Кларнеты

Останься — уже давно это невольно столпилось в решётке стока: станешь предметами, монологом, пожаром кроны, внезапно оборванным проводом, пробкой и маркой, спичкой, слишком хорошей памятью, рыжим городом, непотопляемым ходом внезапно подлинного, — то есть словно бы сетью, наброшенной на увесистость дизельного биения, —

останься, а при касании — испарись. Мороз сонно дарит свои ожоги. От столь беспощадного солнца панцири выгорели, утратив вид: не спаслись ни плесень, ни эта морская соль на разумной кладке выбившихся из сил костей, ни истые зрачки первоначальных гранул.

Сочиняется: звёздные мегалиты, горный провал, палатка, хоругвь, луг и пологий склон; лепрозории сумрачных тропиков, золотая кончина, тростник и пальмы; подвижные кластеры ледников.

Тогда кларнеты спускаются по ступеням прохладных заброшенных вечеров, втягивая взор в унынье.

Именно здесь будут сфокусированы, заземлены и подняты на абзацах, строках, столбцах таблиц миллионы бесцветных линий, глубинных и сопряжённых, — все сезоны тела, его театр, его весна, забытые ливни и сказка ветра. —

Особенными штрихами и невозможным жаром звёзды выковали клинки превосходных азбук, — это вязь, искусный, приманчивый дар поверхости, — смочив наконечники алебард в золе окроплённых дождём костров, в ладонях духа белой свечи, когда-то провозвещавшей небеса на холме, топкий цвет которых мог бы напоить изумление, — а ещё долгий свет небес, слепоту небес и реку вон там.

(Действительно так: прогуливаясь вдвоём, мы, огромные, становились рождением мест, но прежде того звучали ещё совсем небывалые, нераскрытые имена, похожие скорее на кувырок синтаксиса или щелчок гласного звука, на музыку из орешка, песнь о ямке и тростнике.)

Из бессонницы тянется линия — она пятится и встаёт, оборачивается, мёрзнет; по гигантской арене постели никто не ходит, утоплены двадцать башенных кранов, но

отпускаю тормоз —

и голос по-прежнему помнит всё, все свёрнутые листочки, помнит даже здесь, даже покуда мусор всех этих болезненных и пустых рассветов обрушивается, валится на мраморные ступени вместе с удушьем и аритмией ещё не подкуренной сигареты — выпадает в свербящем кристалле фибрилляции, в сумрачно-алых факелах альвеол.

Бешеные процессы из ничего пока ещё не возникли, не вышли, — они в пустом месте, неведомом, непостижимом для атласных карт и слоистости человеческого присутствия. Однако рука протянута — это сейчас — это свет дружественного закона, звонкое, сильное пение из тела непреодолимой тревоги, прекрасно знакомое по рычащим лентам в горячих пятнах висящих, сделанных, забракованных и давно забытых дел.

19 – 20 августа, 2024 год.