глаза её ад, а когти из гнева
она столь ужасна, что кони из хлева
даже не видя, рвутся, копытами руша стены,
пытаясь сбежать из паники плена...
Мой бедный, воссозданный, вызванный зверь,
тебя не вмещают ни стены, ни дверь,
и степи малы, и до звёзд далеко,
как здесь тебе, бедный мой, нелегко.
Нет мест, что вместят тебя или стерпят,
и даже всему добродушные стерхи
вдруг возжелают пронзить, насадить,
с желанием страшным: убить;
а воздух звенит посвирепей сирены,
и слабый, и самый последний смиренный
оглядываясь, ищут кол или нож,
и шепчут Спасителю сквозь цепкую дрожь;
трава поникает, вжимаясь в ядро,
все облака прекращают полёты,
и только неопытный и любопытный слёток
глаз не отводит – он видит нутро...
Но в зеркале, где-то за тысячным слоем,
за будущих дней уж клубящихся роем,
я новое вижу твоё отражение,
без всяких кошмаров лишь радость движения.
Я соскребу серых страхов пластину,
смахну, паука отпустив, паутину,
и взглядом мизерикордии или ланцета
из сердца занозу достану пинцетом.
...пушистая гривка и золото глаз,
в душе его мир и покорнейший нрав,
он стал, кем он был, быть иначе не мог,
моё альтер-эго, мой единорог...
ЛА
12-22 августа 2024 г.
Свидетельство о публикации №124082206682