Досужие забавы вне ядерной державы. Всё про всё

Рис. Гл. Сильвестровой, 1999

I


I.14

В июле однажды в Хинвиле
Опять никого не убили.
    Знать, этот Донбасс
    Не здесь, не сейчас,
Дотудова мили и мили.

I.22

Говорят, что любовь что синица,
Что сперва журавлём возомнится
    И уйдёт в облака,
    Словно птица, легка…
Но поди ж ты, всё снится и снится.

I.29

 «Летала на спутнике Лайка» –
Премилая русская байка.
    Неужто хотела? –
    Что, она офуела?
Однако попробуй, полай-ка.

I.36

Одежда пропрела, проволгла
(Вставали с колен очень долго). –
    Всё та же равнина,
    Но аж до Пекина
Доходит теперь Абырволга.

I.37

И так со мной не было сладу, –
В Lisboa услышал я fado.
    Вернувшись домой,
    Теперь, сам не свой,
Часами их слушаю кряду.
____________________
* Lisboa ~ Лишбоа, fado ~ фаду.

I.38

Увидел её вдруг босою,
Высокую, с длинной косою.
    Видать, этот миг
    И вправду настиг.
Взглянула, взмахнула косою.

I.52

Властям было общество – жало.
Прижали его. Полегчало.
    Потом придавили.
    Потом удавили.
И общество больше не жало.

I.58

Жизнь радостна и убога.
Без Бога ни до порога.
     Подсолнухи, звёзды, жнивьё,
     Лаванда, стога, вороньё
Промчались кометой Ван Гога.

I.59

Музыкою душу насытив,
Не мог я её позабыть, и в
     Теченье разлуки
     Вылавливал звуки:
Придите, живите, звучите …

I.60

Немыслимая фигура.
Себя пересилив, натура
     Себя сохранила
     Живою: застыла
Скульптурою Генри Мура.

I.61

В движении всё на планете.
Покою нет места на свете.
     Всё движется, всё бежит.
     И только один лишь стоит –
«Идущий» у Джакометти.

I.62

Прерывно всё? Как это было:
Ползла черепаха, премило
     На столько, полстолько
     И четвертьстолько…
Перегоняя Ахилла.

I.63

Уже лет пятнадцать, как в том
Году, как вселились мы в дом,
     Бывало, уже
     На втором этаже…
Но, собственно, я не о том.

I.68

Однажды в автомобиле
Они друг друга любили.
    То было давно,
    Уже всё равно,
Об этом они позабыли.

I.69

Исчерпана теология.
И всё-таки в чём аналогия
    Числу серафимовых крыл?
    Совсем было я приуныл, –
Вот разве что орнитология?

I.70

Где мой довоенный Воронеж? –
То вновь ворошишь, то хоронишь.
     Родили, любили.
     А город бомбили.
И всё вспоминаешь… Доколе ж?

I.71

Чем меньше нам здесь остаётся,
Тем глубже всё познаётся.
     И с каждым днём ближе.
     Всё выше, всё ниже.
И тонкая ниточка вьётся.

I.72

Каждый год, в конце мая, в Канны
Летали аэропланы.
     По красной дорожке
     Шли ноги и ножки.
А кто-то зализывал раны.

I.73

Посёлка у самой границы
Нам дали полоску землицы,
     И там, дважды в год,
     Блюдя огород,
Мы гнули свои поясницы.

I.74

Бывало, осенней порою
Землицу на грядке порою:
     Картошечки хоцца,
     Ну прямо неймётся
Поесть с лягушачьей икрою.

I.75

Но самое лакомство – жмых,
Для тех, кто остался в живых.
     Негаданно и нежданно
     Жевалась небесная манна
В начале сороковых.

I.76

В исхоженных нами маршрутах
Вдоль речки по имени Wutach
     Нам было с руки
     Идти вдоль реки
В одних с ней и тех же минутах.

I.77

Как время пространство растило,
Нам разъобъясняли не хило.
     Но время сомкнётся.
     Стрелок промахнётся.
Черепаха догонит Ахилла.

I.78

Неужто былое уйдёт?
За годом последует год.
     И думаешь, что уж там, старче…
     Меж тем как всё ярче и ярче
Ушедшее предстаёт.

I.79

Ещё посёлок, сном объятый,
Спит под рождественскою ватой.
     Не чуют атомный наркоз
     Ряды заснеженных берёз.
И снова мы не виноваты.

I.80

За чтеньем утро не кончалось.
На полчаса списать осталось:
     Чтобы успеть, пришли как раз
     Две девочки ко мне за час
До школы. Так всё начиналось.

I.81

Мы оба думали иначе.
По воскресениям на даче
     И он, и я, в чреде со-мнений,
     Искали правильных решений,
Забыв условие задачи.

I.82

Усадьба Большие Вязёмы,
Голицынские хоромы.
     Колхозники, лётчики, танки
     (С Голицыным на изнанке), –
Чего уж тут спрашивать: кто мы?

I.83

Сидела прямая. Молчала.
И крышкою парты стучала.
     Кто знал, что случится?
     Что время промчится
И всё начнётся сначала…

I.85

«Мы живём, под собою не чуя» того,
Без чего не найти ничего своего.
     На травинке слезою повисла роса.
     Над полями являют свой лик небеса.
Но не видим, увы, ни её, ни его.

I.87

Бесстрастная автострада,
Вместилище рая и ада.
     И ангел, и дьявол
     Следы там расставил
Людского несметного стада.

I.88

В Венеции, а не где-то,
В Скуола Сан-Рокко ты это
     Заметишь: в XVI веке
     Увиден был Бог в человеке
Прозрением Тинторетто.

I.89

Читая о Кнульпе у Hesse,
Теряешь, находишь в процессе.
     И бредишь, и грезишь, и ждёшь.
     Снег. Бог. Солнце. И – слёзы льёшь
По праведнику и повесе.

I.90

Гуляли сегодня, ходили,
Наталкивались на или:
     То слева, то справа,
     То лес, то канава.
Но самое главное: были.

I.92

Собакам неведомы крылья
Средь ангельского обилья
     Любви и заботы.
     А мы, идиоты,
Летим в небеса от бессилья.

I.94

Когда речь пойдёт о трансферте
В обычном деревянном конверте,
     То, если серьёзно,
     Уже будет поздно
Задумываться о смерти.

I.95

Читая за книжкою книжку,
Хранил-хоронил я мальчишку.
     Невнятной свободы,
     Как кролики, годы
Бежали за книжкой вприпрыжку.

I.96

Когда он упал, оступившись, с моста,
Его оживляли устами в уста.
     Аккорд укулеле…
     Лисица в туннеле…
Озноб на губах, словно кончик хвоста…

I.97

По улице в Киото шёл человек в пальто,
Чувствуя что-то, кто его знает, что.
     «Может, устриц хотелось»
     Крутилось-вертелось
В животе у него? Нет, не то.

I.100

Ну вот и увидели то,
Что было в моём шапито.
     И боль, и потеха,
     Вполгрусти, вполсмеха.
Хватило всего на все 100!

II

II.101

С любовью к отцу до скончания лет
Не вышло? Всё так. И его уже нет.
     Но жизнь без любви,
     Устремляясь к любви,
Летит в глубину, где не тлеет скелет.

II.105

Я нёс ее. Горесть иль жалость?
Всё наше семейство собралось.
     И в саване тельце,
     Уже без владельца,
Ко мне невесомо прижалось.

II.106

Нас во время карантина –
«Тара-тина, тара-тина» –
     Развлекает из антенн
     Хор оплаченных гиен, –
Нет на прорву Тарантино.

II.107

Ещё времена не настали,
Как ангелы в небе – восстали,
     Так что гляди в оба:
     Добро или злоба
Твоими вожатыми стали?

II.108

Он, возвышен, стоит вне времён.
Пусть расхищен, изранен, но – он.
     И я слышу: он дышит,
     И он видит и слышит
Меня. Мною. Бог. Парфенон.

II.109

Знаешь, нам во время оно
Что накаркала ворона?
     Иерархии – писец,
     Демократии – венец!
Всем достанется Corona.

II.110

Близ Wutach'а топчутся кони
И белый раскормленный пони.
     Им в стойлах вольготно.
     Живут беззаботно
В духовной свободе и вони.

II.111

В мундир золотой облачился.
Сквозь башню в авто покатился.
     Сменивши тувинскую бабу-ягу
     Иконой, Сергей Кожугетыч Шойгу
Парадно перекрестился.

II.113

Случившийся день – был он нужен?
Разбужен, растравлен, растужен,
     Писал и черкал,
     Читал и смолкал
В плену этих чёртовых дюжин.

II.114

Когда, развиваясь из семени,
Причислен становишься к племени,
     Вопрос о свободе,
     Враждебной – природе,
Встаёт всё же время от времени.

II.116

Папа Карло проникновенно
В человека стругал полено.
     Бремя белых уносит ветер,
     Повторяющих «black lives matter»,
Ставших куклами, став на колено.

II.117

Дивный мир не скудеет уловом,
Крысы тянутся за Крысоловом.
     Видно, их не убудет.
     Всяк, что будет, забудет.
Ну а Слово останется словом.

II.118

На вагонной выпрыгивающей площадке
Ночь промчать, все свои манатки
     В рюкзаке под голову подложив,
     Стук колёс сквозь сон превратив в мотив
Пары строк в неминучей своей тетрадке.

II.119

Чтобы целить в себя как в мишень,
Чтобы выбить всю ту дребедень,
     Что играет впустую;
     Чтоб увидеть густую,
До того – лишь неясную, тень.

II.120

Всё выискивали закорючки,
Чтоб дожить до получки.
     Ту же лямку тянули,
     Ту же линию гнули,
Так же грызлись от случки до случки.

II.121

Нет, не зарубцевалась рана.
Жизнь не кругла, а многогранна.
     И он давно уже возник –
     Тот недописанный «Дневник»,
Что неустанно пишет Анна.

II.122

Я жил, я ждал, тянулся день за днём,
И я нырял в тот самый водоём,
     Откуда выползли на сушу
     И, встав с колен, стряхнули душу
Те, средь которых мы живём.

II.123

В объятном небе вспышки света,
Неистовая эстафета
     Слов, символов, оттенков, черт,
     Пресуществлённая в концерт
«Александрийского квартета»*.
_____________________
* Lawrence Durrell (1912–1990). «Alexandria Quartet».

II.126

Октавами пройдено до-
вольно: от до и до до.
     Недели не лень,
     Всю жизнь, что ни день,
Вести en attendant Godot.

II.127

Живу себе, живу, а на роду
Написано, не миновать: уйду.
     Лист, омертвев, с листвой не расстаётся.
     Свет мёртвых звёзд спиралью вьётся.
Пусть смерть зажжёт мою звезду.

II.129

Два еврея, А и Б, спорят, сидя на трубе.
Белобрысый обалдуй насобачился в стрельбе.
     Видно, руки не дрожали,
     Трали-вали, трали-вали…
И давно уж нет вопроса, кто остался на трубе.

II.132

Человек остаётся в листве, в полях,
Когда время приходит и скажет: ляг!
     Потому что золото и багрец
     Только путь, начало, а не конец –
Вместе с речью, что шелестит в ветвях.

II.133

Мать всё чаще рядом, а отец спешит
Всё куда-то, – сон на живую сшит,
     Как всегда, такова расплата:
     Что ни ночь, обретаю брата,
Что ни ночь, – когда совесть спит.

II.136

Зачитался, уснул, a-propos
Мне приснилась река Лимпопо,
     Зебры, гну, крокодайлы,
     Но мать стёрла все эти файлы,
Размахнувшись и шлёпнув по по…

II.137

Вплёскивая с буквой – дух закона,
Явится звездою небосклона,
     В том же «белом венчике из роз»,
     Вновь Христос, как объявил Пенроуз,
В мир n-миллиардного эона.

II.139

Cry. Что же это было? Плач иль крик?
Из morning's minion – утр фаворит возник.
     Опять – быстрее, quick, пропела птица.
     Over the dead leaves музыка таится…
Нет, это перевод-чик-чик-чирик.

II.142

Во мне есть плоть и кровь, и нервы, и скелет,
Но бесконечной жизни в тканях нет.
     А в квантах синапсов нейронов,
     Как в миллиардах звёздных легионов,
Я существую миллиарды лет.

II.145

Со всех сторон мне говорят: молчи!
Всем всё равно: шепчи хоть, хоть кричи.
     С балкона вижу, облаком затмится
     Луна, то, выйдя, снова серебрится.
И ловит глаз, слезясь, её лучи.

II.147

Что с того, кудесник он или вестник?
Будет казнь, как сказал наместник.
     Солнце, площадь, толпа, мигрень.
     Хлябь разверзлась. На третий день
В Ершалаиме был воскресник.

II.148

Андрей Сильвестров
Средь стиснутого мраморами холла
Он превзошёл себя, и для прикола
     Крест – тела и размаха рук –    
     Он посылает в свой фейсбук,
Одной ногой касаясь пола.

II.149

Любовь не проникает сквозь тела
Вещей, она останется цела,
     Пока тела друг к другу не примкнут,
     Пока минута за минутой их жуют,
Пока она не станет, как была.

II.151

Осьмнадцать лет своё изгнанье для,
Своё призванье пестуя a la
     Не знаю кто, когда или зачем,
     Я постигаю, что доволен тем,
Что в этой точке сходится Земля.

II.152

Что, опять не так? – И в ответ: «Jawohl».
Никогда не знаешь, когда, насколь-
     ко хоть что-то с тобой случится.
     Бродят в памяти лица, лица…
С ума сводит чужая боль.

II.153

Он сделал шаг через порог.
И вот по множеству дорог,
     За годом год, и вверх, и вниз,
     В геенну или в парадиз
Идёт. Умрёт. И человек. И Бог.

II.156

Сухой минималистский саундтрек
В мозгах, теперь не смолкнущий вовек.
     Раздеться, взять кусочек мыла, –
     Так, говорят, оно и было:
Жив, и уже не человек.

II.157

Топчан притиснутый, под стать чулану,
Немереный простор самообману.
     Мечтами упираясь в потолок,
     Сюда её зачем-то приволок…
Фиаско пересказывать не стану.

II.158

Умученное робкое касанье.
Безвыходное жадное желанье.
     Ручьи бегут, последнего пока
     Не хватит, чтобы хлынула река…
И бунинское лёгкое дыханье.

II.159

«Русалка плыла по реке голубой»,
За нею предметы гурьбой.
     И что ни предмет, то поэт.
     И что ни поэт, то предмет,
«Озаряемый полной луной».

II.161
 
«Мне скучно бес». Отсюда и творенья
Наук, искусства, плюс изобретенья.
     Но лучше – без.
     Поля окрестные, селенья, лес –
И угол зренья.

II.164

Россия – вечная тюрьма
Народов – сгинула. Эх-ма…
     И, не жалея ни о чём,
     Шагнули мы в духоподъём!
Сполна накушались дерьма.

II.165

В полночный час, год от году всё злей,
Поймав ноздрёй тот, по мощам, елей,
     Который некогда излил сортир*,
     Бессмертный обнулившийся вампир
Вонзился в труп, спустившись в мавзолей.
__________________________
* При сооружении первого, деревянного, Мавзолея, в жестокие январские морозы 1924 года, случайно повредили замёрзшую канализацию. Весной она оттаяла... Россию облетела фраза патриарха Тихона: "По мощам и елей".

II.166

Привидятся ужо Нью-Васюки.
И вроде не бомжи, не босяки.
     Меж сорных улиц, драных площадей,
     Средь сера дня и вроде бы людей
Помойки, лужи, крысы-пасюки.

II.167

Ступень к ступени до скончанья лет
Под белый шум признаний и примет
     С тем, что вокруг, вести игру в гляделки
     И дни за днями умножать безделки,
Последнюю ступень сводя на нет.

II.168

Софокл, Магритт, Штокхаузен, де Конинк*,
И «Магазин на площади»**, и кадры кинохроник,
     И дни и ночи мчатся без оглядки,
     И нестареющие выцветшие прядки,
И липкий снег на мокрый подоконник.
__________________________
* Herman de Coninck (1944–1997), замечательный фламандский поэт.
** Пронзительный чехословацкий фильм (1965), об ариизации в Словакии в годы Второй мировой войны.

II.169

Гараж, тот самый, вроде предисловья,
Жидомасоны, будни поголовья,
     Осадки, выпадающие в срок,
     Труды и дни в строках и между строк –
Страницы «Осени Средневековья».

II.170

Нас всех с лихвою век берёт измором.
Иной раз – сытостью, иной – Голодомором.
     Ты новостям – Эразма предпочти,
     В который раз «МОРИАС» перечти.
Отсмейся – и умри с Томасом Мором.
__________________________
* «Мориас энкомиум» – «Похвала Глупости» (1509) – сатира Эразма Роттердамского, написанная от лица Глупости (Мории) в форме иронического самовосхваления (энкомии).

II.171

Сплетенье мышц, сосудов, нервов, жил,
Она, и он, и я. Родился, жил…
     Трёх чёрных точек в снежной белизне –
     Там, в беспредельной той голубизне,
След средь орбит невидимых светил.

II.172

За всё: за жизнь, талант, бездарность –
Невысказанная благодарность.
     От разных разностей тащусь.
     И до сих пор напрасно тщусь
Понять свою неординарность.

II.173

Ребятки, с коих взятки гладки,
Растут, как сорняки на грядке,
     Всю жизнь, jenseits добра и зла*.
     Пока нам свет не скроет мгла,
Они играют с нами в прятки.
_______________________
* Friedrich Nietzsche. «Jenseits von Gut und Boese» [«По ту сторону добра и зла»].

II.175

И где только берётся? Проси, не проси.
По сусекам скребётся – и баста, merci.
     Под полой небоскрёба
     Меньше микроба
Стать и умчаться под мышкой такси.

II.176

Словно ягода в поле,
Зреет воля в неволе.
     Кровь-живица в стволе,
     Можжевельник в скале –
Жизнь вне цели и смысла, на воле, на воле.

II.177

Что на камне, что в сыре – мир тесен, –
Час придёт, появляется плесень.
     Жизнь течёт по законам войны.
     Для того, кого дни сочтены,
Мир, сжимаясь, становится тесен.

II.178

Жест – им нечем ответить на жесть.
Жесть. И было, и будет. И есть.
     Но, глядишь, и очнутся,
     Они соберутся –
И тогда их не счесть.

II.179

Зрит, ком в горле глотая:
Рыбка, впрямь золотая.
     Побыстрее желай! –
     Захотел сразу в рай.
И растаял, над морем порхая.

II.180

Львиною шкурой песчаные дюны
Льнут к бирюзовой подкове лагуны,
     Вчуже рисуются пляжи Канар…
     Вирус, корона, маски, кошмар!
Некуда деться, мы не иммунны.

II.181

Когда бы знали мы наверняка,
Куда стремился Landvermesser K.* –
     Что это: Замок или Храм?
     Где это всё: здесь – или там?..
И с нами всё это пока.
_________________
* Землемер К. из романа Ф. Кафки «Замок».

II.182

Смех. Лётчик, поскользнулся, – снег играл
На солнце, – ловко на руки упал;
     44-ый, отпуск, передышка;
     Погоны о трёх звёздочках, мальчишка…
И всё. Его я больше не видал.

II.183

Млечный путь
Зачем светоносная эта река
Глотнуть не даёт своего молока?
     И тщетно желая спасительной жажды,
     В надежде на вежды, единожды, дважды
И трижды обходим её берега.

II.184

Как ныне нейдёт бесшабашный Арминий
На вы. Что же, «милые немцы»*? Уж вы не
     Те, кои безудержно из году в год
     Теснили соседей, – а сколько им од
Сложили поэты… во славу эриний!
____________________
* В. Маяковский. «Флейта-позвоночник».


II.185

«Так не бывало никогда. И вот опять».
Не крот истории, а рак, и ходит вспять.
     Февраль и август? Лишь зима и лето.
     Октябрь, декабрь* – неужто конец света?!
Спокойно! Всё путём, и будем спать.
______________________
* Февраль 1917. Август 1991. Октябрь 1917. Декабрь 1999.

II.186

Какой «аршин»? Какая там трёхвёрстка?
Да и «ума» не более напёрстка.
     Проблема! Где уж тут «понять»? –
     Давно пора, япона мать:
Всё тот же черновик, и всё не вёрстка.

II.187

Шли годы, он тратил их, тратил,
Всё что-то писал, чуть не спятил.
     «Змеиная кожа коры»*
     (Нежданное это «еры»!),
В безмолвье невидимый дятел…
_________________
* Из мэйла моей жены Валентины.

II.189

«В час небывало яркого заката»
(Какая жизнь не столь замысловата?),
     Узнавши то, что знать невмоготу,
     Уже не я, как перейду черту,
Приду туда, где я не встречу брата.

II.190

В который раз по матушке Расея,
Свои отбросы по земле рассея,
     Порушенную клетку сторожит;
     В ней – слышишь, видишь? – время ворошит
«Слепая ласточка», вспорхнуть не смея.

II.191

Сюда, ко мне, залётный мотылёк,
Мелькнувший неостывший уголёк,
     На свет в объемлющей весь свет ночи!
     Я услыхал: «Очнись и свет включи!» –
И я включил. Лишь тот, который смог.

II.194

Андрей Бабуров (Не умер)
Стоишь красивый, с трубкою, в берете,
В пальто. Река. На сером парапете,
     Диагональю уходящем вдаль,
     Твоя чернеет вертикаль.
Улыбка. Утлая высотка в блёклом свете.

II.195

Килт, френч, усы, печатный шаг – майор.
На стенах Мененских ворот в упор
     Расстреляны британские солдаты.
     Нам никогда не пережить утраты.
Last Post который год звучит с тех пор.

II.196

Муравей, муравей, неуёмный царь зверей,
Муравейник твой порушен, почини его скорей!
     Всё и так уже понятно, и сомнения нелепы.
     Тянет склепом. Неприятно? Удали гнилые скрепы.
Хочешь вырваться на волю, оглянись и озверей!

II.198

Володя Сумкин
Широкоскулое лицо. Грассировал. Глаза,
Их синь не замерла, не за-
     мерла. И больше полувека
     Убийственная фототека
 В мозгу включается из-за.

II.199

Бог Нахтигаль, подвал Ауэрбаха.
Руки недолговечней взмаха*
     Нацистского, в 36-ом, в июле,
     Жизнь, завершившая, в Стамбуле,
«Mimesis» Эриха Ауэрбаха**.
________________________
* «Ресничного недолговечней взмаха» – строка из сонета Петрарки в пер. О. Мандельштама.
** От Мандельштама и Мефистофеля, в погребке Ауэрбаха в Ляйпциге, – к Эриху Ауэрбаху (1892–1957), профессору Марбургского университета, выдающемуся немецкому литературоведу и культурологу. Будучи отстранён от преподавания (как еврей), Эрих Ауэрбах в июле 1936 г. через Общество помощи немецким ученым за рубежом получил приглашение в Стамбульский университет, где создал своё грандиозное исследование «Mimesis» (1946).

II.200

Устали мы, не надо жести.
Неверию, паскудству, лести
     Вольно витой узор плести.
     Нам – бремя неудобь нести,
Невидимый, немой груз… 200!

III

III.201

Вселенная – всё уже, уже,
Короной охватив снаружи
     Сердца, сожжённые дотла.
     Зима не принесла тепла.    
Весна не вылакала лужи.

III.202

Вкруг села в кривых ручьях овраги.
Солнечной полны солёной влаги
     Комнатные старые глаза.
     Нас одолела бы шиза,
Когда б мы не жили в бумаге.

III.203

Как хорошо! Визиты-паразиты
Нам больше не грозят. «Иди ты!..»
     к чему за пазухой держать? –
     Сидеть под крышей и рожать
Всё то, чем сроду мы набиты.

III.205

Мой капитан! А мне уже не стран-
но упиваться зельем разных стран…
     И право же, признаться,
     Чего мне опасаться,
Не ведая, куда плывёт мой капитан?

III.207

О чём поведает стишочек
Из нескольких коротких строчек?
     О торжествующем маразме? –
     О том, другом, святом, Эразме
И «выдираньице кишочек»*.
______________________
* «Мученичество св. Эразма» (het dermwinderken), триптих Дирка Боутса в соборе св. Петра в Лувене (Лёвене).

III.208

Себя другого – отойдя немного –
Услыша в ходе диалога
     С самим собой, свои слова,
     Полупонятные сперва,
Выстраиваешь – в веру в Бога.

III.209

Когда пещерный троглодит,
Придя к воде, узрел свой вид,
     Тогда в мозгу своём убогом
     Он встретился впервые с Богом,
Ещё не зная про иврит.

III.210

Я сам в себя смотрю – и из сырья
Высматриваю собственное Я.
     И обращаю скоротечность
     В свои бессмертие и вечность,
Ангел-хранитель свой и судия.

III.213

Отец I
Они опять идут. Пришли. Но не ко мне!
Был счастлив, был, был счастлив я! Во мне
     Теснились взрывчатые силы.
     Любил. Вытягивал все жилы.
Моё останется при мне.

III.214

Отец II
Он был и есть начало и конец.
Он возводил земной дворец,
     В себя вживляя логарифмы, –
     Из коего теперь две рифмы
Составили пять строк в столбец.

III.216

Когда б ни думала река,
Иной раз глядя в облака,
     Что высока – иль глубока её натура,
     Из облачного своего прищура
Подмигивало солнце ей слегка.

III.217

А книгами мы были небогаты –
И ничего не значили зарплаты.
     Полночи я с фонариком читал,
     Накрывшись с головой, и замирал,
Встречая иностранные цитаты.

III.218

I

Хватило гильотины взмаха,
Чтобы дрожавшая от страха
     Soeur Blanche de l’Agonie du Christ
     Смогла сказать себе: «Умри!»,
Бессмертьем наделяя «горстку праха»*.
____________________
* Бланш дё ля Форс (Blanche de la Force), после пострижения – сестра Бланш Смертной Муки Христа, в опере Франсиска Пуленка (1899–1963) «Dialogues des carmelites» [«Диалоги кармелиток»] (1956) по сценарию Жоржа Бернаноса (1888–1948).

III.219

II

Ты – как Мари*, – переборов испуг,
На эшафот ступила, в круг,
     Не замыкавшийся в те годы, –
     И сразу – вдох! – глоток свободы
Преодолел страх смертных мук.
_______________________
* И. Бродский. «20 сонетов к Марии Стюарт».

III.220
 
С годами изменилось всё вокруг,
Никто теперь на эшафот сам-друг
     Не поднимается при клёкоте толпы.
     Стоят неколебимые столпы,
И кровопийц хватает, и ворюг.

III.222

Читая день-деньской, из разных рубрик
Я извлекал под голос Кристы Людвиг*
     Тот благостный, благоуханный мёд,
     Который всё сочится, всё течёт
Из всяческих монархий и республик.
_____________________
* Christa Ludwig (1928–2021), замечательная немецкая оперная и камерная певица.

III.223

Но сколь бы ни был нежен этот звук
Свиданий – с каждой песней – и разлук
     (Бетховен, Шуберт, Малер и так далее),
     Настанет – ранее иль запоздалее –
Нежнейший миг: жизнь выронить из рук.

III.225

Шёл дождь на мир лесов, лугов, полей,
Как будто «там» распорядились: «лей!».
     Что тут сказать? Погодка как погодка.
     Однако одряхлевшая подмётка
Совсем расклеилась, попробуй, склей…

III.226

Что делать, Фауст? Ведь «без всякой связи»
Мы слеплены «из нежности и грязи»
     И можем без труда любовь
     Сменить на кровь – не в глаз, так в бровь,
И выбиться из грязи – в князи.

III.227

Окинул взглядом всё: вот, хорошо весьма.
Забавно, и впопад, и пища для ума.
     «Аттической щепоть бы соли…»
     (Заметил ангел с антресоли).
Продолжим. Утро. Расступилась тьма.

III.228

Театр уж полон. Ложи блещут.
Те, кто не в ложах, те трепещут.
     Что тот, что этот – сам не свой.
     Раскроешь рот – хоть волком вой.
А посмелей кто, те клевещут.

III.229

Подумал вдруг о мудрой Шахразаде,
Медвяноустой – устном променаде,
     Из сказки в сказку что ни ночь
     Спасавшем визиреву дочь, –
Нагой, обманчивой усладе.

III.231

Сны путаные, снитесь, скрасьте
Ночное бремя вашей власти.
     Подумать! Дал себе зарок –
     И написал. Всего пять строк.
Всего пять строк о свойствах страсти.

III.232

Жизнь бесконечна. Вся – и каждый миг.
Из ничего возникла – и возник.
     И медленно, и быстротечно
     За годом год летит беспечно.
Головку поднял – головой поник.

III.233

«Ноги девушки, треугольник, арка»
С антилопами Франца Марка
     Я свивал в невидении, из-за
     Синевы – воды, над водою, за
Много лет до Jurassik Park 'а.

III.235

Вместо иероглифов, тех, кто уже не с нами,
Обозначаем буквами, сиречь словами, –
     Облик и плоть их, уже иная,
     Нами становятся, нас питая.
И со временем ими делаемся мы сами.

III.236

Забавные девчонки и мальчишки
Сначала делают себе в штанишки,
     А то и более, пока растут.
     Потом, играючи, то там, то тут
Хватают фиги, финики и фишки.

III.237

Взамен обола заплатив рублями,
Отчалил. Обложился словарями.
     За тенью тень, за тенью тень переводил,
     А как найдёт, на волю выходил
Пройтись в безмолвьи «скорбными полями»*.
___________________
* «Lugentes campi». Vergilius. «Aeneis», VI, 441. Эней в царстве мёртвых.

III.239

Одни. Хотела «нет», сказала «да».
Он – в долгих сумерках – тогда,
     Её обняв, молчал в ответ,
     Что вместо «да», был тоже «нет».
Шли мимо дач. Разрывы туч. Звезда.

III.242

Ступени вверх, не вниз, ступени вверх.
Семь раз, семь два, семь три, четыре, всех
     Не перечесть, как лестница Иакова
     Всё выше, выше, выше – столько всякого
Увидишь. Столько сменишь вех.

III.244

Читая, читай про Watt'а*.
Служивший у мистера Knott'а
     Означенный выше Watt
     Играл (?) весь роман напролёт,
Как видим, Иисуса... Всего-то.
____________________
* «Watt» (имя слуги мистера Knott'а), опубликованный в 1953 г. роман Сэмюэла Беккетта (Samuel Beckett, 1906–1989), который он писал в оккупированной Франции, скрываясь среди крестьян от Гестапо.


III.245

Проснулся, окунулся в то,
что постепенно превращалось в что-
     то, что мне делалось знакомо
     и что мы называем «дома»,
не променяя ни на что.

III.246

Похоже, протекает крыша.
Что интересно: чуть услыша
     «кап-кап», он ангелочков рой
     порою видел пред собой,
и впереди – архангел Миша.

III.247

Уходит время «тик и так» и «тик и так».
Уходит. Что? Куда? Откуда? Как?
     И что итожит? – Множит, множит
     Былое, думы, душу гложет…
Не как пространство пятится, как рак*.
___________________
* «И пространство пятилось, точно рак, пропуская время вперед». И. Бродский. «Колыбельная Трескового Мыса».

III.248

Идешь вперёд, но сам собой назад
Оборотясь, и, чувствуешь, на лад
     Со временем неспешно дышишь, –
     Уходит, затихает, слышишь.
Оно не впереди, но за тобой и над.

III.249

Ветвится, листвится из года в год,
Слагая, множа свой кольцеворот. –
     И в дереве, и по воде кругами
     От камня, время (всплеск!) волнами
Родится в нас и в нас перестаёт. 

III.252

Смысл стихотворения – вопрос размера.
Смысл всего, что существует, – мера.
     И – кто знает? – быть может, тот,
     Кто всё знает, – почему поймёт
Ноги Watt'а одиннадцатого размера.

III.253

Мы все – святые Себастьяны.
Слепые стрелы беспрестанны,
     Вонзаются со всех сторон.
     Имеют, видно, свой резон
Незаживающие раны.

III.254

Knott ля жет в пол ночь вста нет в во 7.
Много голосым сладко гласным без голосым.
     Наде нет снимет что наде нет с ног.
     О дет о бут раз дет и бос о ног.
И не от вет ит ит ит что ни спросим.

III.255

Наступит миг, когда метаморфоз
Скуёт наяду, выпростав из проз
     Чешуекрылый стих летучий.
     Политональной серией созвучий
Насытит время стрёкот-виртуоз.

III.256

Серый дождь не застит вид с террасы.
Лужицы с капелью точат лясы –
     Вызов неуёмному уму.
     Музыкою я его уйму:
Дождь ему откроет мастер-классы.

III.257

Здесь жизнь продлилась, так или иначе.
То дождь, то солнце, тихо, как на даче.
     И то, что не решается за раз,
     Сверлит – и суть свивается из фраз.
С утра andante, к вечеру vivace.

III.258

В чужую комнату, с надеждой неизбежной,
Слетающей, докучною одеждой
     Следы оставив на пустом полу,
     Коснуться, сжать в неистовом пылу,
Сливаясь с неотступной, белоснежной.

III.260

Время, со дня на день отступая,
Тянет время. Он. Она. Тупая
     Боль не утихает: во весь рост
     В памяти висячий Крымский мост.
Юный, шалый. Глупая, любая.

III.261

In principio была, конечно, книга.
Ну а дальше, с первого же мига,
     Непоседа, взбалмошный Peer Gynt
     На все годы, с первых же секунд,
Станет вечной музыкою Грига.

III.262

Вся жизнь полна чужими именами.
Заверченные собственными снами,
     Теряемся средь всех этих имён.
     И наш последний путь не завершён:
Они не умирают вместе с нами.

III.265

Знали, знаем, знают, знаю, знающ:
Крадется, крадётся, хрущ, летающ,
     Чудище огромно, у него
     Жвалы кой-кого того-сего, –
В них, поди, свой брат, млекопитающ.

III.266

Алеф, буки, веди, гимел, бет.
Древний финикийский алфабет –
     И невосполнимая проруха,
     Маета для чтения и слуха,
Прорва слов, наделавшая бед.

III.268

Мы всё знали. В любой из вер
Оправданием жизни служил размер.
     Смерть больше жизни. И мы решили
     Спор со Смертью. Нас не страшили
Ни Гаргантюа, ни Микромегас, ни Гулливер.

III.269

Жизнь интересна уже тем, что длится,
Что стоит на месте, притом что мчится.
     В ту же реку входим в который раз,
     И вода всегда принимает нас,
Пока с нами что-нибудь не случится.

III.271

Вагонами тянутся длинные дни.
Ночные, вдоль спящих, мелькают огни.
     Их линии вьются, впиваясь в висок.
     Наутро в окне, глядя наискосок,
К двум линиям рельс, лёжа, взглядом прильни.

III.272

Как если бы вышел, чтоб день не кончался –
Собою самим, словно не начинался,
     И я бы опять ничего не успел, –
     Но шёл нога в ногу, как я и хотел,
Не ведая часа, с которым расстался.

III.279

Покинув навсегда пространство суши,
Где отличают яблоко от груши;
     Свой облик отдаляя день за днём,
     Ушедшие, покуда мы живём,    
Живут, переселяясь в наши души.

III.281

Приверженные суесловью,
В ночь, приникая к изголовью,
     Ушедший день бессонно длим
     И душу попусту томим    
Неутолённою любовью.

III.282

Она походкой от бедра
Плыла. Лил дождь как из ведра.
     А после наступало вёдро.
     Она поглаживала бёдра,
Всплывала старая хандра.

III.283

То вмиг представши – из чего? откуда? –
В мозгу игольным ушком для верблюда,
     То сонным ухом, выросшим до звёзд,
     То кровельной капелью вперехлёст,
Всю ночь одолевала мысль-зануда.

III.284

Она приходит, ночью, вновь и вновь,
И, одинокая, не в око и не в бровь,
     Разит, во сне, в распластанную душу.
     И знает: прикоснувшись, не нарушу
Живою лаской – мёртвую любовь.

III.285

Коровы, ребе, Газа, Лоорен – всюду,
Где был и не был, буду и не буду;
     Живых уж нет, а мёртвые живут:
     Забудешь было – снова тут как тут,
С толикой пищи моему этюду.

III.286

Экран отверстый в небе голубом.
Скамья, присел. Мигрант. Hallo! – Шалом? –
     Как бы не так. Лес. Луг. Дорожка вьётся.
     То всадниц стройных встретить доведётся…
Ворона каркнула. Он скрылся за углом.

III.287

Жизнь интересна уже тем, что длится.
Не без того, что где-то приключится
     Губительство, прещенье, глад и трус…
     Всего довольно, выбирай на вкус.
Пусть вьётся, сколь верёвочке ни виться.

III.288

Тот длинный день бесхлопотно истёк,
И в нём, что нам, как видно, невдомёк,
     Свою судьбу несущим пред собою, –
     Минута за минутою гурьбою
От нас весь день бежали наутёк.

III.291

Ничто не перечёркивая, дважды
Невыносимо умирать от жажды
     Коснуться снова тех забытых уст,
     Давно рифмующихся с руст и хруст,
Чьи плоть и вкус с ума свели однажды.

III.292

Висит в шкафу потёртое пальто.
Все носят куртки. Старое авто
    Послушно мчится, позволяя даже
    Особенности различать в пейзаже
И ни о чём не думая зато.

III.294

Земную жизнь идя средь рецептур
Того, сего и чтоб не чересчур,
     В палитре – чувств и мыслей логарифмы,
     Спряженья, падежи, созвучья, рифмы…
А между тем уже горит бикфордов шнур.

III.295

«Желёз припухлых»* доремифасоли,
Мажор, минор, диезы и бемоли,
     Торгсиновского шарфика бордо
     На горло, снова сольфамиредо –
За часом час, за годом год фантомной боли.
____________________
* О. Мандельштам. «Я вернулся в мой город».

III.297

Повергнутый его всесильной речью –
Убийственной «классической картечью»*,
     Я в безъязыкой тишине едва
     Собой располагал, черкать слова
Предоставляя кисти и предплечью.
___________________
* И. Бродский. «20 сонетов к Марии Стюарт».

III.298

Идя жнивьём, неутомимый жнец
Уже неподалёку, и отец,
     Во сне, лишь обнажает подоплёку.
     Слезам невольным подставляя щёку,
Не умолкаю, на дуде игрец.

III.299

Наверное завещанный от Бога
Свой тяжкий труд я затянул немного:
     Три года |правда, были хороши|
     Потратив |не для тела, для души|
На эти мысли и красоты слога.

III.300

Жизнь – гладка или камениста.
Коль не прельщает роль статиста,
     Противоборствуй, не жалея сил.
     Сражались яростно у Фермопил
Спартанцы – полегли все 300.