Повесть о настоящем герое СВО Казанбиев 21 день ад

Невероятная история спасения.
Герой, удививший своей стойкостью.

Как выжил Гаджимурад Казанбиев, должны знать все люди мира,
особенно враги России: Россию победить невозможно,
когда её защищают такие герои, а герой у неё — каждый!

Гаджимурад Казанбиев, позывной Чупа, старший стрелок, 24 февраля во время боя на Артемовском направлении попал под удар дрона, получил серьезные ранения рук и ног. Чудом ему удалось укрыться в брошенном блиндаже, тогда он ещё не знал, что проведёт в нём 21 день. Выживал. Получил обморожение. Чудесное спасение. Но остался без обеих ног

***
Двадцать один день ада:
Никому такого не надо!
Никогда такого не надо!
Жизнь — это судьбы награда.

Ад. Дороги нет ни вперёд, ни назад.
Был на улице снегопад.
В «лисьей норе» — российский солдат.
Жив — и это дороже наград...

***
Я расскажу, как это было:

«Курдюмовка под Бахмутом — задание.
Прошли немного... Дроны. Нету здания,
Куста, пригорка... Жуткое свидание...
Удар... Ранение... Не потерять сознание!

И спрятаться... Спасёт лишь выжидание...
Но где? Рука висит... И в ногу попадание...
Мне надо выжить... — лишь одно желание.
Прочь боль и злополучные страдания!

Беги! Беги... Но ноги подкосились
И наземь членами обвисшими свалились...
Речушки крови под рукой струились...
Как жаль, мой враг, с тобой мы не сразились!..

Жгуты и перевязочные были...
Их как-то руки с болью наложили...
А дроны всё кружили и кружили...
Они охотою на русских в злобе жили...

Они с добром с рожденья не дружили...
В них укрнацисты цель: убить — вложили...
И смертью «птицы» ловко ворожили...
Лишь ночью крылья злобные сложили...

Сторожевая недалече будка,
Как горный цвет, святая незабудка.
Обман? Мираж? Иллюзия иль шутка?
Сторожевая видится мне будка!

Пополз, превозмогая боль и слабость.
Какая помрачительная радость!
Как будто Бог вложил мне в сердце сладость!
Война — если цензурно — это гадость!

Вставал, бежал, и ноги заплетались...
Упал, лежал, а сумерки сгущались...
Сочилась кровь, и силы истощались...
Укол, чтоб мужеством все члены наполнялись!

Жгут новый — пережгутовался,
Стал на ноги, уже бежать собрался —
И вдруг опять под дроном оказался,
Упал, быть мертвым долго притворялся.

Дрон зависал... Не опознав живого,
Ещё поерзал надо мной немного,
А я в прищуре видел осьминога,
Но мёртвым быть себе велел я строго.

Молил, чтоб поскорее дрон убрался...
Чтоб до убежища живым добрался...
Встал, вновь упал и через боль поднялся...
И в будке уже лежа оказался!

Вот есть где переждать. Моё спасенье!
Какое чудо в пустоши! Везенье!
Укрытие, приют — не помраченье!
А может, то Всевышнего даренье!

Теперь лежал я под защитой “крыши”.
Мой слух малейшее движенье слышит,
Мой организм живёт и мерно дышит,
Казалось, что лежу я в Бога нише.

Я чувствовал и знал: меня отыщут.
Пусть птицы злобные по всей округе рыщут!
Уже и снег со льдом грозят дождищу...
Меня найдут, меня свои отыщут.

Проходят сутки, голоса приснились.
Нет, это люди рядом появились.
Кричу, свищу... Неужто удалились?
Нет, предо мною трое очутились.

Увидели меня. “Сейчас”, — сказали,
Перенесли в ангар, перевязали,
Подстилки, спальники тотчас достали,
В миг утеплили и печенье дали.

“Здесь оставлять нельзя, есть "норы лисьи",
Если трехсотых не уносят быстро —
От "птичек" и врагов есть закулисье,
А раненым — чутье в засаде рысье”.

Сказали, что дадут инфу моим,
Что кончится мой затяжной экстрим,
Я верил, всей надеждой верил им!
И чувствовал себя, как пилигрим.

Они ушли, и я уснул спокойно.
Какая встреча! Всё прошло достойно!
Укутан от мороза я трёхслойно,
А в небе “птички” вражьи ходят стройно.

Вторые сутки отдыхаю в лёжке,
Уже волненье теребит немножко,
Нашёл коробочку пюре-картошки,
Размачивал во рту сухие крошки.

Нашёл бутыль со льдом и грыз, спасаясь
От обезвоживанья, удивляясь,
Что можно жить в норе, лисой валяясь,
Лишь воздухом и мыслями питаясь.

День, два и три... уже шестой проходит,
Никто за мной из роты не приходит,
И голод до отчаянья доводит,
И жажда в мыслях чёрной тенью бродит.

Спасибо снегу, он пошёл обильно.
Ел снег и наслаждался снегом сильно,
И утешал себя: “В норе в мороз не пыльно,
Привыкнув к грязи, кажется, стерильно”.

Бинты на ранах с кровью почернели,
Морозной ночью ноги коченели,
С рассвета до заката “птицы” пели,
Казалось, что за час бегут недели.

***
Есть телефон. А где-то там родные,
Любимые, ближайшие, святые,
Такие близкие, желанные, земные,
Звонки им — как из рая сны цветные.

На шестой день я записал видео семье.
Предсмертное видео:
“Если останусь в живых, вы поймёте:
Кроме родителей и Всевышнего,
родных, близких, жён, мы никому не нужны.
Идёт шестой день в этой норе.
Вон там я сплю.
Вон выход с клеёнкой.
До моей жизни (моих сослуживцев) два с половиной километра пешком.
У меня не работают ноги.
Ранение получил осколочное. В спину.
Я даже не знаю, что там. В ногу два и в руку.
Скорее всего, останусь без руки, если останусь жив.
Вот моя рука, которую я не чувствую.
Перевязку делали неделю назад. Она уже чёрная вся.
Собрал снег, чтобы пить.
Вот пачки: картошка сухая, салфетки влажные, фонарик.
Я не ел толком, не пил.
Можно подумать обо всем и остаться наедине со Всевышним и поговорить с Ним. Если Он тебя простит, Он создаст возможность, чтобы меня отсюда вытащили. Иншалла”.
На шестой день я снял это видео, чтобы для родных осталось.
Когда найдут тело, мои родные увидят хотя бы,
где я был и что со мной было, что происходило.
В момент отчаяния думал о своей семье и невесте,
которая ждала дома в Махачкале.

Молился Богу, Он давал надежду,
Но каждый новый день — всё, как и прежде.
И мысли, словно старые одежды,
И я в своём застое, как невежда.

Не надо ждать, а надо жить, и верить,
И жизнь не ожиданьем только мерить.
И я “пошёл” свой ареал проверить,
Нашёл блиндаж — вот Бог открыл мне двери.

Смотрю: в земле край банки золотится,
Я постучал, звоночком не резвится.
Глухой звучок — знать, можно поживиться,
И голод сбить, и яством насладиться.

Достать бы, да одна рука в работе —
Рыл, рыл и рыл я на автопилоте,
Сложней, труднее, чем копать окопы,
Но есть охота! Очень есть охота...

Четыре баночки мясной тушёнки!
Но спрятал три я от себя в сторонке,
Одну стал открывать ножом по кромке,
Так долго, что заныло в селезёнке.

Казалось, съесть могу я всё и сразу,
Но я срубил навязчивую фразу,
Как вредоносную, по сути, метастазу,
Поблажек не давал в еде ни разу.

Четыре ложки в день — не меньше... и не больше...
Хотя отчаянье от меры горше,
И от еды и до еды, казалось, дольше,
Но от беды и до беды — веревка тоньше.

В шестнадцатый закончились все банки...
В день этот обнаружил спозаранку...
Они мне были, словно марсианки...
Закрылись сберегательные банки...

Всё кончилось: ни льда и ни картошки!
Во рту уже который день — ни крошки.
В глазах — комашки, в ранах сверлят блошки,
И кажется, живу я понарошку.

За пять-шесть дней режим усвоил дронов,
Летающих над полем эскадроном.
Нет ни ружья, ни хоть каких патронов...
Но не забыть фашистских их шевронов!

Зато усвоил их режим работы
И цели их воинственной охоты,
Их строевые авиапехоты,
И ненавидел их я до икоты!

Но с часу ночи и до трёх — затишье.
Я притворялся в это время мышью
И ползал так, что крестиком не вышью,
А ритм движенья — в такт четверостишью.

Искал, что можно приспособить к делу,
Мешки из-под муки — одежка телу,
Не подобает хныкать офицеру,
Я должен выточить, как нож, булатну веру.

Зима. Мороз. И градусов пятнадцать!
А чем мне в поле можно утепляться?
В движенье с ранами не разогнаться...
А в мыслях невозможно согреваться.

И вот лежу уже я обездвижен.
И сам в себе унижен и обижен.
И сам себе уже я не престижен.
И в звании до мертвеца понижен.

Казалось, всё: сейчас я околею!
Ведь ничего я больше не сумею.
Уже, казалось, духом я болею...
Чего хочу?.. О чём сейчас жалею?..

Лишь с Богом говорил в своей печали.
И слышалось: мне боги отвечали,
Они терпеть и верить научали,
И их слова молитвою звучали.

Двадцатый день. Я сплю. И вижу — трое.
Цепляюсь за видение в покое,
Чтоб удержать хоть что-нибудь такое,
Что ободрит меня в таком настрое.

Они сказали: “Вышли на заданье,
Вдруг дроны — чёртовое наказанье;
Чтоб избежать прямое попаданье,
Подземное искали в поле зданье,

Так бегали, пока блиндаж не "срыли",
Запрыгнули, а в нём тебя открыли”.
Теперь, когда уже в укрытье были,
Об участи моей меня спросили:

“Ну, что ты, брат?.. День или два ты в лёжке?” —
“Деньков уж двадцать я в своей сторожке”. —
И присмотрелись к виду и одёжке:
“Да, удивил. Как выжил на рогожке?” —

И командиру: “Здесь лежит трёхсотый”.
“Перевяжите”, — приказал комроты.
Все сделали, в ущерб своей работе:
Давно не видел я такой заботы.

“Ну, потерпи, а утром мы прибудем,
Эвакуировать тебя с рассветом будем.
Не бойся, не оставим, не забудем.
Ты будешь спать, а мы тебя разбудим”.

Уснул младенцем с верою прекрасной.
Надеялся, молился ненапрасно.
Миг этот ждал дней двадцать ежечасно.
И вот — Всевышним посланное счастье!

Проснулся утром затемно, в четыре.
Открыл глаза и уши я пошире.
Казалось, был уже в другом я мире,
Как будто бы в ином ориентире.

Как медленно и вязко шли минуты.
Я видел необычные маршруты,
Мерещились мне новые редуты,
И слышались победные салюты.

Средь звуков: “Чупа! — Позывной услышал. —
Брат, Чупа, выходи!” И я бы вышел!
Взлетел бы, словно голубь, я на крышу.
“Пришли, пришли мы! Выходи, братиша!”

Бред, или глючка, или сон иллюзий,
Встречал немало я таких конфузий.
А состоянье — рой морских медузий.
Я находился в царствии аллюзий.

“Братишка! Чупа!..” Я в ударе вздрогнул,
Хотел поджать в порыве сладком ногу...
И не от страха, в безнадеге дёрнул
От мысли, что найти меня не смогут.

И эти мысли жутко омрачили,
И целый миг они меня точили.
Дни в заточенье мужеству учили
И от потери разума лечили.

И вот Владимир с Валькой показались...
В улыбке счастья зубы вмиг разжались...
Не всё браткам давалось, но вгрызались
В те трудности, что простотой казались.

Тащили, кто за что, — как взять сумели,
А вытащив, поставить захотели...
Я покосился: голова в метели —
Сполз наземь, а в ушах слова звенели:

“Он должен находиться только лежа,
По-видимому, он идти не сможет.
Какие варианты?.. Кто предложит?..”
“Строительная тачка. Может?” — “Может”.

И уложили. Вроде потащили —
Вдруг вражьи “птицы” мигом удручили,
“Да, огорчили вы нас, огорчили...
Но будем действовать, как выживать учили...”

Меня из тачки под плиту свалили
И от осколков тачкой же прикрыли,
А сами зайцами по полю покатили,
Меня спасая, дроны отводили.

Они неслись по полю врассыпную,
Плетя прыжками удаль кружевную.
Я им завидую, слегка ревную...
Дай Бог защиту им Твою святую!

Лишь вечером, когда уже стемнело,
Ретировались БэПээЛА умело,
Меня достали, и окоченело
На тачку бросили, и побежали смело

Средь мин, что разложились на дороге.
В усталости подкашивались ноги,
И смерть уже стояла на пороге,
И были мы втроём в её прологе.

А снайпер бил по минам исступлённо.
Бежали братья с тачкой искривлённо,
И Бог смотрел, наверно, удивлённо,
Как брат по брату лупит разъярённо.

Бог людям не давал такого сердца,
В котором яда пуд и тонны перца
И злобы, что зашкаливают герцы,
Они и в вере божьей — иноверцы.

Нас Бог провёл меж минами тропою,
Которая доступна лишь герою,
Друзья неслись, прикрыв меня собою,
А я мишенью в тачке был живою.
Они герои! Слышишь, мир? Герои!

***
Вот госпиталь, и долгий путь леченья,
Закончились, казалось бы, мученья,
Смертельные минуты заточенья,
Вот жизни радостные всполохи свеченья.

Но в излечении не менее напряжно,
Преодоление невзгод — и это важно!
Со всем неодолимым я отважно
И насмерть бился. Это ль не куражно?!

Но ноги потерял — то неизбежно!
Всё было бы, казалось, безнадежно,
Но справились врачи умело, нежно.
Советы их я выполнял прилежно.

***
Я без ног! Но я полон сил!
Я зловещую смерть победил!
Умирал, но, как Феникс, ожил!
И победную песню сложил:

Тот, кто Духом силён, не умрёт!
От чумы и Нью-Йорк он с пасёт!
И в Берлин он с победой войдёт!
Над планетою флаг пронесёт!

Флаг победы! И песня любви
Крылья-ноты расправит свои.
Смертоносные стихнут бои,
Станет Правда на страже Земли.

Гимны славы пусть громко звучат,
Торжеством награждая солдат.
Пушки войн навсегда замолчат!
Будет вечным Победы парад!..

***
И вот в конце концов уже я дома.
Вот улица и дом — как всё знакомо!
Родня, невеста! Встреча военкома!
Салюты счастья молнии и грома!

Глава республики — не ждал такой я встречи —
То был фонтан сплошных добросердечий;
Людские взгляды — как зарницы-свечи,
И груз любви народной мне на плечи.

Я в мае третьего как будто бы родился,
Уже четвёртого на девушке женился,
Воочию мне рай земной открылся,
И я любовью божьей окрылился!

Был праздник в честь моей большой победы.
Ушли в небытие, забылись беды.
И с орденами вышли наши деды,
И о победе мы вели беседы.

Она придёт к нам вновь, и будет слава!
Воспрянет вновь в величии держава!
Она из героического сплава,
А золотой триумф — её оправа!

И я всегда в строю страны великой,
Священной, гордой, славной, многоликой!
На Западе завидуют нам дико!
И погибают в безрассудстве с шиком!

Жене и Родине я песни посвящаю,
В жене и Родине любовь я совмещаю.
И о своей любви весь мир оповещаю!
И вечную любовь я с ними предвещаю:

Любимая моя! Прекраснейший рассвет!
Красивее тебя во всей вселенной нет!
Ты розы благодатной вечный цвет!
Подарок Бога и его секрет!

Нет лучезарней солнца и луны!
Волшебностью ты превосходишь сны!
Очаровательна цветением весны!
Ты жемчуг из прекрасной стороны!

Тебе нет равной в царственной красе!
Вся нега ночи в шёлковой косе!
Очей сиянье — бриллиант в росе!
В тебе — вся мудрость жизни медресе.

Я преклоняюсь, Свет мой, пред тобой!
Склоняюсь восхищенной головой!
Ты стала мне божественной судьбой!
И я с тобой за жизнь продолжу бой!

Жена мне стала Родиной, а Родина — женой!

13—20.08.2024