Досужие забавы II

Рис. Гл. Сильвестровой, 2000

Витиеватых саг не нужно скальда,
Поведать чтоб о красоте Шварцвальда.
     Дорога, луг, крыш горстка чуть видна.
     Белеет, блеет облако руна.
Лес, max. травы и min. асфальта.


Поля пусты, как бестревожный сон,
Пространства их впивает небосклон.
     Каштан, ольха, недальние селенья
     Сменяются, не насыщая зренья.
И голод глаз тоской не утолён.


Там липы разбегаются, алея
В закатном солнце. И, не сожалея,
     Сегодняшний ушедший день
     В незримую ночную тень
Со мною вместе уведёт аллея.


Был солнечный день. Ни весна, ни зима.
Безмолвье стекало с вершины холма.
     В дневной тишине расстилалися дали
     Для тех, кто отсюда беззвучно взывали:
«Кто дал бы мне крылья?» – словами псалма.


Прочь от вечной дневной отрешённости –
К безоглядной лесной упоённости…
     Вдруг, в представшей тиши,
     Стой, замри, не дыши.    
Слышишь? – «…генето яхе тэ понос тэ*».
___________________
* «Илиада», 4, 456 – «...и гром разлиялся, и ужас» (пер. Н. И. Гнедича).


В Schluchsee* опрокинутый кряж,
И тем завершён макияж.
     Слияние тиши и света
     В расцвете январского лета.
Словами не передашь!
___________________
* Большое озеро в южном Шварцвальде.


Он вышел из дому. Светало.
Взгляд – небо, лентою алея, замыкало.
     И час, и два средь тьмы светил
     по узким улицам бродил.
его дыханье Всё в себя вбирало.


Тихоня земля – так, что в ухе звенит.
И саднит, и сеет, и жнёт, и свербит.
     Скитаться, остаться.
     Везде, может статься,
Земная обитель, «степной малахит»...


Щека холма, надбровие пригорка,
Глаза полян, дорог скороговорка,
     Щетинистый озябший лес
     Под бледной немочью небес
И напоследок – рифма-фантазёрка.


Что ж, это всего-навсего стихи
И суть не что иное, как штрихи
     В ландшафте мимолётного портрета,
     Где каждый штрих – случайная примета
Ещё одной подкованной блохи.


Уголок Шварцвальда, обжитый мною,
Слился вечером полутьмою
     Деревенских домов, ливших тусклый свет,
     С сумеречным свечением единственной из планет,
Ставшей нашей, её судьбою.


Когда родных событий острия
Сточились о германские края,
     Передо мной открылся Чёрный лес,
     Лоскутья нив и в перечне чудес –
В полдневном блеске «рейнская струя»*.
___________________
* О. Мандельштам. «Зверинец».


Скворцов змеится вьющаяся стая,
То набухая, то внезапно тая.
     Субъекты, превращённые в объект.
     Нам всем присущ означенный дефект –
Разгадка до банальности простая.


С рассвета всё укрыл сплошной туман.
Вблизи, как недождавшийся Тристан,
     Изжаждавшись обнять Изольду, –
     Терновник протянулся по льду.
Поодаль – замерший в штрихах каштан.


Гляжу на луг, на васильки, на клевер,
Попав на этот юг, покинув север,
     Что, как я понял, вреден для меня,
     Всё менее и менее маня…
«A thing of beauty is a joy for ever !»*
____________________
* John Keats. «Endymion».


В заснеженной отлогости холма
Зрим тонкий стан сосны. Оставила зима
     В подножии ствола венерин холмик
     Сухих стеблей. И льются песней Сольвейг
Беззвучный холм, сосна, зима сама.


Двадцать лет шварцвальдского пейзажа.
Цепь Альпийского зазубренного кряжа.
     Лужиц на асфальте ломкий лёд.
     Радуга, встающая из вод.
Солнце. Тень, лежащая, как сажа.


Январь… И день, и час кончается. Февраль,
Причаль, побудь со мною и отчаль…
     В напавший снег ворону ветвь смахнула, –
     Косой чертою даль перечеркнула,
И взгляд восстановил горизонталь.


Начало марта. Солнце. Шуры-муры
С сошедшей со страниц литературы
     Изменчивой личиной бытия.
     Жизнь А. иль К.*, она же и твоя.
Живи. Играй. Переставляй фигуры.
____________________________
* Персонажи романа Херманна Броха «Невиновные» (А.) и романов Франца Кафки (К.).


А потом вместо зимы сюда к нам пришла весна:
В январе дождь и солнце мне говорили: на!
     И я брал всё, что мог и не мог оставить, 
     И теперь мы здесь останемся навсегда, ведь
Не пошлют же всё это, вместе со мною, на…


О мой сурок! Моя душа-подружка,
Ты не стареешь. Наша деревушка,
     Видать, не даст нам вырваться отсель.
     Ну что ж, похоже, навели на цель.
Так вспомним с горя: «Выпьем, где же кружка?»


Часть пространства? Нет. Это всё она.
Сквозь его пустоты она видна.
     Её нет, вызывает жажду.
     Больше пью – только чаще жажду.
Зачерпни её, пей, не допив до дна.


Снежно-голые поляны,
Тишь-да-гладью оловянны,
     Пьют и льют сквозь тину лет
     Полуночный лунный свет,
Подмосковны, первозданны.


Мир в окне поезда, не знающий глубины, –
Нескончаемый кинофильм непрерывающейся длины
     (превращающейся – или не превращающейся в сюжет:
     неважно, возникает он – или нет),
Оставляющий привкус и грусть вины.


Невнятно музыка играет.
Мозг занят тем, что вспоминает.
     Играй, родимая, играй!
     Сиди и слушай, вспоминай.
Снег падает и тает… Снег падает и тает…


Свет вмиг обрушился, как снег.
Чуть облако, прервав свой бег
     Прогалом, хлынуло на голову
     Сродни расплавленному олову,
Сон угодил в индейский оберег.


Она сквозная в голубом сиянье,
От глаз до кроны в раз-стоянье –
     Секвойя, в сонмище ветвей
     Спеши поймать её, успей
В своём, небесном, с ней слиянье.


На грудь холма надет железный крест:
Четыре балки ржавые (окрест –
     Skulpturenpark) загадывают виды
     По странам света. Давние обиды
За край земли ушли из этих мест.


Жизнь плывёт Тереком или Окой. В минусе или в плюсе.
Память причаливает, как встарь, к Тарусе.
     С;сны, берёзы, черёмуха и ромашка.
     Голубой глоток, голубая чашка –
Думая о Марине, думая о Марусе*…
____________________________
* М. Цветаева. «Стихи к Блоку». А. Гайдар. «Голубая чашка».


Сквозь рыхлый облачный компресс
Чуть видно синеву небес.
     Октябрьский ветер, встречь, неистов,
     Кружит «жестянки мёртвых листьев»*,
Рывками хлещет мне наперерез.
________________
* «While the dead leaves still rattled on like tin / Over the asphalt» [«Жестянки мёртвых листьев, дребезжа, / Усеяли асфальт»]. – T. S. Eliot. «Four Quartets», «Little Gidding».


Эх, кабы сесть хоть в какой бы авиа
И махнуть хоть куда, ну хотя б в Молдавиа,
     Где вино и груши, где как в масле сыр
     Я катался б, дни заносив до дыр.
Ну а там, пора уж, прощай, Молдавиа…


Жизнь необъятная, объятия ослабь!
Снег порошит взъерошенную зябь.
     Шоссе вкруг озера бежит, обвив змеёю
     Холмы. Струится рыбьей чешуёю
Серебряная солнечная рябь.


В рейнской тиши примерещились блики пышнопоножных данаев.
В окской глуши – неумолчные клики хриплых, отрывистых лаев.
     Что же увидишь, услышишь теперь между тем и другим?
     Праздничный взрыв, изувеченный кров и ликующий дым,
Полчища, стойбища злобнотупых бронеконных мамаев.


«Kennst du das Land ?*… О да, я знаю край,
Где для меня «неначе справдi рай»**.
     Текут здесь реки молоком и мёдом.
     Не спрашивают здесь, откуда родом.
Живи себе, живи. И умирай.
____________________________
* Johann Wolfgang von Goethe. «Mignon».
** Любимая с детства песня: «Стоїть гора високая, / Попід горою гай».


Под «Jeu de cartes»*, раздвинув эти стены,
Я вспомнил мной увиденные сцены:
     Пса на лугу в затейливом прыжке,
     У входа в OBI** в глиняном горшке
Иссиня-звёздный фейерверк вербены…
____________________________
* Балет Игоря Стравинского «Игра в карты».
** Международная торговая сеть магазинов строительных и хозяйственных товаров (название – от французского произношения слова «hobby»).


В деревянном коробе на балконе давно уже всякий вздор
Из земли растёт. И тому, чей случайный взор
     Зацепили шерстяные звёзды одного, другого, третьего эдельвейса,
     Не расстаться с заумью виртуального интерфейса,
Поражённого ими навсегда с тех пор.


Млечный путь нескончаемой млечности –
Оправдание нашей беспечности.
     Нас уводит с собою река,
     Нас уносят с собой облака,
Соразмерные бесконечности.


В пространство дня протиснулся, иду.
Гляжу на лес, поля, Альпийскую гряду.
     Мириады душ витают в этой зоне,
     В тиши звуча в ином диапазоне,
И ангел всласть дудит в свою дуду.


От года к году явственней исподом
Всё то, что возникает мимоходом.
     Вот старый друг, он здесь со мною, жив.
     Кипр, Пафос, мой бивак среди олив.
И реки все текут и молоком, и мёдом.


В осеннем небе одинокий крик.
Мельк птицы – лёг незримый черновик
     На белое безмолвие страницы.
     Выстраиваемые вереницы.
В сплетенья букв преображённый миг.


Море, такое же, как всегда. Солнечной чешуёю
Глаз ослепляя, небо связывает с землёю.
     Неисчислимым количеством этих мест
     Памяти мучить не надоест,
Сплетая их с жизнью и, как итог, с судьбою.


Когда б ни думала река,
Иной раз глядя в облака,
     Что высока – иль глубока её натура,
     Из облачного своего прищура
Подмигивало солнце ей слегка.


Молчит равнина, полуднем объята.
Прореженная облачная вата
     На Норд-Ост – как обычно – не бежит,
     Где, что ходило, бегало, – лежит,
И разве что трава чуть-чуть примята.


Тот сумрачный рассветный небосвод,
Что осторожно переходишь вброд
     От кромки гор, дугой, до края леса, –
     Непрочная белёсая завеса
От горьких слов, которых полон рот.


Одинокое дерево липа
За окном, где ни вскрика, ни всхлипа
     Не услышишь в квартирной тиши,
     Где дыши ты или не дыши,
Не услышат ни стона, ни хрипа.


Я вверх смотрю. Мои дневные сны,
Как этот лес, прозрачны и честны.
     Вплетая в голубец заоблачные нити,
     Растут и тают авиаграффити, –
Плюс супертраектория сосны.


Велосипеда круглые колёса,
Отставший лай соседского барбоса –
     Край, кромка, грань. Запечатлённый край,
     Годами претворяющийся в рай,
Где память взблескивающа, многоголоса…


Простор полей и близок, и далёк.
Арника, лютик, донник, василёк…
     В цветастой тьме травинок и соцветий
     Живёт на протяжении столетий
Когда-либо звучавший голосок.


Гляжу над озером на пазл леса.
Застывшей линией прогресса
     Пометил небо самолёт.
     В дневном безмолвии идёт
Немая Чеховская пьеса.


Сiянiе мъсяца, какъ бълые платки
По стънамъ. Уголь – тъни. Какъ легки
     Сiи сравненiя! Какъ пронзаютъ уши
     Тъ Мёртвыя почти два въка души!
Живительные, долгiе глотки.


Я помню тускло брезжившие стены
Промёрзшей комнаты, изломанные тени,
     Глухонемой бессвязный разговор,
     Декабрьский лунный искристый декор
Покрывших стёкла ледяных растений.


Я живой хотя, но живая тень
Не подвластна мне, пока длится день.
     А когда вообще угасает свет,
     В непроглядной темени тени нет
Без луною брошенной на сквозной плетень.


Небесный свод, питающий от века
Наивное сознанье человека,
     Его духовной жаждою томил,
     И взор следил средь блещущих светил
Пути по небу плещущего млека.


Я голову тянул – прямей, прямей,
Взгляд устремивши в облачный дисплей,
     Где в этот миг свой голубой испод
     Вплёл с сотней жизней кроха-самолёт
В коричневую изморозь ветвей.


В лес ведёт проезжая дорога.
В лес она идёт совсем немного.
     Но кого ж она туда ведёт?
     Кто-то иногда по ней идёт.
И она крута или полога.


Деловой шварцвальдский лес:
Комель, ствол наперевес,
     Плешь поляны, цвель болота,
     Брёвен меченая квота,
Солнца проблеск, хмурь древес.


Пыль от трактора, от скребущего гравий струга.
Расстилающаяся вдаль квадратура круга:
     Быстротечная вечность. Куда взгляд ни кинь,
     В рыжих крапинах зелень, лютик, местами – синь.
Переливчатая амальгама невыкошенного луга.


Я веду к тому, чтоб наверняка
Рассказать (кому?) всё, что есть, пока
     Луч блеснёт иль дожди прольются.
     Ниоткуда слова берутся.
Про себя что-то течёт река.


Близость осени прежде всех ощущают листья.
Глянь: каштан, что рыжая шуба лисья.
     Есть, наверное, перемены и в нас самих…
     Вечер близится, ветер стих,
Над градирней за Рейном тулово пара высится.


Любил, гуляя, некий персонаж,
Как луковицу, шелушить пейзаж.
     И день за днём, и раз за разом,
     Его окидывая глазом,
Он попадал на вернисаж.


А в окно ночами луна глядится.
Ей, понятное дело, по ночам не спится.
     Серый свет на дома, на дороги льёт
     И, бесстыжая, сон у меня крадёт,
Тот, которому всё равно не сбыться.


Иллюминатор в brave new world*. Когда
Весь комариный рой туда-сюда
     Бросается, я б в точку уменьшился
     И комаром тогда оборотился.
И никакая не найдёт меня беда.
____________________________
* Aldous Huxley. «Brave New World» (1932).


Шёл к той скамье, хоть и устали ноги.
Подсчитывал на пальцах некрологи:
     Исход жары, пожухлая листва
     На саженцах-пришельцах, что сперва
Так радостно смотрелись вдоль дороги.


Прогулялся. Думал о сём, о том,
Что не выразишь ни пером, ни ртом.
     На скамье потом, перед тем как сняться
     С места, с тем, чтобы там остаться,
Посидел под Христом, под Его крестом.


Измятая постель полей без края,
Лесною кромкой север оттеняя,
     Пока заката солнечный прищур
     Витал в листах и кронах партитур,
Терялась, музыкою возникая.


«Выхожу один»: после дождя, балкон.
Свет желтеет из двух-трёх окон.
     Дом напротив из Рене Магритта.
     Лето – пятичастная сюита –,
Даль. Умолкший бледный небосклон.


Кукушка провещала и умолкла.
Луч промелькнул по острию осколка
     Бутылки, кем-то брошенной, в траве.
     Мысль о себе засела в голове
С тех пор, торчит и колет, как иголка.


Дерево, точка. Даль, рассеянный свет.
Длинная даль – там, где пространства нет.
     Дерево, пусть сосна, иголочками к иголкам;
     Взгляд, устав торчать в её теле, мятом, колком,
Движется в даль, где нет никаких примет.


ВЫРЕЗАННЫЙ В ПНЕ ЖЕНСКИЙ ТОРС
Пень. Линии груди, бедра и лона.
И заросли вдоль Рейна в виде фона.
     В давно уже знакомый променад
     Внезапно затесался невпопад
Торс Дафны, знать не знавшей Аполлона.


Шёл путь прямой двойною колеёй
Вверх по холму, примятою тропой.
     Часовня слева. Справа, за оградой,
     Седмица лам. А наверху, наградой –
Покинувший ковчег созвездий рой.


Под сению извечных Зодиаков
Ступив на брег незлобивых феаков,
     Где Навсикаею пленился Одиссей,
     Впиваешь всею сутию своей
Незримый текст иных, невнятных знаков.


Над кромкой леса, декой хрупких струн,
Видны Луна, Юпитер и Сатурн.
     Ты слышишь крик? Я слышу крик, но чей?
     Луна раскачивает маятник ночей,
Безмолвный ежемесячный ноктюрн.


ДЕРЕВЯННАЯ СКУЛЬПТУРА ОБНАЖЁННОГО МУЖЧИНЫ С ШАРОМ
Чрез Рейн метнуть свой шар нацелясь,
Из «Blow-Up»* незримый теннис
     Перенимая, обнажил приём,
     Отнюдь не думая о нём
И вздёрнув к небу нос и пенис.
_________________
* Фильм М. Антониони (1966).


GEFAESS [СОСУД]*
Thou not unravish'd bride of quietness**.
Голь деревянная: что вверх, что вниз.
     Нетронутой невестой тишины
     Не сохранишь изрезанные сны,
Вживляя их в прирейнский парадиз.
____________________________
* Сплошь покрытый насечками деревянный чурбан: скульптура у прогулочной дорожки вдоль Рейна.
** В «Ode on a Grecian Urn» by John Keats: «Thou still unravish'd bride of quietness…».


Вёрткая птичка, красная грудка,
Синие пёрышки, крошка-минутка
     Жизнь съединила твою и мою.
     – Всю твою жизнь (ты же слышишь) пою.
– Слышу, родная, душой и рассудком.


EISERNE BRUECKE. FRANKFURT AM MAIN
Как чужой город с душой не всегда в ладах
И за совесть хватаешься, не за страх, в стихах:
     «Плеон эпи ойнопа понтон эп аллотроус антропус»* –
     Мост вплетает в железо opus,
Превращающий в пламень пепел, прах**.
____________________________
* Железный мост через Майн увенчан узорной металлической аркой с цитатою из Гомера: «Одиссея», I, 183 – «Плывя по винноцветному морю к инозвучному люду»
** «Пламень – пепел – прах». М. Цветаева. «Феникс».


«ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ»
Бараки, фейерверк двора, три девочки-скакалочки,
Тонюсенькие ручки, живые ножки-палочки:
     Чашки, ложки, поварёшки – их верёвочка летит
     По всё той же, по всё той же из всех мыслимых орбит –
А-чки-чки-чки, зелёные огур-чи-ки…


Парк скульптурный пантомимою поз и лиц
Не пугает редких, мимолётных птиц.
     Их штрихи пунктиром
     Придают парку сходство с тиром,
Не считая вычурных поз и пустых глазниц.


Спасаясь от всеобщего маразма,
В недавнем приступе энтузиазма
     В июльский зной войдя в прохладный неф
     Собора в Базеле, я, на скамью присев,
Нырнул в латынь надгробия Эразма.


Вдоль Вутаха, тропою, вдоль чреды
Кустов идти, где вёрткие дрозды
     Плетут свои незримые шпалеры…
     Невидимые лики атмосферы,
Неразличимые в прозрачности воды.


Соседский двор. Четыре утки
В нём делят день на промежутки.
     И велико ль число? – Оно
     Пересечениям равно
Их этого двора за сутки.


Облака плывут, облака
Из прекрасного далека,
     И следить за ними легко, –
     Пусть уносятся далеко,
Не исчезнут из глаз пока.


Здесь, в Чернолесье, вшед в Японский сад,
Направь свой Handy* наугад
     На пруд, на пагоду, на лилии
     И, растворяясь в изобилии
Всего, живи, дыши с ним в лад.
____________________
* Мобильный телефон (в Германии).


По Рейну вверх, меняя слайды, пароход
За часом час плывёт себе, плывёт.
     Шаффхаузен уже пропал, и до Констанца
     Не гаснет след закатного багрянца,
Что переходит Bodensee вброд.


Ветер гонит мусор по всей земле.
Шпиль без церкви, ангел об одном крыле.
     Пожелтевшие, выщербленные ступени
     И мятущиеся, сквозные тени,
Растворяющиеся в предрассветной мгле.


Смотрю: ландшафт прекрасен! Почему?
И кажется: сейчас я всё пойму…
  – Он не нарушит своего молчания.
     В нём нет надежды, нет отчаяния.
Он ничего не говорит уму!


День пасмурный томителен, и сер
Лежалый труп, живой СССР.
     Порочный круг. Квадратное пространство.
     Повапленное взбредень христианство.
Безжалостный, злосчастный глазомер.


Устал. Дошёл. Уселся у креста.
И мыслей нет. И голова пуста.
     А всё вокруг наполнено тобою,
     Нагая жизнь! И, примирён с судьбою,
Её читаю с чистого листа.


Столб фонарный, дом наискосок,
В сотне метров – тощенький лесок,
     За околицей – излука луга.
     Верная неверная подруга.
Звёзды, как искрящийся песок.


Всего пройти от дома с полверсты,
А там и лес, и первые кусты…
     Иль от лучей стою вполоборота,
     Река обходит круг водоворота…
Танцует пыль в луче. Танцуй и ты.