Очарованный...

  В тот день вода в реке была, что называется, с булышем – так её закидали бесконечные дожди. И даже спустя три дня после них она не сдулась, не опала. И кто-то возил и возил её чёрную поверхность неустанным мастерком.
  Он сидел в травах у самой кромки воды. Всё живое, прибитое дождями, стремилось вверх. Распуская радуги спинок и распрямляясь, ползли по стеблям разноцветные гусенички. Дрожали и кланялись от пчёл, шмелей и жуков головки цветов. Сбившись над водой в вытянутые округлые сосуды, ликовала мошкара. Слышен был слюдяной шелест крыльев бесчисленных тёмных стрекозок. Вода вздыхала и сглатывала раз за разом своими мощными лёгкими третий солнечный день августа. Над её беременным брюхом порхали ласточки-береговушки. На той стороне, в еловом и осиновом, сытно и ласково отрыгивали вороны.
  Чувство необыкновенной лёгкости не оставляло его с утра. И вот близился вечер, а оно только крепло в нём. А расти оно начало с позавчера, когда он на второй день после недели беспрерывных дождей пришёл на Вель. Всё нажитое его зрением, руками и ногами жило молча под мутными водами реки. И так странно было рисовать памятью под плотной и мутной водяной лягой тропинки, камни, колесо трактора, пляж, цветы, травы и ивы. Улыбнувшись, он едва уронил в усы: «Китеж какой-то, да и только». Он сидел на краешке своей летней жизни, а вход в неё был наглухо закрыт. Заходящее солнце подсвечивало жёлтым глиняную брюшину воды, и ему стало легко и радостно оттого, что каждый день он будет опускаться по маленькой ступеньке в прошлое – до тех пор, пока оно снова не станет его настоящим.
  И вот сегодня, сидя на берегу, он сам, кажется, стремился вверх, вместе со всей неутомимой живностью. Он чувствовал себя лёгким, как тёплый ветерок дня, подвижным, как ласточка над водной гладью, невесомым, как толкущиеся в свете предвечернего солнца комары… Чувство росло. Оно мягко выталкивало всё физическое, что составляло его самого. Он вспомнил, как однажды ночью он лежал на широком расправленном диване, раскинув руки. Над его головой негромко звучал старенький динамик. Ансамбль скрипачей Большого театра исполнял «Аве Мария» Шуберта. В те минуты он впервые в жизни почувствовал ласковое собрание души (выше, где он сам лежал), почувствовал себя только в ней, лишённой всего обременительного. И он поднимался и поднимался к скрипкам, к чему-то неизмеримо большему, чем он сам.
  …Сначала ему показалось, что травы, обнимавшие его, неизмеримо выросли. Они ласково и сонно задышали. По чёрной почти воде разлился ровный греющий свет, в котором не дрожало ни единой искорки. Свет этот обдал травы на противоположном берегу, и они покрылись ровным золотом. Ветерок стих, но справа его обдало тёплой волной. Так случается ранней весной, когда вдруг, среди прохладных снегов, оказываешься в некоей колбе тепла, статичной, сущей только тут, в этом месте: сделай шаг вправо-влево и очарование пропадёт.
  Свет нарастал. Он шёл с юга, где стояло уже наклонившееся солнце. Скоро его не стало видно. Была только медовая масса воздуха, в которой застыли тёмные точки неподвижных насекомых.
  И он опрокинулся на спину, раскинул руки и превратился в очарованное дитя.