Сон Матери

Данное повествование было рассказано в тесном кругу друзей, среди которых была Софья Николаевна Савина, впоследствии и опубликовавшая его в журнале "Исторический Вестник" (N 1 за 1894 год) с разрешения матери Кондратия Рылеева:   
«...Клянусь Вам... клянусь памятью покойного сына, что это не бред моего воображения, а истина, истина…», — докончила она после минутного молчания.   
На лицах всех слушающих было видно крайнее изумление. Все они знают Рылееву, как самую правдивую женщину. Да и не может эта, оплакивающая покойного сына, мать, сказать, особенно в минуту такой душевной скорби, какое-либо лживое слово.   
Софья Николаевна Савина, которая болee всех других приняла близко к сердцу историю декабристов, говорит, обращаясь к Рылеевой:   
«Позвольте мне записать замечательный сон Ваш. Пусть рассказ этот сохранится в семье нашей, как память о Вас и о нём...».
Рылеева молча целует её, и, несколько успокоившись от своего волнения, подходит к окну, смотря на тёмно-синее, усеянное звёздами, ночное небо. И тогда ей невольно думается, сколько же, в бесчисленных миpax этих кроется всего чудесного и таинственного...   
Вот записанный Савиной, со слов самой Рылеевой, рассказ о её сыне.   
«Когда моему маленькому Кондратию было всего три года, когда он, дорогой, любимый мой мальчик опасно, безнадежно занемог. Вероятно, то был круп или дифтерит, но доктора не объяснили мне. Они, созванные на консилиум, только качали головой, сознавая всю невозможность выздоровления моего ребенка.
«Он не проживёт и до утра», – сказали они няне, плакавшей о мальчике . И видя мое полное отчаяние, они не решались говорить мне об этом, но разве я не замечала сама всей опасности положения бедняги. Он, задыхаясь, метался по постельке, сжимая свои тоненькие исхудавшие бледные ручки, и уже не узнавая меня, своей матери.    
«Радость, счастье, сокровище моё, неужели ты уйдёшь от меня?! Уйдёшь!.. Нет, это невозможно, немыслимо!.. Разве могу я пережить тебя! – шептала я, обливая слезами эти дорогие мне ручки. – Разве нет спасения!.. Есть оно, есть… Спасение – это одно милосердие Божие…
Спаситель возвратит мне моего мальчика, возвратит, и снова он, здоровенький, весело улыбнётся мне!.. А если нет?.. О, Боже, поддержи меня несчастную!..»   
И в страшном отчаянии своём упала я пред Спасителем… и жарко, горячо молилась о выздоровлении моего крошки. Молилась так, как никогда потом не могла пламенно сосредоточиться на молитве. Тогда я всю душу свою вложила в слова незаученного обращения ко Господу.   
Не знаю, сколько времени длился молитвенный экстаз мой…. Помню только, что всем существом моим овладела какая-то непонятная, светлая радость, какое-то тихое чувство покоя… Меня точно что-то убаюкивало, навевая сон. Веки мои отяжелели. Я едва поднялась с колен и, сев у кровати больного, облокотившись на неё, тотчас же забылась лёгким сном.
До сих пор не могу отдать себе отчёта, был ли то сон или я действительно услыхала…. О, как ясно услышала я чей-то незнакомый, но такой сладкозвучный голос, говорящий мне:    
«Опомнись, не моли Господа о выздоровлении… Он, Всеведущий, знает, зачем нужна теперь смерть ребёнка… Из благости, из милосердия Своего хочет Он избавить его и тебя от будущих страданий… Что если я тебе покажу их?.. Неужели и тогда будешь ты всё-таки молить о выздоровлении!..»
«Да… да… буду… буду… всё… всё… отдам… приму сама какие угодно страдания, лишь бы он, счастье моей жизни, остался жив!..» – говорила я, с мольбой обращаясь в ту сторону, откуда слышался голос, тщетно стараясь разглядеть, кому он может принадлежать.
–Ну, тогда следуй за мной….   
И я, повинуясь этому чудному голосу, шла, сама не зная куда. Пред собой видела я только длинный ряд комнат. Первая из них по всей обстановке своей была та же самая, где теперь лежал мой умирающий ребенок.
Но он уже не умирал…. Неслышно было более свиста или как бы предсмертного хрипа, выходившего из его горлышка. Нет, он тихо, и сладко спал, с лёгким румянцем на щеках, улыбаясь кому-то во сне…. Крошка мой был совсем здоров! Я хотела подойти к кроватке его, но голос звал уж меня в другую комнату.   
Там – он был уже крепким, сильным, и резвым мальчиком. Он начинал уже учиться, кругом на столе лежали книжки, и тетради.   
Далее, постепенно, видела я его юношей, затем взрослым… и на службе….
Но вот уж предпоследняя комната. В ней сидело много совсем мне незнакомых лиц. Они оживленно о чём-то совещались, спорили, и шумели. Сын мой с видимым возбуждением говорил им о чём-то. Но, тут я снова услышала голос, и в звуках его были, как бы более грозные, резкие ноты:      
- Смотри, одумайся, безумная!.. Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, отделяющим последнюю комнату от других, ты уже не сможешь ничего изменить!.. Лучше покорись, не проси жизни своему ребёнку, подобно ангелу, не знающему житейского зла….   
Но я с криком: «Нет, нет, хочу, чтоб жил он!» – задыхаясь, спешила к занавесу. Тогда занавес медленно приподнялся, и я увидела виселицу с окровавленным телом моего сына!    
Я громко вскрикнула и очнулась. Первым движением моим было наклониться к ребенку, но к моему глубокому удивлению… он спокойно, и сладко спал. Ровное, и тихое дыхание сменило болезненный свист в его горле. Щечки его порозовели, и вскоре, просыпаясь, он протянул ко мне ручки, зовя маму. Я стояла как очарованная и ничего не могла понять и сообразить… Что это такое?!.. Всё тот же ли сон или это - радостная действительность, подобная той, которую я видела во сне там, в первой комнате!   
Всё ещё не доверяя глазам своим, я кликнула няню и вместе с нею убедилась в чуде исцеления приговоренного к смерти младенца.    
На радостях няня передала мне письменное заключение докторов о невозможности его выздоровления. И надо же, было видеть изумление одного из этих эскулапов, приехавшего на другой день осведомиться о часе кончины мальчика. Но, няня вместо трупа показала ему спокойно сидящего на постельке мальчика, здорового и весёлого.
- Да ведь это же, чудо, чудо!.. – твердил доктор.   
Время медленно шло. А сон мой исполнялся с буквальной точностью во всех, даже самых мелких подробностях. И юность его и, наконец, те тайные сборища.
Более не могу продолжать!..
Вы понимаете… эта смерть… виселица… О, Боже!..»