкорунной.
Тут как пред ним нагою ни пляши,
Не променяет он овечку-душку
На приставанья обезьянки юной.

144

Идти за гробом — опыт тот еще.
Такого не забудешь после тризны.
Кто говорит, что нет загробной жизни, —
А ну-ка присмотритесь хорошо.
Ее полно как под, так и над гробом,
Не говоря как много гробом за.
Раскройте шире скорбные глаза, —
Идут живые вслед за гробом скопом.
А видит или нет живых мертвец
И жив ли он в ином значенье, сами
Узнаете в свой, скорый, нет ли, срок.
Смерть — это, разумеется, конец.
А вы бы что хотели, жить веками?
Ну, это просто наглость, видит Бог.

145

Не с той ноги я встал: так все мерзит на свете,
Что оправданья нет поступкам злым моим.
На пять минут в меня вдруг Берия Лаврентий
Вселился аки зверь. Как трудно ладить с ним
Душе моей. То он хотел поставить к стенке
Диван, то книжный шкаф ему дышать мешал.
Туда-сюда ходил, подобно тигру в клетке.
Всех отдал бы под суд, клыками растерзал...
Как в те минуты рот ужасно мой оскален.
Как страшен взор! С каким акцентом говорю!
А что в моей башке царила за Лубянка!
Я б натворил делов, была б жена как Сталин.
О нет, она сама невинность, жить с ней сладко.
Всех стер бы в порошок, ее же — не сотру.

146

Не так занятен бес, как маленький бесенок.
Какой он причинить душе способен вред?
Взгляни-ка на него. По сути, он ребенок.
Меня не бесит он. Бесовщины в нем нет.
Вон сколько бесится их за окном. Им свет
Небесный, а не тьма дарована с пеленок.
Страшны им крестики? Боятся ли иконок?
Да нет же, говорю. Так думать — это бред.
Не дьявол им отец. Им не с кем поиграться
В квартире, — вот зачем прогнали бесенят
На улицу. Так что ж, пусть бесятся ребята.
От легиона их стал двор наш бесноват.
И если поискать, копытца, может статься,
Хвосты и рожки есть у деток всех подряд.

147

О, не противогаз, не ластик шустрый в деле,
Ведь не галоши, нет! Мне это трын-трава!
Из всех в моей стране резиновых изделий
Меня изделие прельщало «номер два».
Но это все-таки с л о в а, с л о в а, с л о в а.
Не говорить же так, как принято в борделе.
Был секс в СССР,  была возня в постели.
Официально — нет. «Да!» — говорит молва.
Кому — противогаз и ластик безответный,
Кому — в галошах рай. И лишь любви рабу
Дай секс. А без него недолго жил бы миф
О чем-то светлом там. Плевал я на табу.
Уверен, что Хрущев не дурачок отпетый, —
Он знал с чем да и как едят презерватив.

148

Убить Галину Бланку и сварить
Бульон из этой цыпочки чудесной, —
Каким же людоедом надо быть,
Какою жизнью жить неинтересной.
Галина Бланка! Вот же она, вот —
Испанская красавица, не правда ль?
Кто скажет против что-то, тот урод,
Маньяк, не человек, безумец, падаль.
Ей двадцать лет, от силы двадцать пять.
Живет она, наверно, в Барселоне.
Но что марать впустую лист бумаги.
Ее, Галину, можно ль не узнать?
А чтоб не всплыли косточки в бульоне,
Убейте лучше и сварите Магги.

149

Покинуть этот мир, который не по-братски
С тобою поступил, не лучший выход, брат.
Но если худо в нем, у братьев есть Стругацких
Миры, куда свалить любой мечтатель рад.
А впрочем, не спеши. Наш мир еще не ад.
Он не подарок, да, конечно, он не сказка.
Похлеще есть миры. Их, может, миллиард.
Какой там климат, а? Наверно, марсианский?
Задай себе вопрос: не в лучшем ли из всех
Миров родился ты? Не стоит сомневаться,
С каким ты рвением пустился б наутек.
Но лучше до конца в деталях разобраться,
Решить все формулы, закончить Политех.
Еще в космический успеешь сесть челнок.

150

Ты говоришь, что вылитый я гомо
Советикус. Так горемычен, слаб,
Привычен к пьянству, и сижу все дома,
И склонен к подчинению, как раб.
И что люблю каких-то вечно жаб,
И скатываюсь в пропасть неуклонно,
И слышат от меня все только мат.
Согласен, винтик я определенно.
Никто во мне бы плюсов не нашел.
Зато так много минусов найдется.
Все так... Но лишь божественный глагол
До слуха моего чуть-чуть коснется, —
Не гомо я советикус в тот миг.
Орел скорей, поэт, читатель книг.

151

Гул не затихнет, нет. Разрушены подмостки.
Не прислониться вновь к дверному косяку.
Последний раз надел я Гамлета обноски,
Чтоб что-то рассказать в стихах Пастернаку.
Быть может, я кричу вслед тьме кукареку.
Мне по душе теперь один Иосиф Бродский.
Ведь видно же, как он топтал, по каблуку.
Ловлю с недавних пор форель, как отголоски.
Блуждаю день и ночь. Безумен, как шаман.
О да, пусть на меня наставлен сумрак ночи.
К утру вернутся в мир его былые краски.
Не пронеси меня лишь мимо чашу, Отче,
Пусть будет в ней вино, пусть хоть аяуаска.
Дай Бог, чтоб не погряз я в фарисействе сам.

152

Что ж, спасибо тебе говорю, радиация,
За богатый на выдумки твой урожай.
Кто боится тебя и повальной мутации,
За черту отчужденья скорей уезжай.
А у нас тут и тыква с карету размерами,
В наших омутах рыб говорящих полно.
Даже лес с его лешими всеми, химерами
Был богат спецэффектами, словно кино.
Не болеем мы лебедью, раком и щукой.
Хоть в реактор сунь атомный голову али
Выпей Припять до дна — и не станет паршиво.
Наши дети еще не открыты наукой.
И мужчины у нас — многорукие Шивы,
Наши женщины — как закаленные Кали.

153

Глаголов власть и междометий сила,
Частей всех речи мощь, борьба, напор
В руках того, кто истинный Аттила
В поэзии, кто славен с давних пор.
Звенит как виршеплетам приговор
Стрела стиха, что все сердца разила.
Копье ума летит в веков простор.
Не на один лишь Рим его б хватило.
Не у пустого множества  —  у  н и х
Все есть для битвы самой настоящей.
Тот Цезарь, тот души завоеватель,
Чей на полях сражений воин-стих
Пускает в ход не только ямб и дактиль...
А мы кто, а? А мы кимвал звенящий.

154

Как все вершины духа превзойти?
Каким быть нужно гением, гигантом,
Чтобы сказать: «А ну-ка, прочь с пути!
Вам говорю, Гомер, Вергилий, Данте;
Не путайся ты под ногами, Блок;
Обратно в ссылку возвращайся, Пушкин;
Да Винчи, ты мой будешь оселок;
Подай мне кисти, Рафаэль, получше;
Слонов своих отдай мне, Ганнибал;
Эй, Цезарь, принеси-ка плед и тапки;
Век-волкодав, уйди ты, не мешай.
Творец земли и звезд, ты не устал?
Не подменить ли мне тебя, решай?
Я мирозданье сохраню в порядке».

155

Чтоб увенчаться, как поэты, лавром,
Наверно, надо быть великим мужем.
Но я в уме все ж находился здравом
И понимал: кому ж я к черту нужен.
Я где-то с краю, где-то на галерке,
Всего лишь некий персонаж условный.
Возможно, что ищу где выпить водки,
Где б не венок, а лист найти лавровый.
Не лавр ищу. Да это просто вздорно.
Я не Петрарка ведь, не Дант. Из терна
Венец тем паче не прошу. Всерьез
Лишь одного хочу: чтоб Федор Тютчев
Мне на башку в Эдеме нахлобучил
Из молний венчик настоящих гроз.

156

Если кто и выживет в той точке,
Где сойдутся параллели тьмы,
Кто же, как не люди-одиночки,
Это будут? Кто же, как не мы?
Может быть, сожрал я белены,
Может, сердце заболело, почки.
Погляди, как коротки денечки.
Не спастись от ядерной зимы.
Доедим последний нынче бургер.
Потеплей наденем обувь, куртку,
Скажем небу звездному «Прощай!»
А потом сойдем к Аиду в бункер.
Это можно все принять за шутку,
Ну а там сама, мой друг, решай.

157

Состроил клоун вдруг такую рожу,
Что я чуть было с кресла не упал.
Не рассмешил меня он — напугал.
Смеялись все, а я промолвил: «Боже!»
Сидел я тихо, точно Брежнев в ложе,
Не двигался, никак не выдавал,
Что поднимался чувств девятый вал.
Еще минута — и свихнусь от дрожи.
Нет, это никакой не «Карандаш»,
Не Бим и Бом, не Куклачев тем паче.
И я в каком-то пребывал кошмаре,
Нутром невольно чувствовал: типаж
Маньяка у него. Где ж нож он прячет?
Неужто в цирке на Цветном бульваре?

158

Наверно, нужно быть сверхчеловеком,
Чтоб прочитать все книги на земле,
Чтоб успевать во всех делах за веком,
А не плестись вслед веку на осле,
Навьюченном каким-то ветхим скарбом,
Пускай безделкой с кучей проводов,
Пусть ржавой ЭВМ, пусть телетайпом
И сотней прочих древних пустяков.
Есть среди нас сверхчеловек иль нету, —
Одно мне ясно: Заратустра — гад!
Он не сказал, какой сюрприз готовит
Прогресс и что людей сживет со свету.
Сверхчеловек ведь только автомат,
Не кто иной по сути, как андроид.

159

Будь у природы новый, гибкий, график
Работы — все б пошло совсем не так.
С нее бери пример, труда ударник,
Трудись без сна, трудись не кое-как,
А с полною отдачей, чтобы в знак
Любви к труду Творец, миров механик,
Приветствовал, как батрака батрак,
Тебя сияньем всех своих галактик.
Лишь я лежу все на боку. Нет сил.
Убит безумьем дня, тревогой ночи.
Сжег «трудовую», уничтожил пропуск.
Необходим мне вынужденный отпуск.
Сизифов труд вконец меня убил,
Хоть я обычный умственный рабочий.

160

Не камень драгоценный я поднес
Тебе в подарок, как султан учтивый.
Не бриллиантов, не рубинов воз —
Я камень подарил тебе точильный.
Чтоб кОсу наточила ты, мой друг,
Чтобы язык твой, падкий на остроты,
Еще острее сделался. Чтоб слух
Твой различил моей печали ноты.
Я ж не тупица. Знал ведь наперед:
К тебе с пустыми не идут руками.
Любовь — твой оселок. Ужели нет?
Эх, не нашла бы только в свой черед
Твоя краса на мой точильный камень,
Коль он не ярче золотых монет.

161

Смертельней, чем мышьяк и никотин,
Чем цианид и чем иприт ужасный,
Кураре и любой другой токсин –
Твой взор, что морок источал напрасный.
Я бы продолжил список несуразный
Отрав бессчетных. Но зачем? В хвосте
Его не ртуть, не метанол опасный,
А то, что есть в тебе, во мне, везде.
Нет, нет, не ядов я классификатор,
Но знаю, чем грозишь мне день за днем.
Не корчусь, не глотаю жадно воздух.
Не зря, как Митридат Vl Евпатор,
Я смолоду пил зелье в малых дозах,
Чтоб устоять перед любви врагом.

162

С копной волос растрепанных, от гриппа
Уже страдая пятый день подряд,
Ты чем-то мне напоминаешь хиппи,
Когда уста твои, кривясь, твердят:
«Пошли все к ляду; жить бы, как велят
Инстинкты наши; к черту эти кипы
Законов, правил. Мир людишек — ад,
Спектакль тупой, одни видеоклипы.
Хочу, чтоб доктор секс мне прописал
И косячок, чтобы ходить под мухой.
А где же Чарльз? Где ненаглядный мой?»
Душа моя, я б бред твой поддержал,
Но Мэнсона себя назвать подругой
Довольно странно даже для больной.

163

Начальнички, что там у вас в груди?
Стальное сердце? Нету сердца даже?
Без записи к вам не попасть, поди,
Плевать, с оммажем или без оммажа.
У входа в кабинеты ваши — стража,
К вам близко, говорят, не подойти.
И как же тут ослушаешься? Как же?
Помехой, что ли, стать на их пути?
А мне плевать. А я войду вольготно
В тот неприступный с виду кабинет,
Роскошный, императорский, как Рим,
Чтобы его разграбить, как вестготы.
Таков мой план. Но он звучит как бред.
Не я — Аларих пусть воюет с ним.

164

Я не могу, будь даже богом Марсом,
Сбить спесь с тебя. Сижу, дрожу в тиши.
На ринге пред тобой склонится Тайсон.
Хоть сразу в гроб ложись и свет туши.
Вновь подставляю горло. На, души!
Прикинься тигром или нежным барсом,
Сломай хребет мне, кости раскроши.
По морю лжи плывешь ты ныне брассом,
Так пусть лишь я в том море утону.
Скомандуй мне  — и сам себя в нокдаун
Отправлю, нанесу хоть джеб, хоть хук,
Хоть апперкот. Что ж, нет причин тому?
В моей груди жар многих бань и саун!
Но мне твой лед не растопить, мой друг.

165

Не прийти ли мне к тебе с приветом,
Рассказать, что чай остыл и съели
Наши детки бабушку, при этом
Словно волки выли в самом деле?
Что у солнца батарейки сели,
Что нас скоро просто сдует ветром,
Что все мы у смерти на прицеле, —
Вот о чем я рассказал бы следом.
Просыпайся. Сбрендил мир, наверно.
Все вокруг необычайно скверно.
Астероид ведь не даст соврать,
Что на жизнь нам час один остался,
А спастись нет никакого шанса.
Впрочем, спи. И я продолжу спать.

166

Люблю я кулинарные изыски.
Из топора мне не в новинку суп,
Который ел, бывало, не без риска
Для жизни. Но не умер я. Не труп.
Я ел пирог из скорлупы яичной,
Оладьи из резины эластичной,
Я хлеб жевал из пластика не раз,
Стаканами я пил мочу, как квас.
А если к нам заглядывали гости,
Бокалы наполнялись их тогда
Водою ржавой, как вином. О да,
Им были по душе в салате гвозди.
А свежий пластилин – чем не десерт?
Ведь из него ирисок слаще нет.

167

Хочу твоей палаткой быть походной,
Раз быть рабом твоим мне не дано.
Не прочь быть даже кружкой бесподобной,
Лишь губ твоих касаться б заодно.
С тобой в поход ходили мы давно.
Но был снедаем страстью я животной.
Я в твой капкан попался все равно,
Будто была Дианой ты природной.
Упала б с плеч моих любви гора,
Когда бы стал твоим мешком я спальным,
Чтоб греть твой стан все ночи напролет.
Я не могу с тобою быть нормальным,
Прибей меня скорей, как комара.
Что кровь туристки понапрасну пьет.

168

Не бью тарелки, не роняю чашки.
Расстройство нервов бражкою лечу.
Я вырос из смирительной рубашки.
А рыцарских доспехов не хочу.
Причины нет скорей бежать к врачу.
Но сколько не прикладывайся к фляжке,
А наступает миг, что тень монашки
Меня с ума вдруг сводит. Не шучу.
Смирить меня тогда ничто не в силах.
Я загораюсь, искры пляшут в жилах,
Не миновать моих вам, девы, лап!..
Не разбегайтесь, девушки! Не бойтесь.
Я не насильник, что вы, успокойтесь.
Вмиг исцелит Приапа Эскулап.

169

Однажды кот ко мне антропоморфный
Наведался по прозвищу Матроскин,
Он предложил прибрести мне морфий,
Как наркодилер, что ли, идиотский.
Однажды пса я повстречал, ей-богу,
С охотничьим ружьем и наглой мордой.
Он шел за мною следом всю дорогу,
Как некий киллер, спецзаданьем гордый.
Падите прочь, виденья страхов детских!
Какой я дядя Федор? Что за Печкин?
Назад вернитесь. Знайте место ваше!
Кто вас придумал? Эдуард Успенский?
К нему бегом! Он ждет вас на крылечке.
Для вас ему не жалко простокваши.

170

Ищи меня, мой друг, не на Лубянке,
С чего бы мне там было оказаться?
Со мною, слава Богу, все в порядке.
Я где-то здесь: Цветной бульвар, 13.
Я не томлюсь, как в клетке канарейка,
Не в ресторане пьянствую, не в баре.
Я б затеряться мог на Маросейке,
Но отыскался б на Цветном бульваре.
Каким-то чудом был не на Мясницкой.
Не здешний я. А заблудиться страшно.
Тут никакой не может быть ошибки.
Вот клоун Гена с рожею бандитской,
Меня морочит, что майор он старший.
Чего тут только нету в этом в цирке.

171

Я с армией квантунской бы сравнил
Поклонников твоих орду. Их столько,
Что сосчитать терпенья нет и сил.
Да ведь и нету в том большого толка.
Какой дурак с тобою вступит в гонку
Вооружений? Кто б напасть решил
На женщину в бронежилете шелка,
Взять бастион, который войску мил?
За пораженьем терпят пораженье
Твои враги, — ну что ж неймется им,
Что они рвутся к твоему все дому?
Военное ввести, что ль, положенье?
Неужто не понятно, что другому
Ты отдана, верней сказать — другим...

172

Ты приложила к уху телефон,
А я щекой к березе прислонился.
Легко как до тебя я дозвонился,
Отвесив низкий дереву поклон.
Как это вышло так, скажу потом.
Такою связью кто бы не гордился?
А если я внезапно отключился,
То нет вины живой природы в том.
Антенн в лесу достаточно. Их кроны
Повсюду. Тут система проводов
Уходит в землю глубоко. Поверь,
Что физики не действуют законы
Для любящих друг друга чудаков,
Что мысленно общаются теперь.

173

Однажды мозг людей пойдет на слом,
Похожим станет на карикатуру.
Сдадим мы книги все в металлолом,
А все компьютеры — в макулатуру.
Я что-то перепутал здесь? Пардон!
Но, может, так оно и будет. Сдуру
Прорвемся мы однажды на Плутон,
Где нас не ждут де-факто и де-юре.
Однажды превратится мир в бедлам,
Сомнений в этом даже быть не может.
А в будущем, в ближайшем, обозримом,
Вживив себе блоху Левши под кожу,
Молиться станем тульским мастерам, —
Лесков в ударе. В ужасе Азимов.

174

Нас было очень много в челноке,
Отчалившем в космические дали.
Земля с луной виднелись вдалеке
В иллюминаторе. Мы крепко спали.
К чему нам было парус напрягать
И упирать вглубь вакуума веслы?
Мог бортовой компьютер управлять
Полетом, путь указывая звездный.
Мы спали, да. Я на сегодня спел
Все песенки. Продолжу петь их завтра.
И тут-то астероид в борт наш — бац!
Измят челнок. Хана всем! Я лишь цел,
Сушу на Марсе ризу космонавта.
Зачем я сел в проклятый пепелац?

175

Что ж, разве мы не инопланетяне
В сравненье с теми, кто веками пас
Домашний скот, как истые земляне,
Кто на земле трудился каждый час?
Все, без чего нельзя представить нас,
Все, чем гордимся, словно будетляне,
Какой-то лишь нерукотворный фарс.
В котором мало разбирались сами.
Прогресс толкает век вперед, вперед,
За эрой вслед другую строит эру.
Куда нам от него, безумцам, деться?
Когда ж в программе сбой произойдет,
Большая ждет нас впереди пещера.
И от регресса ведь не отвертеться.

176

Как же хочется стать флибустьером,
Двадцать первого века пиратом.
Это лучше, чем важным быть сэром,
Коммерсантом быть даже богатым.
Чем ты занят сегодня, Джон Сильвер!
Овощами ль торгуешь на рынке?
Оружейным бароном стал или
Промышляешь кой-чем по старинке?
Тесно в море от танкеров ныне.
Да и в небе ведь не протолкнуться.
Только в космоса черной пустыне
Много места — но шанс натолкнуться
На испанский, как встарь, галеон
Там равнялся нулю, милый Джон.

177

На снимок головы рентгеновский смотрю.
Я вижу явственно, как нечто зубы скалит.
На череп Йорика воззрился я, как Гамлет.
Но речи горькие все ж вслух не говорю.
Похожий череп мог иметь и Баратынский,
И Фет, Лермонтов, и Тютчев, и Толстой.
Но в том-то и оно, что череп этот — мой.
Глазницы вот мои, лоб и оскал мой свинский.
Но слишком рано мне оплакивать себя.
Средь множества таких, Горацио, как я,
Найдется пациент с куда страшнее травмой,
Чем та, что привела меня в сей кабинет,
Где ты при жизни сам узнал бы свой скелет,
Не съеденный еще кладбищенскою ямой.

178

Ты испекла мне торт «Наполеон».
Но я был в состоянии столь близком
К безумию, что тут же в гастроном
Отправился за хлебом «Бородинским».
Прости мне мой ура-патриотизм.
Я неспроста открыл коньяк «Кутузов»:
Отведать торт твой — это героизм.
Не сомневаюсь, в нем немало плюсов.
Как мне забыть про день Бородина
На берегу Днепра ль, Дуная, Сены?
Пускай Москва французу отдана.
Пускай Париж поставлен на колени.
Поверь, на острове Святой Елены
Твой не угаснет вкусный торт, жена!

179

Разлюбил жених свою невесту.
Кончился любовный их роман.
Но сказать ей это, если честно,
Он боялся. Я сказал ей сам.
О, каких я был свидетель гроз!
Как летели вилки в темпе престо
В друга жениха, что весть принес,
Что не будет «тили-тили теста».
Фурией носилась надо мной,
Ведьмой в ступе, Господи, летала
И кружилась, молнии метала
Из глазищ та дама, что женой
Через месяц стала мне хорошей,
Даром что хожу с побитой рожей.

180

Не Чуковского вовсе, не Кафку
Я читал перед сном, но во сне
Вдруг увидел посудную лавку,
Размещенную прямо в слоне.
Люди в хобот слона заходили,
Погружались в той лавки нутро,
Чтобы чайник купить себе или
Сковородку, кастрюлю. Хитро
Как придумано, думал я. Давка
Не страшила слона ведь того.
А зайди он в посудную лавку,
Что за участь ждала бы его?
Вся в него полетела б посуда,
Все кричали б: уйди ты, Иуда!

181

Опять промчалась мимо иномарка,
Двоих обрызгав пешеходов вдруг.
Какие ж свиньи, — говорит свинарка.
Ну что за овцы, — говорит пастух.
У нас в колхозе свиньи все же чутче,
Воспитанней, — свинарка говорит.
У нас в ауле овцы в сто раз лучше, —
Пастух свирепо молвит, как джигит.
Я шел за ними следом, между прочим,
И тоже грязь смывал с себя потом,
Но я б точней сказал, еще короче
Про тех, кто гонит, как Автомедон,
Кто не страшится гибельных аварий,
Я назову одним их словом: твари!

182

Увижу Тюмень — и застыну в прострации?
Увижу Вилюйск — и впаду в забытье?
От счастья вот только бы в реанимацию,
Увидев Париж, не попасть. Как бы все
Увидеть: Берлин, Барселону, Венецию,
И Вену, и Дублин, и Лондон, и Рим.
Еще не забыть бы Женеву, Флоренцию,
Махнуть бы не плохо в Иерусалим.
А может быть, стоит начать с Магадана?
А может, билеты купить в Верхоянск
И там околеть от отчаянья? В Брянск
Приедет ли кто-нибудь из Амстердама?
От счастья в Ельце умирают? Едва ль.
От скуки там Генис бы умер и Вайль.

183

Будь мне Брокгауз другом и Эфрон
(На что теперь бессмысленно надеяться),
Вошел бы я, как боги в пантеон,
В Энциклопедию тогда их, разумеется.
Не как Сократ, к примеру, и Платон,
Не на правах Овидия с Вергилием, —
Вошел бы я, как гость незваный в дом,
В один лишь том, а не в томов обилие.
Там тьма имен и дат; там, может быть,
С фамилией какой-то рядом графскою
Я б красовался. Но века ведь смыть
Могли в два счета краску типографскую.
Нет, не войти мне в том сорок второй,
Ни в сорок пятый, ни в какой другой.

184

Зачем изобразил ты Франклина, художник?
Неужто не нашел достойных кисти тем?
Зачем ты написал In God We Trust, безбожник?
И Индепенденс-холл запечатлел зачем?
То живописец ты, то ты гравер, то резчик
По дереву. Зачем, скажи, ты цифру 100
Выводишь на холсте, как фальшивомонетчик?
Искусство — это все. А доллары — ничто.
К истокам возвратись. Забудь о Бенджамине.
Иль в шутку пририсуй ему хотя б усы,
Чтоб не сказал никто, что ты лже-Дюплесси.
А если бедность так тебя терзала ныне,
Пиши банальности: пляж, море, корабли.
Коль нет способностей, малюй тогда рубли.

185

Достанься мне та лампа Аладдина,
Желанья бы мои исполнил джинн.
Им нет концам, желаниям моим,
Начала нет, их место – середина.
Но есть одно желание, пред ним
Бледнеет все в эпохе современной:
Включить в состав России, словно Крым,
И звезды заодно со всей Вселенной.
А кто бы правил этой бездной звезд?
Где столько взять «зеленых человечков»?
Мечтать не вредно, но зато прикольно.
Какой бы сногсшибательный нас мост
Соединил, каким путем бы Млечным
Мы отдыхать бы ездили окольно!

186

Ура, живем мы в мировом спектакле,
Что подтверждает даже наш дресс-код.
Костюмы театральные, не так ли,
Мы носим, как и весь честной народ.
И все ж, как ни прекрасны диалоги,
Не всякой роли рад был человек.
А режиссеры, кто же эти боги?
Иль он один, один лишь Бог для всех?
Бродвею уподоблен или МХАТу
Наш мир, в котором столько кутерьмы?
А мы кого с тобой играем, мы?
Вчерашний Гамлет, стал я Носферату.
А для тебя порнозвезды есть роль
(Офелии ж костюмы съела моль).

187

Для «галочки» б я сделал то и это.
Для Галочки б я сделал то да се.
В Большой театр купил бы два билета.
Читал бы вслух Шекспира иль Басе.
Я б сделал для нее почти что все,
За исключением лишь харакири.
Уж лучше уберусь опять в квартире,
Две дырки просверлю, как в букве «ё»,
В стене, чтоб наконец-таки повесить
Картину, на которой клином свет
Сошелся. Если б это был да Винчи,
Какой бы за него мне дали вексель!
Она меня такою кормит дичью:
На полотне – российский президент.

188

Представьте, Тютчев пишет на e-mail
Денисьевой письмо. Невероятно!
Жить в наше время он бы не хотел.
Что, неужели это не понятно?
Ведь как она сидела б на полу
И разбирала груду писем нежных,
Когда нельзя их превратить в золу,
На принтере не распечатав прежде.
Эпистолярный жанр, поди, исчез.
Одни счета приходят нам в конверте.
Вот плата за технический прогресс.
Пишите письма, не жалейте лес.
Такие письма золота на вес,
Что от руки написаны, поверьте.

189

Украл кораллы Либкнехт Карл у Клары,
У Клары Цеткин он украл их, гад.
А Карл II украл у Маркса Карла
Весь капитал, король и плутократ.
У Малыша украл варенье Карлсон,
У пациента мозг украл Карл Юнг.
От воровства такого нет лекарства.
Неизлечимый это, злой недуг.
По Карлову мосту брели, как пара
Влюбленных, карлик с карлицей. И вот
С мостом они куда-то вдруг пропали.
И Карловы в тот день исчезли Вары.
Украл их Папа Карло, что ли? Черт,
Да нет же! Карлик Нос. Не угадали.

190

Арина Родионовна! — прием!
Как слышно, няня милая? Чего ты
Молчишь? Или задумалась о том,
Какие там у нас с тобой частоты?
Твоя душа в приемнике, внутри,
Впредь будешь ты моей радионяней.
И что с того, что мне уж двадцать три.
Ты все равно нужна на кухне, в ванной.
С тобой вдвоем еще мы посидим,
За здравие родных поднимем кружку
И станем слушать «Радио» мы «Ваню».
Прием, прием! Как слышно! Я один.
Мне страшно. Что за бури завыванье!
Кто заглушил мою FM-cтарушку?

191

Захочется вам сплав купить сырков,
Полным-полно их на металлобазе.
Жиров в них нету, нету в них белков.
Нет углеводов. Но, как в диабазе,
Того-всего полно в них. Просто жуть.
О, этот сплав сырков. О, эти сплавы!
Потребна домна, чтобы хоть чуть-чуть
Его во рту слюной расплавить лавы.
Вы спросите, кто ж, для какого рта
Их произвел? Завод сталепрокатный?
Завод сталелитейный? Покажите
Коров, рудой кормящихся, стада!
Что ж, покажу вам сталинистов, ладно.
Они едят их в самом чистом виде.

192

Как будто кенара иль птеродактиля
Я в лестничную клетку заключил.
На ящера зарплату всю потратил я
(На птичьем рынке час назад купил).
Сижу и пялюсь, словно гамадрил,
На существо, что крыльями старательно
Бьет по стене. А птеродактиль мил, —
Решил я, изучив его внимательно.
Будь птицелов я из известной оперы,
Я б на манок волшебный их поймал —
И птицу Рух, и Неясыть, и Гарпию,
И Аклконост, и Гамаюн, — на арию.
И долго бы, как орнитолог чопорный,
Их в клетке б Фарадея изучал.

193

Сижу с утра, похожий на курфюрста,
На венском стуле. А вокруг меня,
Как слуги, вьется вся семья моя,
Во мне рождая превосходства чувство.
Сижу, такой весь важный из себя.
Читаю что-то, может, даже Пруста.
Теряя, в общем, время только зря,
А времени в воскресный день не густо.
Побыл чуток курфюрстом, а теперь
Я — папа Римский Иоанн какой-то.
К обеду — вообще тиран и барин.
А к вечеру так вовсе варвар, зверь.
Но вот с устатку выпил, лег на койку.
И лишь теперь я сущий лютеранин.

194

Вот вижу я из серпов серпантин,
Я вижу фейерверк, монументально
Произведенный молота шальным
Ударом по небесной наковальне.
Что там за праздник на календаре,
Что за Титан тот молот воздымает,
Кто ж серпы так метает по жаре?
Тут кадровик мне тихо отвечает:
Сегодня у колхозниц был простой,
И нет работы для рабочих потных.
Девать им силы некуда. Есть повод,
Чтобы неистовых двух Безработных
На постамент поставить вместо той
Вон пары, что скрестила серп и молот.

195

Смотрю я на людей немного с горечью,
А то и с нескрываемой опаской:
Одни имеют сходство с Абрамовичем,
Другие очень схожи с Дерипаской —
Желанием как можно больше хапнуть,
А при продаже — не продешевить,
Чтоб продолжало в кошелек им капать.
Зачем им всем поэзию любить?
А ты такой-сякой, не перспективный,
Алкивиад как будто не активный,
Не нужный неликвид, как пыль и прах,
Выслушивая бабки злой рацеи,
Не мог понять, при чем же тут евреи.
Христос что, тоже русский олигарх?

196

Плохой еврей, я не читаю «Числа»,
«Левит», «Второзаконие», «Исход»,
Лишь «Бытия» осилил как-то чисто
Из любопытства главный эпизод —
О сотворении всего на свете:
«Газпрома», нефти, золота, Кремля,
Медведей бурых, бедуинов, йети,
Любого хлама, чем полна земля.
Но это все сломает Бог на части,
Отправит он творение в нокдаун,
Чтоб на обломках изуверской власти,
По прихоти какой-то, Еву Браун
С Мицкевичем Адамом сотворить
И в райский изолятор поместить.

197

Взломал я Книги Книг исходный код,
Как вавилонский хакер сумасшедший,
Чтоб Моисея избранный народ,
За ним в Израиль из Египта шедший,
Избавить от блужданий долгих, от
Пустыни, только к новым мукам ведшей.
Подвел курсор я к ним. Смотрите, вот,
Я их, как Бог, на помощь снизошедший,
Скопировал в обмена буфер вмиг
И перенес в обетованный край.
А мог ведь и в корзину их отправить,
Тем самым удалив из Книги Книг.
Но я всего лишь им почистил память
От слов: «Скрижали», «Моисей», «Синай».

198

Приснился сон абсурдный, как и все
На свете сны: как будто на таможне
Я вдруг попался с банкой монпасье,
Что в чемодане вез неосторожно.
Знать, не равнялись леденцам моим —
Ни в красоте, ни в стоимости страшной —
Нефрит, сапфир, опал и турмалин,
Ни хризолит, ни изумруд, ни яшма.
Я вез их как простой друзьям презент.
Таких полно, как я, контрабандистов.
Я в следующий раз их просто съем,
Алмазов сладких горсть и аметистов.
Опорожнюсь, сходив в ватерклозет,
И будет в гости заявиться с чем.

199

Как черт из табакерки, лихо выскочил
Из танка русский раненый танкист
И на цветы в саду глаза он выпучил,
Как только лирик может и флорист.
А свежий ветер в этот час проталкивал
Идею, что не все в чаду сгорим.
Придет на смену мин противотанковых
Династия то ль Мин, а то ли Цин.
Так хайку полюбил танкист японские,
Что танк на танка поменял всерьез.
Плевать ему на вражеские происки.
Он жизнь готов отдать за это все:
За старый пруд, за кустик нежных роз,
За хризантемы, сакуру, Басе.

200

Заяц с губой человеческой странен
Так же, как волк с человеческим ртом.
Это — гротеск. Ты до боли им ранен,
Ибо ты встретишь в лесу их потом.
Лишь бы не выросли ноги у зайца.
Лишь бы на двух не ходить стал ногах
Серенький волк. И не стало б казаться,
Что у них светится разум в глазах.
Пусть волчья пасть поскорее вернется
К волку, а к зайцу вернется губа
Заячья. Сил нет смотреть на уродцев.
Что за художник их выдумал. Ба!
Это ж природа творит этих чудиков,
Знать бы, во имя каких еще мультиков.

(2020-2024)

***