Вильгельм Буш 1832-1908. Переводы

 
               Переводы с немецкого (оригиналы можно найти на моей странице)

Эпиграмма
 
Фортуна улыбнётся в срок,
А всё ж не поспешит с дарами. -
Предложит летний нам денёк, -
Но непременно с комарами.

Вариант:

Фортуна улыбнется в срок,
Но не придёт с дарами.
Предложит летний нам денёк -
Да только с комарами.


Кровь

Как сражённый лихорадкой,
    Бредя, мечется в жару
И, подвержен хвори гадкой,
    Сил  лишается к утру, -

Мир наш, ненавистью пьяный,
    Волнами войны залит:
В его венах постоянно
    Кровь греховная бурлит.


Обезьяны

Крестьянин раз сказал родному чаду:
«Сегодня в городе потеха будет нам.
Когда увидишь обезьян,
Забудешь и глазеть по сторонам!
Ох, насмеешься до упаду!
От их проделок ты закорчишься до дрожи,
А рожи  -
Ну, чистые злодеи – так похожи!
Чесаться примутся,
Друг дружку гнать взашей;
То щиплются они,
То ловко ищут вшей;
Обнюхивают то, обгладывают сё,
Гоня соседа прочь, хватаются за всё;
Едят с руки, когда утихнет кутерьма, -
Во всём есть признаки немалого ума…
И всё-то норовят уворовать, как ворон!
Немножко присмотрись, и ты увидишь, сын».

«Отец! – дивится тот. – Откуда этот норов?
Не люди ли они?! По мне – один в один!»

Отец в ответ: «Сынок, за сказку не сочти,
Я думаю, не люди... но почти».



Где справедливость

Негодовал хвастун в трактире:
«Где справедливость в этом мире?!»
Сидел он, с носом словно слива,
За дюжиной бокалов пива.
Тут нищий у стола возник,
Убогий и седой старик,
И просит, шляпу смяв в ладоши:
«Подайте, господин хороший!»
Хвастун, внезапно разъярясь,
Проклятья сыплет: «Что за грязь!
Прочь, оборванец, мать твою!
Не суй свой нос, когда я пью!»



Дурак

Бездарным не был он. И сил ума
В делах текущих полон был весьма,
И разве что всегда в одном чудачил:
Всем говорил, что римский папа он.
За это был осмеян, дальше - схвачен
И в сумасшедшем доме заключен.
Раз добрый друг нанёс ему визит.
Тот, в возбуждении и донельзя сердит,
Ругается: «Ах, чёрт! Ведь глупо до чего же, -
Я назван дураком! На что это похоже?!»
«Да, - отвечает друг. – Но люди таковы,
Им папы хватит одного вполне,
А ты – второй, увы:
Согласен кто подобное снести?!
Запомни, чтоб себя спасти:
Кто молчалив, тот на коне.
Дурак умолк, исполнен мыслью строгой,
А добрый друг ушёл своей дорогой.
Спустя недели две (с поправкой на день)
Столкнулись вновь они на променаде.
Воскликнул друг с иронией в вопросе:
«Быть папой ты, похоже, бросил?!»
«Дурак с улыбкой отвечал. – Дружище!
Ты любопытен, сердце распалив.
Я знаю, чтО мы есть, и чтО мы ищем.
Здесь каждый со своей причудой,
Но только дураки гремят посудой,
А мудрый – молчалив.



Лиса и Ёж

Однажды, по холму кружа,
Лисица встретила Ежа.
«Злодей! – кричит. – Смотри у нас!
Не слышал ты царёв указ?!
Объявлен мир, забыт раздор, -
и тот грешит, кто до сих пор
вооружен! Не спорить зря!
Велю, от имени царя,
поди сюда и сдай мне шкуру!»
Ей ёж в ответ: «Рехнулась сдуру?
Сперва твои обломим зубы,
тогда поговорим негрубо». -
И тотчас, свёрнутый в клубок,
Лисице подставляет бок,
обильно иглами снабжённый:
надёжней мир вооружённый!




Голова и сердце

Оскорблять мораль, грубя,
Глупо и нелепо. -
Изворотливость себя
Защищает слепо.

«Плут!» - скажи озорнику, -
Он и в ус не дует.
У виска крутни: «Ку-ку!» -
Непременно вздует.



Беспрерывно

Росинка, что в траве сверкает,
   Пылинка  в янтаре луча,
Листок, что на ветру порхает,
   Сухую персть к земле влача, -

Всё назначение имеет,
   Не исчезает без следа.
И даже слабый шёпот веет
   Вплоть до Последнего Суда.



Осёл

Стоял однажды у ворот избы
Осёл, познавший горести судьбы.
Жевал он сено, уши навостря:
Он слыл глубокомысленным не зря.
 
А в это время мимо шли сам-друг
Известных дерзостью и хамством двое слуг.
Остановились рядом, хохоча, -
И ну ругать порядки сгоряча,
Как бы решив от преизбытка зла
Обедавшего рассердить осла.
 
Как бы не так! Лишь фыркнул аксакал,
Да полукруг безмолвно описал -
И дурням повернул спокойно часть,
Которой мух гонял и не учась.




Он был сверх меры искушён...


Он был сверх меры искушён,
Он был столпом рассудка
И благородной сединой
Гордился не на шутку.

Весёлый смех он изгонял
С усердьем правоверца,
Но всё же первым был шутом
У трона дамы сердца.



Птичий юмор

В клей вляпался щегол-простак.
Трепещет, а взлететь – никак!
Крадётся кот к нему довольный –
Когтищи – во! Ох, будет больно!
На ветку – прыг и лезет рыжий,
Сверкая глазом, ближе, ближе…

«Поскольку зла судьба-индейка,
Есть у меня одна идейка! –
Решил щегол. – В надежде чуда
Спою разок - роптать не буду!"
И засвистал: "Я весь не умер!»…

Такой своеобразный юмор….




Она была цветком

Она цветком была прелестным,
Под кровом радуясь небесным.
Он жил весёлым мотыльком,
Порхавшим в неге над цветком.
 
Цветок был щедр! – к нему недаром
Слетала пчёлка за нектаром
И жук, известный из повес,
Бурча стихи, по стеблю лез.
 
От этих посещений частых
Страдал наш мотылёк несчастный!
 
Но, ужас! Худшее из зол
Случилось напоследок:
Объект любви сожрал осёл:
Пришел – и отобедал…               




К сожалению

Дела, как прежде обстояли,
Так и сегодня обстоят:
Быть добрым тем легко едва ли,
Кто не особенно богат.

Чтоб в гору лезть, затратить много
Усилий нужно, таки да!
То, что трудом даётся Богу,
Чертям даётся без труда.



О философии за рюмкой

За рюмкой каждый здесь решал
Шутя вопросы века:
Ну, скажем, Дарвин оплошал,
Унизив человека...

Залив глаза, - ни Боже ж мой! -
В дверях толклись нетвёрдо
И, хрюкая, ползли домой
На четвереньках гордо.




Робкий и верный


Робея, как причетник в храме,
Её он тайно обожал
И, сквозь очки кося глазами,
От страсти млел и весь дрожал.

Комар, томившийся от жажды,
На нос её усевшись раз,
Упал в стакан его однажды…
Он сладок был, как ананас!

Как кудри куклы в час заката,
Горела прядь её волос.
Один достал он из салата
И, трепеща, с собой унёс.

Завив, как локон, тот волосик,
Его упрятал  в медальон -
И верно под жилетом носит,
У сердца прямо носит он.




Видимость и реальность

Здесь на земле любой, похоже,
Будь он велик или ничтожен:
Наполеон – и не иначе,
И раскусить его – задача.

Ты думаешь, легко, как пикнуть,
В суть человеческую вникнуть? –
Но, изучая внешность, детка,
Не душу видишь, а жилетку.



Заблуждение

Ошибка нашей молодёжи –
cчитать одним любовь и ложе.




Я на тебя любил смотреть

Я на тебя любил смотреть
С зарёй под птичьи трели:
Как щёки розами гореть
В лучах её умели!

И в лунном свете серебром
Сквозь запахи жасмина
Как губ твоих пьянящий ром
Дрожа, мерцал невинно!

Но много лучше темнота,
Когда туман клубами,
Чтоб твоего касаться рта
Горящими губами.




Крестьянин и лис

Крестьянин лису в лес густой
Писал письмо с душой простой, –
Ему, мол, жалость помогла
Простить того за все дела
не помня зла:
«Петух, и курицы, и гуси
Шлют Вам привет! Сам не дождуся,
Когда придёте в гости к нам!
Засим, Ваш добрый друг Бертрам».
В ответ и лис гусиной кровью
Ему строчит письмо: «С любовью.
Жаль, не могу, -
Опять свершилось:
Моя старуха разрешилась!
Засим, до встречи, до поры.
Ваш Лис, в деревню, из норы».




Старый лесник
 
Давно бывалый Пюстерик
Не выходил на тягу, –
А тут, хоть был уже старик,
Подбил он бедолагу.

Сготовил – грех переживать! –
Ах, - запах у жаркого!..
Решил кусок пережевать...
Да толку никакого!

Хоть фору вальдшнеп, взят под нож,
Любому даст паштету,
И нюх лесничего хорош, –
Но вот зубов-то нету.


       Тяга — название токового полёта вальдшнепов-самцов,
       ставшее особенно популярным в охотничьей практике.
       Охота на вальдшнепа на тяге принадлежит
      к наиболее популярным видам охоты на пернатую дичь.




Вечно правый

Если судит он да рядит,
Лучше вам молчать как камень,
Или он за Бога ради
Обзовёт вас дураками.

Хоть таких пройдох на свете
Есть немало, к сожаленью,
Попадать не надо в сети
Нудных мэтров самомненья.



Умник

Он процедил: «Мир для меня –
Веселье, а не мука,
А о страданьях болтовня –
Весьма пустая штука!

Я с вашей глупою тоской
Не выхожу из дома;
В моей душе течёт рекой
Блаженная истома. –

И только мысль свою изрёк,
«Ой-ой!» – орёт он грубо... –
А не вопить-то кто бы смог
Ввиду больного зуба?




Набитый мешок

Мешок с зерном, что нёс мужик
На мельницу да скоро сник
И скинул, отдохнуть чтоб вволю
У колосящегося поля,
Степенно расправляя складки,
Заводит речь в таком порядке:
Я толст, как самый толстый кот,
А вы, колосья – тощий сброд.
Я тот, кто вас объединяет,
Хоть это вас не извиняет.
Я в высшей степени вам нужен,
Чтоб не пошли курям на ужин;
Я, чей охват весьма широк,
На мельницу снесу вас в срок.
Дрожите ж, головы склоня!
Кто – Я! И кто вы без меня!
Те с тихим шелестом ответили мешку:
Без нас похож ты больше на кишку.



Читая старую книгу

Я открывал когда-то старый том, –
В нём был рассказ о юноше дурном:
Спускал тот в пыль по ветру всё богатство,
В усладах грешных  жаждал наслаждаться.
В порыве необузданно кричащем,
Коня пришпорив, мчал он в жизни чащу,
Пока, не сброшен бурею со скал,
В песка палящий зной вдруг не упал,
И, кровью истекая у подножья,
Надежду выжить потерял почти...

Но здесь, – сказал хронист, – чтоб жизнь спасти,
Юнцу раскрыла крылья милость Божья.

Читал я также в старом томе том
О безупречном муже, о таком,
Которого община почитала.
Он по утрам вино пивал, но мало,
Из принципа одалживать не мог он,
В заботе о семье был твёрд, как кокон;
Из уст его не шло дурного слова,
И церковь посещал он образцово.
Короче, мог держать в узде лошадку,
Средь добрых христиан был бел и чист...

Я лишь боюсь, –  тут замечал хронист, –
Что положенье лицемера – шатко.