На даче у Пастернака

Свои стихи читал я Пастернаку.
Он слушал — подбородок на ладонь,
Загадочно помалкивал, однако
В глазах то мерк, то вспыхивал огонь!

Сидел в плетёном кресле тихо–тихо,
Чтоб даже скрипом мне не помешать.
Весна — зеленокудрая ткачиха —
Завесила веранду.  Благодать!

Все было крупно в Пастернаке: скулы,
Поставленная гневно голова —
Нет, не для акварели, для скульптуры,
И очи — из алмаза буравА!

Мял копчик скатерти порою нервно,
Внимая мне, он закрывал глаза,
А я частил, от робости, наверно...
— Спокойнее! — с прононсом он сказал.

— Какой вы номер носите ботинок? —
Меня прервал он вдруг на полстихе.
Свой стул сердито я к столу придвинул:
— Да о таком не думал пустяке?!

Но сам невольно оглядел в заплатах
Изношенные крепко башмаки,
Ответил Пастернаку нагловато,
С провинциальным выбросом руки:

— Возможно, у меня таланта нету,
Но самолюбья больше, чем у вас.
К вам привело меня совсем не это! —
И к выходу рванулся я тотчас.

Крестом на двери распростёр он руки.
— Какой вы номер носите, всерьёз? —
...Я понял, что всерьёз, а не от скуки
Он задал необычный свой вопрос.

— Да сорок два, — покорно я ответил.
Он по террасе взад–вперёд ходил,
Верней, носился, как взвихрённый ветер.
Потом, ничуть свой не скрывая пыл,

Он завопил: — Так знайте, вам эпоха
Совсем другой дала, сороковой!
Всю жизнь вам будет, дорогой мой, плохо,
Всю жизнь вам больно будет, дорогой!

...Катилось солнце вешнее к закату.
Казалась золотою голова
У Пастернака.  Я сидел в заплатах,
Не вдумавшись всерьёз в его слова.

— А как стихи? — спросил у Пастернака.
Он улыбнулся и к столу присел...
На лапы морду — слушала собака
В какой-то пастернаковской красе...

1972